Хитрая злая лиса (СИ) - Марс Остин

«Стерильный физраствор, что ли? Прикольно.»

На самом дне блестело что-то золотое, в самом центре, как будто монета или кольцо, солнце выбивало из этого блики, не позволяющие рассмотреть.

«Ну и не надо, значит.»

Вера села ровно, облизала воду с губ – она действительно была слегка солоноватая, не настолько, чтобы её было неприятно пить, а действительно как минеральная, не самая ядрёная, а именно в самый раз.

«Богиня понимает в комфорте.»

Вера перекатилась к мешку, раскрыла его пошире и стала доставать всё, что там было – две чашки, коробка с печеньем, бумажные свёртки с бутербродами, металлический контейнер с чем-то очень интересным, две вилки, две ложки. Она открыла контейнер и улыбнулась – тефтели, Булат постарался, у него была фирменная смесь пряностей, которую он сыпал во всё, и она ко всему подходила, Вера уже успела её запомнить и возлюбить. Как раз в этот момент спустился министр, одобрительно осмотрел расстеленное покрывало и Верины голые пятки, тоже снял обувь и сел рядом, сначала по-японски, потом махнул рукой и сел по-турецки, как Вера, она улыбнулась и посмотрела на него вопросительно, он ответил:

– У цыньянцев надо сидеть как я. А как вы сидят кочевники, это считается диким и плебейским, хотя все цыньянцы признают, что это куда удобнее, и на неформальных встречах тоже сидят именно так. Короче, наша встреча объявляется неформальной. Сейчас только с богиней поздороваюсь, – он пересел поближе к краю, наклонился к воде, умылся из ладоней, выпил немного воды и опять пересел к Вере, шутливо изображая торжественность: – Всё, я готов к безудержному веселью. Вы тоже уже успели приобщиться, я вижу?

Вера убрала со лба прилипшие мокрые волосы и кивнула:

– Сложно этого не сделать. Что будем есть?

– Всё, я дико голодный. На этих фестивалях нихрена не кормят, вроде и еды много, а есть нечего. Булат на вас сильно ругался, кстати, говорил, вы почти не едите уже несколько дней. Это он настоял на тефтелях, я не хотел их брать. Он считает, что мужчины должны есть мясо только когда работают физически, а женщины – всегда. Это северная философия, он душой всё ещё там. – Он посмотрел ей в глаза и спросил чуть серьёзнее: – Почему вы не едите?

– Аппетита нет, – пожала плечами Вера, отводя глаза и расставляя еду между ними, министр спросил:

– А сейчас есть?

– Сейчас да.

– А в «Коте» не было?

– А в «Коте» меня окружают картонные люди, глядя на которых, я тоже чувствую себя картонной. Картон есть не хочет.

Министр вздохнул, взял вилку, придвинул контейнер поближе, снял крышку и положил на неё одну тефтелю, придвинул к себе, остальное поставил перед Верой и с шутливым страхом прошептал:

– Булат грозился уволиться, если мы съедим не всё. У меня нет другого повара, так что давайте постараемся.

– Булат как бабушка, – тихо рассмеялась Вера, взяла себе вилку и изобразила сложенные ладони и японские глаза, пища анимешным голосом: – Итадакимас! – Министр рассмеялся, Вера посмотрела на него серьёзно и шепнула: – Приятненького. Просто это не я готовила, так что просто принимаю.

– Я это ценю, – пафосно кивнул он, Вера с подозрением спросила:

– Это тоже фразеологизм какой-то?

– Это цитата из цыньянской всемирной истории, долго рассказывать, потом как-нибудь. Если коротко, это означает, что гостеприимство ваше так себе, но я настолько поднебесно мудр, что не буду устраивать скандал, потому что мир и так катится в пропасть, с каждой секундой приближая нас к смерти, и на этом фоне любые человеческие косяки настолько несущественны, что теряются в море моего спокойствия, как пылинка в космосе. По легенде, это старший сын Золотого сказал, мне эта легенда на императорском экзамене попалась, а я не очень хорошо её помнил, так что пришлось попотеть, чтобы всё написать. Зато проникся всей душой. – Он задумался, потом встряхнулся и мрачно покачал головой: – Фу, даже думать об этом не хочу, этот проклятый экзамен мне в кошмарах снился потом. Давайте есть лучше.

Вера торжественно наколола на вилку тефтелю и откусила половину, министр тоже взял свою, и в этот момент где-то сверху раздался шорох и на них посыпались листья. Вера прищурилась и стала осматривать ветки над головой, но ничего не поняла и посмотрела на министра, он выглядел так, как будто море его спокойствия слегка начинает штормить.

– Что это? – тихо спросила Вера, министр медленно глубоко вдохнул, задержал дыхание, а потом медленно выдохнул с бесконечным принятием на грани убийственного сарказма:

– Не обращайте внимания. Это мой долбанутый конь лезет на дерево. Видели когда-нибудь коня на дереве? Скоро увидите.

– Вы шутите?

– Если бы. Вы думаете, я его случайно Бестолочью назвал? У него есть привычка в любой непонятной ситуации ломиться в небо. Кровь горных предков играет, видимо. Я когда-то приехал на конезавод, он тогда ещё молодой был, но уже были жеребята от него, их тренировали, и я сам тренировал, и специалисты. Но у меня своя методика, там был один очень проблемный жеребёнок, нервный, я приехал к нему, и на руках его носил, – он поймал Верин охреневший взгляд и улыбнулся с долей смущения, разводя руками: – Мой авторский метод, да, я ношу коней на ручках. Лошади тоже иногда хотят побыть котиками. А мой придурок у себя из конюшни на другом краю завода услышал, видимо, мой голос, но я к нему не пришёл, и он решил прийти ко мне сам. Открыл все двери, что не смог открыть, то сломал; перепрыгнул через все заборы, через какие не смог, те сломал. И тут он выходит на поле, а там я жеребёнка на руках держу. Он, скажем мягко, не ожидал. И, скажем очень мягко, возмутился. Я до этого не знал, что он так ревнив. Он, короче, осмотрелся, нашёл самое высокое здание и полез его покорять. Я за ним бегу, ору: «Бестолочь, это твой сын!», он обернулся, посмотрел на меня как на предателя, и туда, в горы, типа «никому не нужен, стану аксакалом. Не ищи меня, я залезу так высоко, как смогу, а потом упаду и умру тут один, раз тебе всё равно».

Вера сидела с раскрытым ртом и недонесённой до рта тефтелей, министр смотрел на свою и вздыхал:

– Там весь завод сбежался смотреть на это явление. Я в тысячный раз наслушался, как я неправильно воспитал коня, потом все стали городить гору из досок и повозок, чтобы он смог слезть, а когда он понял, что к нему сейчас кто-то припрётся, то спрыгнул сам, с другой стороны. Хвост задрал и ходу, в поля, его пытались ловить, но он там самый быстрый, и он об этом знает, я даже пробовать не стал. Он со мной потом неделю не разговаривал, есть у него такой талант – прикидываться тупым, как будто он не понимает. Бесит просто дико. Я пытался его на ревность взять – стал при нём седлать другого коня, типа, я на другом поеду, если мой придурок не в адеквате сегодня. Мой придурок дверь сломал и демонстративно ушёл, а потом этого другого коня покусал, пришлось отселять в дальнюю конюшню.

– И как вы вышли из этой ситуации?

– Откупился. Продажной шкуры в нём чуть-чуть больше, чем ревнивой сволочи. Да, сволочь? – он запрокинул голову и крикнул: – А ну слез оттуда!

Конь в ответ так стервозно тоненько заржал, как будто слал всех недовольных лесом, министр тихо выругался, положил вилку и встал, бурча под нос:

– Он хочет персик. И он получит персик, потому что если я ему его не дам, он сломает к чертям историческое божественное дерево. Я скоро буду.

Вера проводила его взглядом, пытаясь не смеяться слишком откровенно, но министр и так всё понимал. И что-то ей подсказывало, что он в этой ситуации не жертва, а добровольный радостный соучастник.

«Он выглядит счастливым. Какие же странные у некоторых людей бывают зоны комфорта.»

***

8.45.10 «Искушение бессилия», сюжет

Следующие минут десять Вера лежала на спине, жуя тефтели и любуясь, как министр лазит по дереву, срывая персики, и швыряется ими в Беса, утончённо и цветисто ругаясь на манер древневосточной поэзии. Потом он спустился и высыпал из рукавов на покрывало гору персиков, Вера взяла себе один, а министру протянула контейнер с тефтелями, он взял и спросил: