Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

Выстрелом, взмахами клинка вывалил звено в живой цепи. Мишка, перехватив его взгляд, кинулся в провал.

Бурлило, пенилось коловертью вокруг Бориса. Панорама, управляемая ногами, извивалась, как змея; он рубал, палил из нагана. Перекошенное лицо с грязными подтеками, выбившиеся из-под папахи отчаянные вихры, дикие глаза и дымящийся от крови клинок наводили ужас…

На флангах жертв не было. Обе стенки только защищались: еще не приноровились, не увидали друг в дружке того, коему нужно снять голову с плеч, не обозлились до лютости. Вчера сидели бок о бок в одном окопе, брали на мушку одного врага. Вместе росли, бегали босоногой командой по полынным пустырям, выходили на кулачки, дрались на улице из-за девок, пили самогонку за одним столом, делились последней щепотью самосада из кисета…

Не выдержали егорлычане. По одному, стайками вырывались из пекла и пропадали в балке, обегавшей хутор Прощальный. Вскоре казаки поворотили коней. Их никто не преследовал.

Партизаны бросились завертать опорожненных казачьих лошадей. Полвзвода новых бойцов сядут в седло.

Долго белые не давали о себе знать. Вчера опять замаячили по буграм их разъезды. А ночью разведка доставила худые вести. У перехваченного в степи между станицами Егорлыкской и Мечетинской урядника нашли бумаги.

Одна — за подписью бывшего начальника Новочеркасского казачьего училища, а ныне походного атамана Попова. Начальникам всех белопартизанских отрядов области — генералам Фицхелаурову и Мамантову, полковникам Туроверову, Алферову, Абрамовичу, Топилину, Епихову, Кирееву, Быкадорову, Толоконникову, Зубову, войсковым старшинам Старикову и Мартынову — приказывалось установить связь и тесную координацию, начать мобилизацию казаков, восстанавливать Войско Донское. Другая — воззвание Митрофана Богаевского. Глава войскового правительств в цветистых словесах призывал казаков и иногородних к братскому примирению: казаков — всенародно просить прощения за «грехи 5 года», а иногородних — протянуть руку братьям-казакам, вместе преградить Советам дорогу на родной тихий Дон и тем заслужить казачьи права и привилегии.

Пока драгун, настроив фитиль в жестяной лампе, силился спросонья вникнуть в смысл воззвания, Маслак, отвалившись к стене, с усмешкой разглядывал встревоженное лицо командира. Разминая в обрубковых пальцах с черными ногтями ременной темляк жандармской шашки, беззлобно упрекал:

— Ты, Думенко, паникер, ей-бо. Из-за такусеньких бумажек взбулгачил людей.

Борис отмолчался. Едва не с первой встречи в их взаимоотношениях что-то не склеилось. К глухой неприязни примешивалось любопытство, интерес к этому человеку. Все ждут приказа, командирского слова, Маслак всегда имеет про запас свое мнение. Часто дельное, не возразишь. Увидел в нем под хутором Прощальным и еще завидное — бесстрашие, отменное поведение в бою. Если Блинков выставляет напоказ лихость, красуется в седле со вздетым над головой клинком, не в меру горяч, то Григорий машет им буднично, деловито, по-хозяйски тратит пыл и силу. Таков, наверно, он и за плугом на деляне. Почитают его и бойцы, иначе бы не выбрали в помощники.

Не разобрался еще Борис, что именно в Маслаке вызывает неприязнь: словесное бахвальство, вольный тон в обращении к нему, командиру? Чуял остро нехватку рядом Красносельского Петра. Даже молчаливое присутствие артиллериста вселяло в него спокойную уверенность, удваивало силу воздействия на отряд. Казалось, Петро все время поддерживал его за локоть. Такого чувства локтя он не испытывает сейчас ни от кого.

На другой день, как обосновались они в Целине, укатил Петро случайным паровозом в Ростов. Сознался напоследок, что в Казачий явился не как все они, окопные… Ростовский ревком уже давно вышел из подполья; образован исполком Донской Советской республики. Его, Красносельского, отозвал в свое распоряжение военком Донреспублики Дорошев.

В дверях встал Мишка.

— Взводные все сошлись, Борис Макеевич. Дозвольте отсыпать?

— Отсыпать?.. Готовь коней. Да растолкай вестовых. Троих, не боле. Лошади подобрее у кого…

— А погоны до вашей шинели пристегнуть?

Не ускользнула от Бориса усмешка на корявом лице Маслака.

— На всякий случай прикрепи. Хотя поедем не до казаков…

Сошла у Маслака кривая усмешка. С трудом, как бирюк, гнул толстую шею, силясь заглянуть в глаза командиру.

— Куда до зари?

Не ответив, Борис прошел в соседнюю комнату. Взводные зевали спросонья, переглядывались, не понимая, какая муха укусила среди ночи начальство. Прослышали о схваченном за Егорлыком уряднике с тайными бумагами. Толком не знали, что в них, но по спешке, с которой будил их ординарец, чуяли, что-то важное и недоброе.

Голос хрипел, обрывался. Дочитав последние слова воззвания, Борис из-под сдвинутых бровей обвел насупленные лица партизан.

— Вон она, значит, сила какая встает на дыбки перед нами. Войсковая власть объявила мобилизацию. Кинут клич генералами… Это все одно выходит для казака, привычного с малолетства до службы, боевым приказом. Ежели до того они не знали, что и как, гуртились возле хуторских и станичных атаманов, обороняясь от нас красных партизан, то теперь у них есть голова — походный атаман. Вот он, генерал-майор Попов. Казаки встают в строй под свои старые полковые штандарты и знамена… А про чистку от большевиков Дона в этом паскудном листке — гольная брехня. Вытеснят нас из пределов Донской области, захочется им испытать и белокаменной Москвы. Помянете мое слово.

Запустил палец под тесный ворот гимнастерки, оттягивая, поворочал мускулистой шеей.

— Как вы сами слыхали, громадный подрыв нам несет эта бумага… Для нас, иногородних, сулят казацкие приволья, а то и землю… Куш заманчивый. Боюсь, возымеет действие средь иных мужиков… Раскорячится с винтовкой на развилке: куда свернуть? До красных,