Магнат - Элейн Ричардс

— Иногда, — ответил Мэт. Его голос звучал тихо, почти как шепот, но в нем все еще чувствовалась в прошлом сильная личность.

— У меня есть шанс выиграть.

— У всех есть шанс. И у Марка Ленарда есть шанс.

— Знаю. — Джефф уселся на один из валунов, великолепно вписавшихся в искусственный газон вокруг пруда и создававший иллюзию живой природы. — Прошел второй раунд. Хейги мечут молнии. Вкладывают миллионы в его рекламу.

— Я знаю, как это делается. Но мне нравятся твои рекламные клипы.

— Как тебе удается смотреть их здесь?

— А у меня есть видеокассеты.

Джефф холодно улыбнулся:

— Значит, тебе не все равно?

Мэт смотрел на него, и сердце у Джеффа обливалось кровью. Он помнил, как это лицо склонялось над его кроваткой, как эти руки намыливали его детское тельце в душе, и помнил запах, идущий от отца, смешанный с запахом воды и шампуня, когда Мэт заворачивал в полотенце его, малыша, стоявшего на стуле.

— Мне все равно, — сказал Мэт, — мне наплевать на то, что происходит в мире. Мне чихать на то, что творится на этом чертовом Ближнем Востоке или где-нибудь еще. Мне нужна сиделка, мать твою, чтобы она подавала мне утку и помогала засунуть туда конец!

Он опять посмотрел на пруд.

Джеффу вспомнились и богохульства отца, вспомнился очень ярко ужас, который он когда-то испытал, лежа в кровати в темноте и слыша, как отец и его дружки играют в карты и ставят на кон власть над отдельными районами города. Он вспомнил их бесстыдные, грязные рассказы о том, как они трахали чужих женщин, вспомнил, как он ненавидел за это своего отца. Но на следующий же день, когда Мэт взял Джеффа на прогулку, мальчик бежал рядом с отцом, гордясь им как повелителем. Когда Мэт останавливался поболтать с приятелем, Джефф чувствовал, как от радости у него колотится сердце. Он гордился отцом и тогда, когда тот протягивал руки и подманивал голубей, насыпая маковые зернышки на край своего рукава.

— Я не виню тебя за то, что тебе все равно, — сказал Джефф. — Но зачем ты тогда следишь за моей рекламой?

— Надо же чем-то заняться. И потом, я рад, что ты вновь занялся делом прежде, чем я помер. Не то, чтобы это очень много значило. Я не люблю дурацких разговоров о том, что нужно умирать, гордясь своим сыном.

— Знаешь, — сказал Джефф, — я баллотируюсь не для того, чтобы ты помер, гордясь своим сыном, но я хочу победить. Я знаю, это обрадовало бы тебя, ведь ты всегда терпеть не мог, если кто-нибудь из нас проигрывал.

Джефф и раньше позволял себе поддразнивать отца, но ни разу не высказал открыто своих чувств. Он вспомнил футбольный матч, когда ему было всего семь лет. Он упустил удачную подачу, и Мэт Коннери, разъярившись, орал на него: «Почему ты не забил гол? Почему ты не забил гол?» Орал до тех пор, пока Джефф не разрыдался и его не исключили из игры.

Память работала с безумной скоростью, охватывая все прошлое разом. Джефф внезапно до конца осознал, почему он на время выпал из жизни. У него было только два выбора: драться или уйти в тень. Член клана Коннери не имел права просто работать, иметь семью — член клана Коннери был обязан стать лидером.

Тем временем отец развернул свое кресло-каталку и повернулся к сыну лицом.

— Обычно ты являешься меня навестить, только если тебе что-нибудь нужно.

— Мне нужно высказать то, что накипело на душе.

Мэт поднял брови. Непривычный тон сына ясно давал понять, что речь пойдет о чем-то темном и грязном.

Но грязи всегда было предостаточно. Большую часть времени Джеффу удавалось отгораживаться от этого ужаса, но, оказавшись лицом к лицу с отцом, он уже не мог уберечься. Детство Джеффа на долгие годы разрушило и парализовало его волю. Он был вынужден наблюдать, как его отец хладнокровно использует своих сыновей, чтобы добиться превосходства. Джефф помнил свою мать, бледную, с плотно сжатыми губами, одиноко страдающую в углу комнаты. Он помнил Мэри эдакой принцессой, которая охотно, можно сказать, жадно вступала в любой сговор с отцом. Джефф знал, что безжалостные планы отца строились вначале в расчете на Ли, а когда Ли погиб, свои честолюбивые амбиции и мечты Мэт Коннери стал связывать с младшим сыном. И Джефф покорился. Джефф исполнил свой долг.

А теперь вот этот сад. Мэт Коннери положил руки на колеса своего кресла и нахмурился.

— Собираешься предъявить мне какое-нибудь дерьмовое обвинение?

— Я бы хотел это сделать, — сказал Джефф, стараясь говорить спокойно. — Я бы перечислил все те унижения, которым ты нас подвергал. Ты выпотрошил меня, когда я был еще ребенком, вынул из меня душу и мою жизнь, а вместо этого набил меня своим дерьмом. Ты не мог жить спокойно, потому что был никем. Ты купался в деньгах, но тебя не приглашали на светские приемы, и это сводило тебя с ума.

— Убирайся отсюда на хрен!

— Ты сделал меня таким! Я всю жизнь жрал твое дерьмо, да еще просил добавки! Мне до ужаса нужно было твое одобрение! Я из кожи лез вон, лишь бы ты погладил меня по головке и сказал, что я хороший мальчик. И для тебя было важно любить меня…

Джефф почувствовал, что его глаза увлажнились, но не утирал слез. Он видел отца точно сквозь дымку и продолжал говорить, а его голос крепчал с каждым мгновением.

— Ах, черт! У меня башка трещит. Ты сам знаешь, что натворил, или, может быть, не понимаешь этого. Ты воспользовался своими тремя детьми, чтобы во что бы то ни стало пробиться к тем ребятам с голубой кровью, которые заставляли тебя чистить им ботинки. Ты разрушил три жизни, пытаясь удовлетворить свое тщеславие. Ты — разрушитель! Ты ухватил своими грязными лапами прекрасную женщину и сломал ее пополам. Тебе надо было рожать победителей. Сукин ты сын!

Ему пришлось остановиться, потому что кровь так сильно стучала у него в голове, что он не мог думать. Он ощущал что-то невообразимое, словно вылетела пробка и из него начала хлестать ядовитая черная жидкость, снимая внутреннее напряжение. Мэт Коннери смотрел на него, злобно скалясь, будто скелет в цветастой рубахе и темных брюках.