Король волшебников - Лев Гроссман

Еще минут через десять она отважилась поднять голову. Луна светила как ни в чем не бывало, и не было в ней ничего волшебного. Стерильный камень, задохшийся в вакууме — вот что такое ваша луна.

Царап так и сидел у стены с открытыми стальными глазами, бесповоротно мертвый. Может, он уже на небе. Джулия знала, что должна почувствовать что-то по этому поводу, но не чувствовала, и это было ужасней всего. Она вышла в дверь, беспечно шлепая по прохладной крови. Назад она не оглядывалась. Свет погас, дома никого нет.

Не думая ни о чем, не чувствуя ничего, кроме крови и еще какой-то гадости между пальцами ног, она вышла на лужайку. Случилось нечто ужасное, констатировала она, не сопровождая это никакими эмоциями. Жертвенные животные, кроме двух овечек, ухитрились оторваться и убежать, овечки избегали смотреть на Джулию. Почему-то всходило солнце: надо же, всю ночь проваландались. Джулия вытерла о траву ноги, умыла росой лицо.

Потом промолвила неведомое ей раньше слово и взлетела, нагая и окровавленная, как новорожденное дитя, в рассветное небо.

ГЛАВА 26

Мореплаватели, прождав Квентина и Джулию на берегу до рассвета, сдались и вернулись на «Мунтжак». Спустя несколько часов они проснулись и с радостью обнаружили пропавших на палубе.

Преображенная Джулия, во всем блеске красоты и могущества, дышала покоем и торжеством. Квентин, нисколько не изменившийся, стоял почему-то на четвереньках, не отрывая взгляда от досок.

Возносясь все выше на руках у богини, он вдруг понял, что они уже не набирают высоту, а снижаются — но не туда, откуда взлетели, а к игрушечному кораблику на волнах, постепенно приобретающему контуры «Мунтжака». Богиня поставила их на палубу, поцеловала Джулию в щеку и была такова.

Квентин не мог стоять на ногах — верней, не хотел. Заняв более устойчивую позицию, он положил перед собой ключ. После ночи в аду все, даже палуба, казалось ему живым, реальным и детальным до невозможности. Все оттенки — серый, черный, коричневый и те, которых раньше он вовсе бы не заметил, играли и переливались. Дерево открывало ему свои таинственные узоры, но краям досок торчали щепочки, укладывающиеся по-разному после прохода очередной пары ног.

Он понимал, что выглядит как полный обкурок, но ему было все равно. Он мог бы век смотреть на эти чудесные доски. Больше он ничего не упустит. Будет наслаждаться всем до последнего атома, как наслаждался бы Бенедикт, будь ему дано вернуться из нижнего мира. Как наслаждалась бы Элис и все остальные. Это все, что он может сделать для них. Какая разница, как называется эта гигантская головоломка — Земля или Филлори. Вокруг столько всего, что исчерпать невозможно. Когда-нибудь и эту игру выбросят в мусор, но пока ты в ней, она сохраняет свою реальность.

Он приник к доскам лбом, словно кающийся. Они впитали в себя жар солнца. Под ними, как пульс, бились волны. Квентин, вдыхая запах соли, слышал нерешительные шаги выходящих на палубу и все прочие шумы, на которые реальность никогда не скупится: скрипы, шорохи, плеск и гул.

Он сделал глубокий вздох и сел. Согревшись в объятиях богини, он ежился на утреннем холодке, и это тоже было приятно. Это жизнь, говорил он себе. Там смерть, а здесь жизнь. Никогда больше не стану путать одно с другим.

Его подняли и повели в каюту. Почти уверенный, что мог бы и сам спуститься, он позволял им вести себя — зачем мешать, раз им хочется? Его уложили на койку. Он смертельно устал, но не хотел закрывать глаза, когда вокруг столько происходило.

Кто-то присел на край койки — Джулия.

— Спасибо тебе, — сказал Квентин, с трудом ворочая языком. — Ты спасла меня. Спасла все на свете. Спасибо.

— Это богиня спасла нас.

— Я и Ей благодарен.

— Я Ей скажу.

— Как ты себя чувствуешь?

— Законченной, — просто сказала она. — Наконец-то превращенной в то, во что превращалась.

— Ну да, — сказал он и засмеялся — так по-дурацки это у него вышло. — Рад, что ты в порядке — ты ведь в порядке?

— Я так надолго застряла в промежуточном состоянии, — не слушая, продолжала она. — Ни назад, ни вперед — а назад мне хотелось, и очень долго. Чтобы снова стать человеком. Но в нижнем мире я впервые по-настоящему поняла, что назад возврата не будет, и перестала хотеть, и вот.

Квентин, никогда прежде не говоривший с новоиспеченным сверхъестественным существом, не знал, что сказать.

— Значит, теперь ты дриада.

— Да. Дочь богини, как все они. Полубогиня, — уточнила она для ясности. — Не родная, конечно, дочь, больше в духовном смысле.

Джулия оставалась Джулией, но ее гнев и вечный разлад с миром ушли бесследно. И говорила она, как все нормальные люди.

— Будешь заботиться о деревьях?

— Мы заботимся о деревьях, а богиня о нас. У меня есть свое личное дерево — не знаю точно, где именно, но отправлюсь к нему, как только мы здесь закончим. — Она тоже засмеялась — приятно было видеть, что она еще на это способна. — О дубах я знаю столько, что до смерти могу занудить. Я ведь почти разуверилась в Ней, в богине. Зная при этом, что должна стать кем-то другим. Должна принять то, что со мной сделали, использовав это для превращения во что мне самой желательно. А желала я именно этого. И когда я воззвала к богине, Она пришла. Я чувствую себя такой сильной, Квентин. Как будто во мне солнце пылает или звезда. Вечно будет пылать.

— Это означает, что ты бессмертна?

— Не знаю. — По ее лицу пробежала тень. — На свой лад я уже умерла — как Джулия. Я жива и, возможно, буду жить вечно, но девушки, которой я была, больше нет.

Она сидела совсем близко, и Квентин видел, что это правда: она больше не человек. Вся точно из светлого дерева выточена. Веснушчатая гобоистка, с которой он вместе учился в школе, ушла навсегда. Ее сломали и выкинули, чтобы создать эту сущность. Джулия, сидящая у него на койке, выглядела как величественный памятник себе прежней.

Эта новая Джулия теперь вне игры в жизнь и смерть, из которой они, все остальные, выйти не могут. Ненадежная конструкция из плоти и крови преобразилась в нечто волшебное.

— Ты должен узнать кое-что, — сказала она. — Если хочешь, я расскажу, как все это началось и отчего вернулись старые боги.

— Ты знаешь причину? — Квентин приподнялся на локте.

— Знаю и сейчас расскажу.

— Хорошо. Я слушаю.

— История не из веселых.

— Ничего, я готов.

— Тебе только кажется, что готов. Это печальнее, чем ты думаешь.

Островов больше не было: «Мунтжак» шел на восток через пустой океан. Солнце вставало впереди, проходило над ними и укладывалось спать за кормой. По утрам оно было заметно больше — им слышалось, как оно гудит, будто плавильная печь.