Цена посвящения: Время Зверя - Олег Маркеев

Он вытащил тело наружу. Не спеша, солидной походкой двинулся к крыльцу.

Когда его округлая фигура прошла сквозь сталинскую колоннаду и пропала за стеклянной дверью подъезда, Решетников суеверно сжал большой палец в кулаке.

Ося Загрядский в восемь лет имел первый юношеский разряд по шахматам. Через год арестовали отца. Дали десять лет. Ничего вроде бы страшного, другим обламывалось больше. Но приговор вынесли со странным довеском «без права переписки». И отец из жизни Оси пропал навсегда. А жизнь сделалась совершенно несносной.

Худо-бедно, Загрядские дожили до сорок первого, когда плохо стало всем. Киев бомбили, Молотов по радио назвал всех «братьями и сестрами», что дед Оси сразу же расценил, как недобрый знак. Раз власть ластится к народу, значит, дело плохо, глубокомысленно рассудил он. Дед, в жизни не прочитавший ни одной газеты, в политике, как оказалось, разбирался великолепно. В Киев вскоре вошли немцы.

Семья Загрядских в это время уже обживала хибару на окраине Ташкента. Оба старших брата Оси остались удерживать фронт в районе Севастополя. Когда враг ломится в дверь, в доме не выясняют, кто среди своих «враг народа», а кто его «дети», резюмировал мудрый дед, и опять оказался прав. Но Оси от мудрых хохмочек деда легче жить не стало. Все хозяйство легло на его плечи.

Ося учился в школе, выигрывал турниры по шахматам, постигал науку уличной драки и проходил университетский курс экономики на ташкентском рынке. За способность к моментальному счету и комбинаторный склад ума мальчика окрестили Бухгалтером. Дела шли отлично, если можно вообще применить это слово к той жизни. Знакомый интендант даже уговаривал стать сыном полка, чтобы развернуться в полный рост. Ося отказался и был прав: интендант в скором времени пропал. По какой статье его оприходовали, Ося допытываться не стал. Не сыну «врага народа» искать правды, рассудил он уже без помощи деда.

На жизнь Ося научился смотреть, как на шахматную партию. Без иллюзий и на пять ходов вперед. Поэтому когда война кончилась и все «сковыренные», — так выговаривали аборигены слово «эвакуированные» — потянулись с юга к родным местам, Ося пошел своим путем. На северо-восток.

Деда уже не было в живых, и некому было оценить всю глубину предвидения Иосифа. Не прошло и года, как в Казахстан потянулись теплушки с ссыльнопоселенцами из мест исторического расселения. А Иосиф уже там жил по собственной воле и расчету.

В институт Иосиф при своей анкете поступать не рискнул, подал документы на бухгалтерские курсы. Опять угадал. Никакой конкуренции и полное несоответствие спроса и предложения. Все хотели стать адвокатами и стоматологами, но их там и таких видеть не хотели. Стране требовался учет и контроль, а в бухгалтеры шли только безногие инвалиды и глупые, как курицы, селянки, сбежавшие из разоренных колхозов.

Иосиф Загрядский по прозвищу Бухгалтер добавил к аттестату диплом бухгалтерских курсов и больше никогда и нигде официально не учился. Он даже ни разу не сел. Хотя было за что. И с каждым годом становилось все больше.

В пятьдесят лет Иосиф Михайлович Загрядский произвел, как всегда в уме, расчеты и пришел к выводу, что срок по совокупности преступлений в экономической сфере ему набежал в сто семьдесят два года и девять месяцев в колониях разной степени строгости режима плюс три расстрела.

Расчеты он производил на юбилейном загуле в собственную честь в ресторане гостиницы «Советская» в обществе цыган из соседнего заведения.

Он как никто другой знал недостатки советской системы потому что ими пользовался в корыстных целях. Он имел все основания проклинать эту власть. В «оттепель» он узнал, что такое «без права переписки», но могилу отца найти так и не удалось. Но Иосиф Загрядский никогда не опускался до диссидентства.

«Смешать в одной кастрюле политику и экономику было позволено только умнице Марксу. Но зачем мне это кушать?» — вопрошал он в узком кругу — то есть один на один с собственной женой.

С возрастом в нем проклюнулось любомудрие деда.

Он ворчал на наиболее надоедливых, лезших со скользкими разговорчиками: «Слушайте, не торопите события, иначе они за вами придут!»

А когда в телевизоре возник новый генеральный секретарь и выдал первую порцию словесной тюри про перестройку, Иосиф Загрядский, не дослушав, выключил японский телевизор и произнес вещие слова: «Это — не абзац. А конец романа».

Перст судьбы ткнул между лопаток в самое неподходящее время. Россия на очередных обломках самовластья что-то опять пыталась построить, называя этот процесс реформами. Рубли делались из воздуха, растворялись без остатка и возникали из ниоткуда в виде долларов на зарубежных счетах. В этом иллюзионе воровства в государственных масштабах Иосиф Загрядский принимал самое непосредственное участие. На самом важном моменте столь увлекательного процесса события вышли из-под контроля. И за ним пришли.

«Занятно. За свободное предпринимательство не посадили коммунисты, но за него же хотят осудить капиталисты. В этом что-то есть! Надо сесть и обдумать», — сказал он молодому следователю.

Парень меньше, чем сам Загрядский понимал, что происходит. Но обвинение предъявил. Срок светил в пятилетку.

— Мне хватит, чтобы все обдумать, — кивнул Загрядский.

При этом он плотно закрыл глаза, пряча взгляд.

Привычка осталась со школьных турниров по шахматам.

Старые львы

Салин уселся в предложенное Загрядским кресло. Осмотрел номер. После капремонта интерьеры «Советской» выглядели вполне европейски. Хоть добавляй к вывеске на гостинице «Рэдиссон».

— Вот так и живу, — улыбнулся сухими губами Загрядский.

Пояснять, что он имеет в виду: окружающую роскошь или статус расконвоированного — не стал.

Салин отметил, что на фотографиях Загрядский выглядит гораздо старше. Пленка не передавала того характерного оттенка лица, что появляется, когда человек приказывает себе не стареть. Словно воском натерли и наложили идеальный грим. Ни морщин, ни старческих пятен. Плюс идеальная, волосок к волоску, седая шевелюра и ухоженная бородка.

«Пенсионер цехового движения», — с невольной завистью подумал Салин.

Сам перед встречей еще раз побрился, и то, что увидел в зеркале, особо не обрадовало.

Жестом радушного хозяина Иосиф Михайлович указал на столик между ними, густо заставленный вазами с фруктами, розетками с орешками и тарелками с бутербродами. Рюмок было две, а бутылка всего одна. Армянский коньяк двадцатилетней выдержки.

«Тоже готовился, подлец, — подумал Салин. — Мой любимый коньяк достал».

Поправил очки на переносице.

— Боюсь, для коньяка у меня времени нет, — произнес он.

Загрядский на несколько секунд опустил веки. Кивнул.

— Когда есть коньяк, а нет времени выпить, полбеды. Плохо, когда нет здоровья. Еще хуже, когда нет ни коньяка, ни времени, ни здоровья. — Он шутил с абсолютно непроницаемым лицом и с холодным изучающим взглядом. — У меня случай сложнее. Все есть, а выпить не с кем.

— Не судьба, Иосиф Михайлович. — Салин выдавил улыбку.

— Судьба есть продукт взаимодействия воли и внешних обстоятельств.

— В таком случае я к вам по доброй воле, но под прессом внешних обстоятельств, — подхватил Салин.

— Что ж, давайте сразу к делу.

Загрядский откинулся в кресле, оставив скрещенные кисти рук на ручке мощной трости.

— В знак доброй воли, Иосиф Михайлович, примите информацию весьма конфиденциального свойства.

Салин внимательно следил за зрачками Загрядского. Они не дрогнули.

«Или уверен в себе, или на все сто уверен, что в номере микрофонов нет», — подумал Салин.

— Какое вы имеете к ней отношение? Спрашиваю, чтобы оценить статус.

— О, Иосиф Михайлович, если бы информация была моя, я бы ее не дарил, а продавал. И цену назначил бы соответственно статусу.

— Разумно. Но на ответный подарок рассчитываете, не так ли?

— Я рассчитываю исключительно на взаимопонимание.

Загрядский, обдумав, кивнул.

— Я готов выслушать.

Салин не мог мысленно не отметить, как все-таки приятно работать с людьми старой школы. Дико трудно, но чертовски приятно.

— Итак, в вашей судьбе возможны резкие перемены. Соотношение воли к обстоятельствам в ближайшие часы сложится в вашу пользу. Ну, а в том, что вы сумеете этим воспользоваться себе во благо, я не сомневаюсь.

Загрядский перебрал холеными пальцами. На мизинце тускло блеснул перстень.

— Знаете, звучит, как астрологический прогноз.

— А я всю жизнь гадаю по звездам. И вы знаете, по каким.

«Кремлевские» произносить вслух не пришлось.

Салин продолжил:

— Сегодня до полуночи некто генеральный будет вызван для приватной беседы. Ему покажут порнографический фильм с его же участием. Две девицы и некто, если вас интересуют подобные подробности. И положат перед ним чистый лист бумаги. Домой этот некто уедет уже никем.