Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней - Илья Эренбург

Судьба пришла на помощь Гастону. Судьба на этот раз была одета посыльным, и на ее голове красовалась красная шапка. Хотя письмо, которое посыльный вручил Гастону, было адресовано господину Раймонду Нею, провалившийся нос, не колеблясь, вскрыл его: ведь мертвецы же не умеют читать. Это была короткая записка. Жанна сообщала дяде, что она освобождает его от неприятности содержать нищую племянницу. Она сегодня же уезжает к своим старым друзьям в Москву. И, читая записку, Гастон сладостно улыбнулся. Москва ведь далеко. Он действительно родился под счастливой звездой.

Жанна написала эту записку утром, вскоре после того, как заходила с Андреем в церковь Сент-Этьен.

Это, следовательно, было в четверг, седьмого числа. Но она пометила ее средой. Ночь в отеле на улице Одесса не разделила сном эти два дня. Ей казалось тогда, что необыкновенный день, когда она встретилась Андреем на набережной, все еще длится.

У Гастона сперва мелькнуло подозрение: уж не причастна ли к убийству эта девчонка? Тогда можно накрыть ее и этим обезопасить себя. Но может быть, она и вправду вчера уехала? Ведь Гастон слышал, как господин Раймонд Ней утром кричал ей: «Убирайся вон!» Вполне возможно, что после этого она решила уехать. Записочку она написала вчера. Если Гастон донесет на нее, он может легко и сорваться. Племянница окажется невинной, как агнец, а дело примет огласку. Адвокаты предъявят права на наследство. Опека над Габриелью. Словом, гибель всех надежд. Лучше эту историю утаить. До Москвы далеко. Москва это не Лион. Она там пробудет, по меньшей мере, год, а за это время жена Гастона, надо надеяться, издохнет, и дело с Габриелью будет закреплено законным порядком. Тогда ему не страшна никакая Жанна.

Дойдя до такого заключения, Гастон отправился в комнату Габриели. Слепая тихо лежала на кровати. Гастон окликнул ее. Она не отозвалась. Тогда, прикрыв дверь, он подошел к ней, потряс за плечо и шепотом загнусавил:

— Будет дуру валять! Я теперь вам вместо папаши. Папаша-то перед смертью приказал мне жениться на вас. Вот как!

Но, говоря это, провалившийся нос чувствовал недостаточную авторитетность тона. Он решил перейти на «ты».

— Я тебя бить не буду. Но смотри, никому ни слова. Молчи! Слышишь? До свадьбы молчи! И об этой Жанне ни гугу. Иначе плохо будет. Иначе…

Гастон наклонился и дунул в ухо слепой:

— Иначе я тебя задушу!

Тогда Габриель тихо вскрикнула. Гастон нашел, что для первого урока этого хватит. Он вернулся в кабинет. Он позвонил доктору Ленье, пользовавшему его супругу:

— Простите, доктор, что я вас тревожу. Я хотел бы спросить вас, как обстоит дело с моей женой? Нет, нет, я не волнуюсь. Вы можете говорить вполне откровенно. Я уже подготовлен. Словом, мне просто нужно знать, скоро ли она умрет? Благодарю вас, доктор. Я прошу вас считать этот разговор за визит.

Какой жест! Господин Раймонд Ней осудил бы подобное мотовство. Но наследник великолепного шкафа, при столь радостных обстоятельствах, право же, мог позволить себе такую роскошь.

Когда час спустя господин Эли Рено, прибывший в контору для осмотра места преступления, допрашивал Гастона, провалившийся нос сделал все, чтобы оправдать доверие покойника. Он был в меру печален. Он был ясен и толков в ответах. Он оправдал даже скептическое сердце господина Эли Рено. Он подтвердил, что слепая, с детства чрезвычайно впечатлительная и болезненная, часто страдает нервным расстройством, связанным с потерей памяти и речи. Он честно обелил служанку Тоннет, показав, что она никогда не ночует в конторе. На вопрос следователя, не оставался ли еще кто-нибудь ночью в этом помещении, он ответил:

— Раньше здесь жила племянница покойного. Но она вчера уехала к своим родным за границу.

И, побоявшись, что этот ответ не удовлетворит взыскательного следователя, он прибавил:

— Это вполне порядочная девушка. Она была очень привязана к своему дяде. Она уехала вчера под вечер. Я сам ее провожал.

Провалившийся нос нежно заботился о семье своего бедного хозяина. Провалившийся нос выгородил Жанну.

Глава 33

ПОКА КУРИЛАСЬ СИГАРА

Узнав о поимке преступника, Гастон разрешил Габриели несколько излечиться от нервного расстройства. Оставалось, однако, в силе запрещение упоминать, как о Жанне, так и о пылких чувствах самого Гастона, жаждавшего в самом неотдаленном будущем соединиться с Габриелью нежными узами брака. Показание слепой было хоть и недлинным, но крайне важным. Оно сводилось к истории с пальто. Предположение, что бумажник может быть подкинут убийцей, после ее рассказа окончательно отпало. Сверив фотографию и записку, господин Эли Рено больше не сомневался в виновности Андрея. Нелепое поведение арестованного и явное волнение, которое он выказал при упоминании улицы Тибумери окончательно убедили его в этом. Он поздравил господина Боти, начальника уголовного розыска. Это успех, и не малый! По характеру преступления ясно, что оно совершено не новичком, но опытным профессионалом. Господин Боти скромно ответил:

— Это победа уголовной полиции над политической. Вы только представьте себе, господин Рено, что эти дети принимали его за анархиста! Мало того, они две недели бегали за ним, высунув язык, и все же не могли его поймать. Последний раз их агент заметил его в обществе какой-то девицы, на авеню Клебер. Это было в четверг, в четыре часа дня, то есть после убийства, и все же преступник скрылся. А как только дело передали нам, мы тотчас же, по одной фразе «завтра уезжаю», накрыли его. И вот, несмотря на это, парламентская комиссия нас урезывает, а им увеличивает кредиты.

— Вы совершенно правы, — поддерживал его господин Рено, — я удивляюсь в данном случае поведению комиссии. Я вообще полагаю, что теперь, ввиду избирательной кампании, следует избегать громких политических процессов. Всякая шумиха может только пойти на руку противникам «национального блока».

Отпустив начальника уголовного розыска, господин Эли Рено пометил в своей книжке: «четыре, Клебер, девица». После этого он закурил черную мексиканскую сигару и занялся обдумыванием данных следствия. Собственно говоря, и обдумывать нечего: дело оказалось простым, обидно простым. На этот раз он даже не встретил приятных препятствий. Все преступники уверяют, что они были мертвецки пьяны как раз в час преступления. Скучно!

Господин Эли Рено глядел на сигару, быстро одевавшуюся серебряным пеплом. Сигара наводила его на философические мысли. Этого человека, конечно, казнят. Сейчас он доживает свои последние недели. Он на глазах господина Эли Рено становится пеплом, вот как эта сигара. Но разве не так же сгорает и сам господин Эли Рено? Да, конечно, ему не грозит гильотина. Он умрет спокойно, на своей кровати, окруженный негой и уходом, умрет от склероза или от другой болезни. Но он все же умрет. А тогда — не все ли равно остальное? Ну, через пять лет, через десять. Так некоторые подсудимые все новыми и новыми показаниями, отягчающими их вину, стараются оттянуть день судебного разбирательства. Жалкие уловки! Скучная все же история — эта жизнь! И господин Эли Рено вздохнул. Тогда с сигары просыпался пепел на его колени. Но и это не вывело его из состояния возвышенных раздумий.

В это время Андрей находился в одиночной камере. Он не глядел на пепел сигары и не думал о тщете жизни. Он метался, как только что пойманный волчонок. Он никак не мог прийти в себя. Что же случилось? Кто это выдумал? Слова следователя казались ему нелепым сном. Он был готов над ними смеяться. Он, Андрей, ограбил кого-то! Но ведь это же явный вздор, это выяснится, это выяснится сегодня же! В общем, все идет даже к лучшему. Они и не подозревают, что он коммунист. Как только рассеется эта галиматья с убийством, его выпустят, вернут ему деньги. Это лучше, чем если бы его схватили как коммуниста. Да, но в этой галиматье, в этом нелепом сне было нечто страшное, какая-то видимость правдоподобности: дядя Жанны, улица Тибумери. Это не может быть только случайностью. Неужели Жанна арестована? А что, если она, отбиваясь от этого негодяя, действительно убила его? Но когда же? Ведь она поехала прямо на вокзал. Может быть, ей пришло в голову зайти домой за вещами? Вот эта мысль и заставляла Андрея метаться по узкой длинной камере, метаться до одурения. Все сводилось к одному: где Жанна? Что с ней? Это не было философическими мыслями господина Эли Рено. Это было простым человеческим страхом, страхом за любимую женщину.

Так провели час перед решающим боем два врага, которые должны были помериться силами — следователь и преступник. Какой же это будет неравный бой! С одной стороны, мексиканская сигара, с другой — наручники. Олимпийская ясность господина Эли Рено и судорожные метания измученного Андрея.

Наконец господин Эли Рено нажал кнопку звонка. Он был вполне готов. Он зажег новую сигару. Он слегка любовался собой, своим безразличием, находчивостью во время допросов и тем, с каким небрежным аристократизмом он держит между двумя пальцами длинную сигару, как медленно курит ее, не давая ей, однако, погаснуть.