Письма о буддийской этике - Бидия Дандарон

В этой книге на с. 145 рассказывается о хука-мелла, или «самодвижущейся палке», благодаря которой колдун Махидхар отыскал украденные вещи брамина. Эти способы отыскивания украденных или потерянных вещей существовали, например, в Монголии еще до 1926 года.

Я сам видел, как отыскивались вещи этой палкой. Действительно, мой родственник — юноша лет восемнадцати, взявшись за эту палку (в Монголии применяют стрелу из лука), почувствовал, что им овладела какая-то особая сила. Он пустился бежать и по дороге старался освободить свою руку от стрелы, но тщетно, ибо стрела приросла к его руке и тащила его. Тысячи подобных случаев можно видеть на Востоке. Правильно говорит автор этой книги, что «приглашаем неверующих в Индию, особенно в Мадрасское президентство, на Голубые горы». Пусть они поживут там несколько месяцев и познакомятся с «загадочными племенами» нильгири, а главное — с муллу-курумбами.

(Продолжение)

Так вот, буддизм проповедует аскетизм, поскольку он проповедует сожжение всего дурного в сердце. «Кроме того, аскетический искус Будды имеет в виду арену внутренней жизни духа, а не внешние судьбы тела. Будда фактически допускает заботу о теле, хотя и не допускает привязанности к нему. „Ты был когда-нибудь ранен стрелой в сражении?“ — „Да, был“. „А ты смазывал свою рану мазями, лил на нее масло, перевязывал ее куском тонкой материи?“ — „Да“. „Любил ли ты свою рану?“ — „Нет“. „Точно также и аскеты не любят своего тела; но, не будучи к нему привязаны, они пользуются им для того, чтобы совершенствоваться в религиозной жизни“» (Milinda, p. 73).

«Будда даже разрешил бхикшу (ученику-аскету) прилично одеваться, хорошо (нормально) питаться, иметь жилище и пользоваться медицинской помощью. Он знал, что телесное мучение вредно для силы духа, столь необходимой для понимания философских истин. Будда облагородил аскетизм, проводя различие между подлинным и Ложным аскетизмом. Он осуждал нездоровые крайности некоторых безобразных типов аскетизма. Нож, если его схватить за лезвие, ранит руку. Ложный аскетизм некоторых индийских школ принижает людей. Для Будды аскетизм означает не разрыв жизненных уз, а искоренение эгоизма.

Аскет — не тот, кто умерщвляет тело, а тот, кто очищает душу. Аскетизм есть только отрыв от вещей, отвлекающих в сторону наши Желания „от забот мира и обманчивости богатств и стремления к обладанию другими вещами“. В упанишадах Начикетас с величайшим презрением отказывается от преходящих удовольствий мира, страстно желая познать Брахмана, живущего по ту сторону смерти, таящегося в глубинах. Отречение необходимо для всякой здоровой жизни. Когда монахиня Гаутами попросила Будду рассказать ей о сущности дхармы, Будда сказал: „Если в отношении какого бы то ни было учения ты уверена, что оно ведет к страсти, а не к миру, к гордости, а не к смирению, к желанию многого, а не к желанию малого, к любви к обществу, а не к любви к уединению, к праздности, а не к серьезному стремлению, к духу, который трудно успокоить, а не к духу, который легко успокоить, — то, о, Гаутами, это учение не есть дхарма“» (Dahlke. Buddlhist Essays, p. 215).

Пока, желаю тебе всяких благ. Целую тебя, моя богиня, моя радость.

Твой Биди.

P.S. От Алексеева опять получил открытку, где обещает на днях выяснить обстановку. Пишет бодро и просит не терять надежду.

57.

14 апреля 1957 г.

Москва

Моя милая, бесценная Наташа!

Сегодня получил твое письмо из Тракая. Спасибо. Я очень рад, что тебе понравились клипсы и бусы, а книги послал как подарок, с одной стороны, и как ширму для клипсов — с другой. «Критику чистого разума» Канта посмотри сама и передай потом В. Э.

Насчет сна, описанного тобою в том письме, я забыл упомянуть. По нему ясно видно, что ты связана с буддизмом (Буддой) крепкими узами. Он избавил тебя от всяких неприятностей (блохи) и впредь будет постоянно избавлять тебя от плохого. Неизвестно, какой был бы результат, если бы ты была принята на работу в архив. Видимо, он просит тебя, чтобы ты вступила на путь совершенствования.

Я тоже недавно видел сон: мой Учитель пришел ко мне в образе Будды, его лицо становилось то лицом Будды, то его собственным лицом. Я сидел как будто бы у подножия какой-то скалы, а передо мною — пропасть. Я весь съежился и боялся пошевелиться, положение было безвыходное. В это время какой-то яркий луч озарил меня, и я увидел, что этот свет идет от карманного фонарика, который держит мой Учитель и он же — Будда. Он обращается ко мне: «Что ты, сын мой, сидишь здесь, зачем?» Я отвечаю: «Сижу и думаю, как мне перебраться через эту яму». Тогда он лучами фонаря проводит вдоль пропасти, и в темноте эти лучи находят белый горбатый мостик через эту пропасть. Я подумал: ведь такой же мостик был в Екатерининском парке в Царском Селе. И обрадованный прохожу по этому мосту. На другой стороне Учитель и он же — Будда встречает и спрашивает: «Куда ты шел, сын мой?» Я говорю: «Мне же надо или в Москву, или в Ленинград, там ведь письмо от моей Наташи». Он отвечает: «Тебе сейчас нельзя ни в Москву, ни в Ленинград, там остались только те, которые присуждены к гибели. А Наташа твоя никуда не денется, и ты ее увидишь после пожара». И Учитель (Будда) поднимает левую руку и держит параллельно плечу, делая из себя букву «Г», и приказывает мне смотреть под руку. Я смотрю и вижу: земля охвачена пламенем, страшные языки огня окутывают многоэтажные каменные дома, все горит и рушится. Среди зарева пожара и пламени я вижу здание МГУ, кинотеатр «Ударник» (в Москве) и вершину Спасской башни Кремля. Немного севернее от этого пожарища вижу другой грандиозный узел огня, там среди пламени осветились купола Исаакиевского собора, американские горки в зоопарке (Ленинграда). Вот выплывает охваченный пламенем «Медный всадник» — памятник Петру I. Среди пламени оказалось лицо профессора Алексеева (моего друга), перекошенное от испуга и боли. Один только раз он вынырнул, потом снова погрузился в пламя и больше не показался. Учитель говорит: «Сын мой, тебе туда нельзя, ты должен жить для других». И тут я проснулся.

Что это значит, я пока объяснить себе не могу. Когда так затягивается с работой, начинаю думать: может, мне нельзя быть в этих городах. Как ты, Ната, думаешь?

Я жду твое фото, снятое у фотографа, это мне принесет огромную радость. Я ведь, как мне кажется, круглые сутки думаю о тебе, даже не знаю минуты, когда не думаю. В последнее время меня преследует болезненное желание увидеть тебя хотя бы на один миг. Этого я не чувствовал раньше. Может, твое новое фото успокоит меня от этого, пока для меня неосуществимого желания. От земли, или сансары, я не жду радости, мне кажется, если еще раз увижу тебя, ты — моя радость, моя надежда, я успокоюсь окончательно. И считаю, что это будет для меня самым большим и радостным явлением в моей земной Жизни. Я думал, что, живя в разлуке с тобою, постепенно буду успокаиваться, моя любовная страсть к тебе начнет остывать. Но, однако, не тут-то было: как я заметил, пламя любви разгорается все больше и больше…