Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ. История, мыслители, проблемы - Ольга Власова

Не случайно в творчестве Бинсвангера хайдеггерианский период располагается между двумя гуссерлианскими, в последних своих работах он вновь возвращается к Гуссерлю, но теперь уже не к раннему, а к позднему. К. Кискер называет это возвращение феноменологическим поворотом Бинсвангера[849]. Г Шпигельберг пишет об этом периоде: «Фактически Бинсвангер обоснованно показал, что теория трансцендентального сознания Гуссерля может занять в психопатологии такое же место, какое занимает в соматической медицине теория организма. Это действительно потрясающая идея и поразительный посмертный триумф для Гуссерля»[850].

Сам Бинсвангер такую трактовку своего позднего творчества оспаривал. В предисловии к работе «Бред: вклад в его феноменологические и Dasein-аналитические исследования» он называет заголовок работы Кискера («Феноменологический поворот Л. Бинсвангера») совершенно неправомерным и подчеркивает, что, несмотря на подзаголовок работы «Меланхолия и мания: феноменологические исследования», он основывался на онтологии Хайдеггера и стремился вновь возвратиться, теперь с исключительно онтологическими намерениями, к «Бытию и времени». К тому же, добавляет он, всегда, начиная со своего первого реферата о феноменологии, он использовал феноменологический метод[851]. Однако в том же введении он обозначает свое отношение к Хайдеггеру и Гуссерлю, отчасти противореча самому себе. Он пишет: «Вывод в том, что я все больше ценю онтологию Хайдеггера в ее исключительно философском смысле, однако она все больше расходится с ее „использованием“ в науке, в психиатрии. Вместо этого на первый план в этом отношении для меня все больше выходит теория трансцендентального сознания Гуссерля»[852], именно она, по заверениям Бинсвангера, служила основанием исследований проблемы шизофрении.

В 1960 г. выходит работа Бинсвангера «Меланхолия и мания: феноменологические исследования», а в 1965 г. – его последняя книга «Бред: вклад в феноменологические и Dasein-аналитические исследования». В основе этих работ лежит отказ от статической описательной феноменологии, основанной на раннем Гуссерле и Ясперсе, и стремление объяснить возникновение психотических миров, а также особенности их конституирования. Эта задача заставила Бинсвангера обратиться к трансцендентальной феноменологии Гуссерля. Именно на основании этой работы, а также «Картезианских размышлений»[853], Бинсвангер пытается объяснить генезис и особенности психотического мира и приходит к выводу о том, что в психозе теряется нормальная конституция мира, поскольку утрачивается аппрезентация тела и Других, нарушается конституция времени, будущего и прошедшего.

В работе «Меланхолия и мания» Бинсвангер пытается охарактеризовать факторы, которые определяют структуру мира маниакальных и меланхоличных (он использует этот термин вместо более распространенного термина «депрессия») больных. В меланхолии доминируют мотивы страдания и вины. Конституция времени исчезает, лидирующие позиции занимает прошлое, и ретенция начинает доминировать над протенцией[854]. Возможности эго не так широки, как в нормальном состоянии, а основной темой становится потеря «я». В мании, наоборот, центральной оказывается направленность на Других, конституция альтер-эго исчезает, и Другой превращается в вещь. И в случае мании, и в случае меланхолии основная причина изменений кроется в эго. Маниакально-депрессивный психоз характеризуется, по Бинсвангеру, слабостью чистого эго, которое оказывается больше не в состоянии поддерживать свою нормальную конституцию. Это приводит к хандре, которая в меланхолии выражается как беспокойство и мучение, а в мании – как выход из-под контроля. В работе «Бред» Бинсвангер пытается исследовать способ, которым бредовое расстройство возникает из демонтирования оснований бытия, дефектного способа нормального контитутивного синтеза, с помощью которого наш мир структурируется как бытие.

Как мы видим, следуя традиции феноменологической психиатрии, Бинсвангер стремится не столько объяснить, сколько понять исследуемые феномены. Он продолжает линию, уже намеченную Ясперсом, одновременно расширяя горизонты понимания. Последний утверждал, что понимание имеет свои границы, и выделял в «Общей психопатологии» понимающую и объяснительную психологию. Бинсвангер же никогда не одобрял Ясперсово разделение феноменов на те, которые можно понять, и те, которые можно лишь объяснить. Кроме того, Ясперс выводил психоз за рамки понимания, отмечая, что может понять шизофреника не лучше, чем птиц в своем саду. Бинсвангер же предпринял весьма успешную попытку описать феноменальный мир шизофреников.

У Бинсвангера пониманию становятся доступны абсолютно все феномены человеческого существования. «Его метод, как мне кажется, в целом является оригинальной версией „эмпатического“ подхода к психозам»[855], – пишет С. Н. Гаеми. Закономерно, что для такого расширения границ понимания необходимо было положить в его основу определенную всеохватывающую структуру, коей для Бинсвангера оказались экзистенциальные a priori. Распространения понимания на все феномены человеческой психики и окружающего мира Бинсвангер добивается благодаря Хайдеггеру, его всеобъемлющей структуре бытия-в-мире. Закономерно, что, если все события и психические явления рассматриваются как неотъемлемые части бытия-в-мире, то именно исходя из структуры этого бытия можно понять абсолютно все явления человеческого существования.

Но одновременно с этим Бинсвангер практически (за исключением ранних работ) перешагивает ступень психопатологической феноменологии. Это понятно, ведь к чему повторять то, что до него уже сделал Ясперс. Можно просто воспользоваться данными самого Ясперса и его последователей. Феноменология уже не требует определения своей методологической базы и превращается в инструмент, причем инструмент столь тонкий, что он не всегда заметен в руках исследователя. Бинсвангер, отталкиваясь от феноменологии, идет дальше. Он пишет: «Феноменологический анализ опыта… работает… в основном, с различными видами психологического понимания и эмпатии. Его цель – накопить как можно больше отдельных психологических наблюдений, чтобы быть в состоянии считать и продемонстрировать как можно яснее форму или разновидность рассматриваемого опыта. Мы, с другой стороны, в первую очередь не ищем ни конкретизацию фактического опыта, ни конкретизацию процесса получения опыта, но, скорее, ищем то нечто, что стоит „за“ или „выше“ обоих. То есть мы ищем модус бытия-в-мире, который делает возможным такой опыт, который, другими словами, делает такой опыт понятным»[856].

§ 4. Экзистенциальный анализ: онтология и антропология

Обращение Бинсвангера к Хайдеггеру можно датировать 1930-м годом и статьей «Сон и существование». Эту работу часто незаслуженно пропускают, поскольку в ней еще ни слова не говорится об экзистенциальном анализе, о необходимости для психиатрии обращения к Хайдеггеру, но именно благодаря ей можно понять основную направленность последующих исследований Бинсвангера. Он останавливается здесь на вопросе интерпретации сновидений, поэзии и аллегорических выражений, объединенных наличием в них метафоры «полета» и «падения». Для объяснения таких феноменов, как образ парящей, а затем погибающей птицы в снах и поэзии, а также выражений типа «спуститься с небес на землю», Бинсвангер, как он сам отмечает, развивает теорию смысла Гуссерля и Хайдеггера, т. е. по сути сосредоточивается на любимой последним проблеме языка. Бинсвангер уходит от символической трактовки сновидений, предложенной Фрейдом, и исследует их образ и метафору, динамику и значение. «Фактически он зашел настолько далеко, что заявил, что в противоположность дискурсивному и научному языку, они воплощают подлинный (eigentliche) язык феноменологии и Dasein-анализа»[857], – подчеркивает Шпигельберг. Выражением бытия, тем самым, стали метафоры полета и падения.

Смысловая матрица, направленный сверху вниз вектор смысла, который образует опускание или падение, указывает на определенный экзистенциальный смысл конкретного Dasein, соответствующий, на взгляд Бинсвангера, например, онтологическому экзистенциалу расширения и выворачивания пространственности наизнанку, заброшенности настроения. Именно поэтому в горьком разочаровании земля уходит у нас из-под ног. Он отмечает: «Сам язык в этом сравнении схватывает определенный элемент, лежащий глубоко в онтологической структуре человека – а именно, способность быть направленным сверху вниз, – а затем обозначает этот элемент как падение. ‹…› Язык, поэтическое воображение и – прежде всего – сновидение черпают из этой основной онтологической структуры»[858].