За годом год - Владимир Карпов

Вале захотелось плакать. Навзрыд.

Из этого состояния ее вывел стук в дверь. Удивленная, что кто-то пришел к ней в такое время, она тем не менее разрешила войти.

Дверь открылась, и на пороге появилась… Вера Антоновна. За нею Валя заметила вытянутое от любопытства лицо соседки. У Вали похолодела спина.

Вера Антоновна приподняла со лба вуальку с мушками, оценивающе окинула комнату и бесцеремонно уставилась на Валю.

— Простите, я хочу представиться, — громко проговорила она. — Или вы уже знаете меня? Я жена вашего любовника…

Валя отшатнулась и, чувствуя, как дрожат и слабеют ноги, отступила к столу. Ухватившись за его край, застыла, не в силах осознать, что происходит.

— Да, да, я жена вашего любовника, — повторила Вера Антоновна.

О ней Валя, к стыду сказать, думала редко. И ско рее всего потому, что не заглядывала в завтрашний день своих отношений с Василием Петровичем. Они представлялись непорочными, никого не касающимися и никому не мешающими. Как-то получалось, что Василий Петрович существовал для Вали сам по себе, а его жена, — как говорила Зося, чванная, несносная особа, — сама по себе… Теперь же они — и это Валя вдруг поняла — встретились как соперницы. Как это опрометчиво, пошло и непристойно! Сгорая от стыда, Валя, однако, усилием воли взяла себя в руки и резко, чтобы сразу положить конец позорному разговору, спросила:

— Которого любовника? У меня их много.

— Вы шутите?

— Ничуть.

Это было так неожиданно, что Вера Антоновна растерялась.

— Вы должны меня знать…

— Ну хорошо, пусть должна. Что вам угодно?

— Мужа! Я пришла предупредить, что не разрешу никому отнять у моего сына отца. А если все же кто осмелится отбивать, я…

— Про это вы скажите ему… мужу.

Первоначальный план Веры Антоновны срывался.

Расчет на то, что Валя тоже начнет кричать или оправдываться, не осуществился. Побледнев, Валя стояла, опираясь на стол, и строго смотрела на Веру Антоновну, напрасно старавшуюся навязать скандал. Она даже приняла вызов, чтобы разговор происходил при свидетеле, который за дверью, вероятно, ловит каждое их слово, и отвечала громко, не желая делать из разговора секрет. Нужны были новые меры.

— Мне тяжело поносить своего мужа, — как бы с другой стороны подступила к ней Вера Антоновна. — Но вы умная и знаете его, видимо, немного хуже, чем я. У него непостоянный характер. Он поддается чужому влиянию, его нетрудно опутать и повести за собой. Но надолго ли? Он легкомысленный. Живя с вами, он живет и со мной.

— Вы злая, возмутительная и ничтожная, — оборвала ее Валя, — и мне жаль Василия Петровича.

Сердце у Вали в самом деле разрывалось от любви и жалости к Василию Петровичу, от сознания безысходности их отношений, от омерзения к этой женщине.

— Я еще раз спрашиваю: что вам нужно от меня?

— Не ломайте комедию! Оставьте его в покое. Муж мне рассказывает буквально все. Я знаю все, начиная со встреч в его кабинете до прогулки на озеро. Ваши имена склоняют сотрудники. Пошли сплетни. Работа валится у него из рук. Недавно он плакал над сыном и просил, чтобы мы ему простили. У него слабая воля…

Она клеветала, лгала. Ей важно было омрачить всё, что связано с Василием Петровичем. Чтоб одно упоминание о нем вызывало страх. Притворившись несчастной, Вера Антоновна терла платочком глаза и, улучив момент, присела рядом на стул, на спинке которого лежало Валино пальто.

Наступило молчание. Стало слышно, как в обогревательных батареях переливалась вода. В коридоре заскрипели половицы: вероятно, соседка, посчитав, что разговор окончен, позаботилась, чтоб ее не застали врасплох.

Не дождавшись и на этот раз слова от Вали, Вера Антоновна встала. Пора было поставить на кон последнее.

— Как я вижу, вы не хотите быть рассудительной, — угрожающе сказала она, гневно прищурясь. — Пусть! Но это для вас же хуже. Раньше распутным девкам мазали дегтем ворота, теперь тоже есть свои средства…

— Уйдите прочь!

— Смотрите, не стали бы каяться.

— Нам не о чем разговаривать.

— Хорошо! Но я предупредила вас. До свидания!..

Вера Антоновна вышла. Но Валя тоже больше не могла оставаться здесь. Эта женщина дышала воздухом ее комнаты, стояла вот здесь, возле повешенной на стену, покрытой простыней одежды, сидела вот на том стуле… Торопясь, Валя надела пальто, схватила капор, рукавички и выбежала. В коридоре, возле приоткрытой двери, стояла соседка. Увидев Валю, она презрительно фыркнула и отвернулась.

Жило такое ощущение, что Валя копалась в навозе. Даже мерзко было прикоснуться руками к лицу — руки казались грязными.

Валя дважды подходила к домику Урбановичей, прошлась мимо калитки Зимчуков, но так и не зашла ни к тем, ни к другим. Теперь ей не могли помочь и там, даже если бы хватило мужества рассказать обо всем. Ей была противна Вера Антоновна, ненавистен Василий Петрович, она к самой себе чувствовала отвращение.

Светило солнце, кучились облака, в воздухе ощущалась близкая весна. Шли люди, проезжали машины, на почерневших деревьях ошалело кричали галки. Но Вале они были не нужны, они не существовали для нее.

Пересекая площадь Свободы, Валя чуть не попала под легковую машину. Шофер, остановившись, опустил боковое стекло и сердито закричал на нее. Она извинилась, но не ускорила шаг.

Вернулась домой замерзшая, обессиленная. Подумав, что можно заболеть, чуть ли не обрадовалась — в этом был хоть какой-то выход.

С намерением сразу лечь в постель, она вошла к себе в комнату и остолбенела — у окна, повернувшись на скрип двери и глядя на Валю блестящими глазами, с книгой в руках стоял Василий Петрович.

— Вы? — испуганно прошептала Валя, не решаясь отпустить ручку двери.

— Прости, что так, без разрешения. Меня пригласила зайти соседка… — закрыв книгу, шагнул к Вале Василий Петрович. — Вчера раз пять звонил тебе в редакцию. И все зря.

— Я была в лектории, — растерянно ответила Валя, понимая, что говорит не то, что нужно и что хотела сказать сперва.

Еще недавно без душевного трепета не могла вспоминать о нем. Мечтала, мысленно разговаривала с ним, подбирая слова. Было желание сделать для него что-то очень значительное. Думалось: "Пусть даже случится что-нибудь плохое, лишь бы можно было потом проявить свою преданность, самоотверженным поступком отвести от него беду". Хотелось помогать ему во всем и насколько хватило бы сил… А вот теперь все это стало бессмысленным. Пусть даже то, что она услышала от Веры Антоновны, неправда, наветы, но ее слова раскрыли другую сторону отношений с Василием Петровичем, показали, какими они могут предстать в глазах других. "А еще писать мечтаешь!.."

Несколько дней назад забегала к Зосе — просто так, побеседовать, отвести душу. Там оказалась и тетка Антя. Помогая Зосе натягивать на пяльцы полотно, тетка рассказывала ей историю — одну из тех, что обычно кончаются страшным. "И надо же, чтобы она, девушка, согласилась пойти с женатым человеком! — говорила Антя, печально мотая головой. — Разве можно? У них же все свое…" Она видела непристойное и опасное уже в том, что девушка осталась наедине с женатым мужчиной. Зося старалась перевести разговор на другую тему, но старуха упорно возвращалась к поучительной истории и без конца повторяла: "У женатого отношение к женщине совсем другое и смотрит он на все значительно проще".

Валя тогда постаралась не придать значения рассказу Анти. Но слова — страшная сила, и теперь они легли на Валю тяжестью. И все же, сделав над собой усилие, желая в чем-то убедиться, она подняла на Василия Петровича настороженный, почти враждебный взгляд.

Однако тот не понял ее. Да и не знал, на что решиться в следующий миг. Ему нужна была определенность, и он уже не мог сдержаться, чтобы не идти к ней. Перед ним стояла девушка, в которой все было дорого. Все — от упрямого, по-детски крутого лба до легкой походки. Но сейчас сердце Василия Петровича жаждало не столько ее, сколько слова от нее, определенности. Беседа с Зимчуком пробудила надежду. Надежда — нетерпение, раскаяние, решимость. И хотя Василий Петрович видел, что Валю испугал и даже оскорбил его непрошенный приход, он уже ничего не мог поделать с собой.

— Вы меня простите! — исступленно чуть ли не крикнул он, почему-то переходя на "вы". — Я, небось, оскорбляю вас этим, но все равно скажу… мм… Я люблю вас, Валя!

— Нет, нет! Не надо! — запротестовала она, жестом руки запрещая ему приближаться и говорить дальше. — Вы не имеете права…

Он сразу обвял, горько усмехнулся.

— А Зимчук недавно упрекал в другом. На работе, мол, прыткий, а в жизни духу не хватает шаг человеческий сделать? Разве можно, чтобы две принципиальности было…