Собрание сочинений. Т.3. Дружба - Антонина Коптяева

— Куда же он девался, Соколков? — спросил Иван Иванович, сочувственно слушая командира, в глазах которого горел огонь задора и гордости за себя и своих товарищей.

Чистяков сразу сник, и, когда продолжил свой рассказ, голос его зазвучал совсем по-иному.

— Шли мы перед рассветом из заводского района, на буксире баржа следовала, на ней сот семь раненых. Кругом — ад кромешный. Глянешь назад — вроде далеко уплыли. Посмотришь вперед — ох, еще долог путь! И вдруг крик: «Пожар в машинном отделении!» У меня аж фуражка поднялась, таким ознобом продрало!

А с мостика шагу нельзя отойти — сплошной маневр. Но слышу бодрый такой голос: «Песок давайте!»

Ну, думаю, уж если Соколков там — дело обойдется. Командую дальше. Чувствую — машина работает безотказно. Еще раз выдержали испытание. И сразу отлегло на душе. Как же!.. Образцовый пожарный пароход и за боевые подвиги отмечен, не считая того, что вроде родное существо: почти двадцать пять лет на нем. У нас на борту Горький бывал, сам товарищ Ворошилов…

Слезы блеснули на лице командира, изрытом морщинами, но он продолжал ровным глуховатым голосом:

— Смотрю, бежит ко мне Соколков. Вспыхнуло, мол, топливо от зажигательного снаряда, потушили песком. Хотел еще что-то сказать, но словно подкосило его — повалился мне в ноги. Подхватил я его, приподнял. Он и слова не вымолвил. Заходим в воложку за приверх острова. Уже баржу провели… Вдруг за бортом взрыв, и пароход сразу накренился. Норовлю на мель к острову прибиться. Но тут второй взрыв, и стал наш «Гаситель» погружаться в воду. Матросы и раненые, кто мог, вплавь. Командую: «Руби буксирный канат. Надеть спасательные круги!» Один на мертвого Соколкова надеваю. Неохота мне было комиссара на дно к рыбам пускать! Как я не попал в водяную воронку, до сих пор не пойму! Только вынырнул, гляжу — баржа наша мимо плывет. И все дымкой подернулось: плыву и плачу, и сквозь слезы не вижу, куда плыву. После того пошел в штаб флотилии и выпросился обратно на военную службу. Я после ранения в гражданскую в резерве числился… Ну и назначили на бронекатер.

Трофим Петрович, расстроенный воспоминаниями, забыл даже предложить тост в честь погибших товарищей, как водится в подобных случаях. Маленький, вдруг постаревший, сидел он перед Аржановым.

В дверь снова постучали.

— Товарищ главстаршина, вас требует комендант переправы! — доложил матрос, который перед этим приносил чайник с кипятком.

— Передай: сейчас иду!

Чистяков сразу подтянулся, надел шинель и сказал гостю:

— Вы тут будьте как дома. Кушайте, пейте, отдохните на моей коечке. Когда пойдет машина, мы вас разбудим.

Иван Иванович шел по улице, смотрел на белые мазанки, на избы, обшитые тесом. Вид целых построек радовал доктора: поселки возле линии фронта немцы уже не поджигают: близость суровой степной зимы заранее тревожит захватчиков. Сравнительная тишина кажется ошеломляющей, однако жители не доверяют тишине: повсюду вырыты щели-убежища.

Здесь не объявляют тревог… Заслышав характерный вой немецких самолетов, поселковые собаки, забыв все свои собачьи дела, первыми мчатся к щелям, но немцы, как завзятые разбойники, наносят бомбовые удары главным образом вдоль дорог. К отдаленному грохоту сражений в Заволжье все притерпелись.

В здании бывшей школы помещался госпиталь для легкораненых. Бойцы в обычном военном обмундировании гуляли по двору и в соседнем, по-осеннему сквозящем саду. Иван Иванович постоял у порога операционной, заглянул в перевязочную, прислушался к разговорам пришедших на перевязку.

— Не пускаем их за Купоросное…

— Моряки с бронекатеров здорово поддерживают.

Нынче фашисты нажали на нас, лавой поперли! Командующий запросил Волгу: «Дайте огонька, да чтобы своих не задеть». Сам корректировал. После дал телеграмму адмиралу флотилии: «Если бы не ваши бычки, плохо бы нам пришлось. Волга — молодец!» Бычки — значит бронекатера.

— Да, молодец Волга! Мы тоже бежали на штурм после ихней артобработки и все кричали: «Ура морякам!»

В большом зале, приготовленном для конференции, еще никого не было. А Ивану Ивановичу так хотелось встретить поскорее хирургов из фронтовых госпиталей, порасспросить о лечении черепно-мозговых ран, обработанных на передовом этапе, о переливании крови при гангрене, о способе наркоза при ампутациях… Да мало ли вопросов накопилось!

Делегаты собрались сразу. За какие-нибудь пять минут помещение заполнилось, и главный хирург фронта немедля открыл совещание.

Аржанов сидел в президиуме, смотрел в переполненный зал и внимательно слушал доклад врача из санитарного управления фронта.

«Вот это интересный факт, — отметил он, — в августе фронтовые госпитали Наркомата обороны, следуя за отступавшими частями, перешагнули на левобережье, а городские, находившиеся в ведении Наркомздрава, оказались на положении полевых госпиталей и даже медсанбатов. И хотя такое произошло неожиданно, справились с задачей успешно».

Дальше докладчик говорил о развертывании госпитальной базы по области, о чем Иван Иванович уже знал из газет и разговоров с Решетовым. Хирург вдруг почувствовал, как он устал за последнее время, и начал отвлекаться от доклада, рассеянно думать о всяких мелочах, с трудом удерживаясь от позевоты. А ведь ехал сюда с охотой, потому что душа жаждала горячего, открытого разговора, надо было поделиться, посоветоваться о многом.

Аржанов снова оглядел собравшихся. Видать, народ бывалый: у того уха нет — припухший сизовато-розовый рубец, у другого шрам над переносьем, тот молодешенек, а седина побелила полголовы. Этот, должно быть, не первую военную службу отбывает. И то: сколько войн досталось на долю нашего поколения! А те — дружная компания, наверно, прямо со студенческой скамьи! Много заслуженных, с орденами, с медалями. Но лица у большинства скучноватые: не привыкли хирурги сидеть сложа руки.

«И я вот уехал, а там раненые остались! Мог бы потом ознакомиться со стенограммой, а свой доклад сюда послать — зачитали бы! Так много людей нуждается в помощи, а я… сижу». Иван Иванович ощутил порыв томительного беспокойства, стремление вернуться поскорее «домой», на правый берег.

«Нельзя нарушать инструкции ГВСУ»[2]. Ну ясно, нельзя! Как будто мы не знаем, что нельзя нарушать инструкции!

Доктор совсем нахохлился, но тут движение у входа привлекло его внимание. Легкий шепот, не заглушенный громким голосом докладчика, произвел необычное действие: все сидящие в помещении дружно обернулись к двери, в которую входил крупноголовый, среднего роста человек в форме генерала, неплохо приставшей к его грузноватой фигуре, к цепкому, из-за очков, взгляду больших серо-голубых глаз, рыжеватым усам и клочку бородки, замыкавшему линию твердо сжатого рта. Он шел к столу президиума по-молодому быстрыми шагами, энергично отмахивал руками, запросто кивал знакомым.

Бурденко! Да, это был он, известный всему миру нейрохирург Бурденко, теперь главный хирург Красной Армии.

Окончательно забыв о докладчике — кстати, он, кажется, и сам умолк на время, — Иван Иванович сосредоточился на вошедшем. Он знал его по прежним встречам в Москве и часто обращался к нему мысленно в серьезных случаях хирургической практики: «А как бы тут поступил Николай Нилович?» Когда осенью прошлого года у Бурденко, после поездки на Ленинградский фронт, произошло кровоизлияние в мозг, свалившее его на несколько месяцев, Иван Иванович переживал это точно свое личное горе. Он следил, насколько удавалось, за всеми шагами дорогого ему человека после его выздоровления, изучая его статьи об ампутациях, шоке, газовой гангрене, ранениях периферической нервной системы. Большой ученый, Бурденко как будто обобщал то, что делали сейчас военный хирург Аржанов и его товарищи.

Гостя пропустили за стол, на самое почетное место. Глядя на него, Иван Иванович подумал о своем предстоящем выступлении. Как-то отнесется к нему Николай Нилович?..

В прениях по следующему докладу — «Проникающие ранения груди» — Бурденко попросил слова. Слушая его, Иван Иванович невольно перенесся душой в Москву, когда лет десять назад стал искать новых путей в своей работе. Да, он слышал уже эту живую, чуть затрудненную теперь речь, этот низкий, баритональный голос.

— Приблизив хирургию к полю боя, мы разрешили задачу активного лечения ранений грудной клетки в войсковом районе, — говорил Бурденко. — Своевременное оказание медицинской помощи всем раненым дало нам возможность добиться семидесяти пяти процентов возврата в строй. — Бурденко задумчиво пошевелил бровями и продолжал с горечью, а потом и сердито: — В прошлую мировую войну было возвращено в строй только тридцать процентов. Для нас, хирургов старого поколения, это звучит тяжелым упреком, но страшный хаос царил тогда в военно-санитарном деле.