Свадьбы - Владислав Бахревский

— Покажите ему тело брата! — приказала Кёзем-султан.

— Нет! Нет, нет, нет, нет, неее-еет! — твердил султан Ибрагим, покуда его вели в Сераль, где лежало тело падишаха.

Увидел Мурада и замер, замолчал, глаза придворных искали на его лице радость, а он задумался вдруг, и на лбу его выступила испарина.

Ибрагим сам выносил тело брата в приготовленную усыпальницу.

Вернувшись в Сераль, попросил великого визиря — Мустафу он признал за своего, а остальных побаивался:

— Дайте мне поесть.

— Ваше величество, вас ожидают в бане! Вам надо переодеться.

— Я вымоюсь, но только дайте хоть что-нибудь!

Слуги принесли фрукты и сок.

Потом была баня, легкий ужин, и наконец султана окружила розовотелая стая наложниц.

— О аллах! — воскликнул Ибрагим, погружаясь в мягкий, душистый сон.

На следующий день его посвятили в падишахи. Страх и удивление были на его лице. Он был покорен и тих. Вся придворная знать и все чиновники Дивана остались на своих местах.

Вечером в своих покоях Кёзем-султан пела греческие песни.

Книга четвертая

Новый падишах

Глава первая

И когда когти коснулись его горла, он закричал, как заяц, и проснулся. О, аллах! Солнце. И ночь миновала, и он уже не беглец, которого хотят убить, он — падишах, который сам может убить кого только ему вздумается. Но каждую ночь он убегает. Его преследует мертвый Мурад. Синий, он лежит на воздухе, как на земле, и носится за ним, вытягивая мертвые губы. Он пытается дунуть Ибрагиму в лицо. Его мертвое дыхание смертоносно. Всю ночь Ибрагим дворцовыми переходами пробирается к своей спасительной яме, но у входа в темницу сидит мать, Кёзем-султан. Лицо у нее светлое и прекрасное, как луна, но снизу, от темной земли, Кёзем-султан поднимает неразличимые во тьме черные руки с ногтями и целится схватить его за горло. И все это — каждую ночь.

— Что повелитель миров желает? — Это добрый, тучный главный евнух, он словно бы чует, когда падишах проснется, и всегда тут как тут.

— Поесть бы, — Ибрагим виновато улыбается.

Ему всегда хочется есть, даже когда он отваливается от стола. Он так долго был голоден в своей яме, и теперь ему хочется есть.

— Убежище веры, солнцеликий падишах, позвать ли на трапезу вашего величества музыкантов, поэтов и придворных?

— Я буду есть один!

Ибрагим вскакивает с ложа.

— Один!

Пиршество ожидает его в соседней зале, там выставлено не менее сотни блюд.

Когда в первый раз его спросили, что он пожелает, и перечислили кушанья, Ибрагим, обливаясь слюной, потребовал подать все сразу.

Три месяца назад несчастного узника вытащили из ямы и в спешке бросили на алмазный трон самой великой империи мира. Слава аллаху, волнений не случилось. У империи одна забота — была бы голова, а какая она — не все ли равно. Чем меньше идей в этой голове, тем спокойнее.

Ибрагим вбежал в комнату пиршества и нетерпеливо поглядел на слугу, который с торжественной медлительностью закрывал двери. Ибрагим затопал ногами:

— Закрывай же, ты!

Дверь затворилась. Ибрагим встал на четвереньки и начал есть с первого блюда. Это было нечто воздушное, сладкое, освежающее рот. Ибрагим, подгоняемый голодом, опустошил блюдо. Сладкого ему не хотелось, но искать в этом обилии чаш и блюд соленое и острое у него не хватило бы терпения. Он повернулся на другую сторону и оказался перед миской с жирной похлебкой из баранины. Взял миску в руки, выпил жижу, а глазами уже искал, что же съесть потом. Оставил миску, ухватил правой рукой курицу, левой зачерпнул горсть халвы. Он был уже сыт, но он не мог оставить блюда нетронутыми.

Он пополз посредине скатерти, черпая, прихлебывая, глотая и посасывая, пока не дошел до другого конца залы. Здесь он лег, не в силах пошевелиться. Голова кружилась, живот разрывался от тяжести. Подташнивало и стошнило, но падишах даже отодвинуться от лужи не имел сил. К ужасу, двери покоев распахнулись, и в комнату вошла мать, Кёзем-султан. И не одна, со своей служанкой Фатимой. Кёзем-султан змеиными глазами, немигающими, неосудившими и непожалевшими, посмотрела на Ибрагима и что-то тихо сказала Фатиме. Та тотчас вышла. Дверь снова распахнулась, и вбежали немые. Ибрагим, закатывая глаза, чтобы лучше видеть, углядел, что это немые, взбрыкнул ногами, что-то пропищал и обгадился. Но немые подхватили его, посадили к стене, чтобы не упал, а другие принесли зеркало и поставили перед ним.

— Ваше величество, посмотрите на себя, — услышал он голос матери.

Он разлепил глаза и посмотрел. Перед ним в золотом халате сидел человек-пузырь. Лицо как плесень; оно не лоснилось от жира, оно распухло, даже лоб распух, и между бровями свешивался жировой мешочек.

— Господин, пощадите нас! — сказала Кёзем-султан. — Когда вы забываете о своем здоровье, вы забываете о благополучии всех наших бесчисленных подданных…

Кёзем-султан махнула рукой, и слуги исчезли. Она подошла к нему, наклонилась.

— Я не позволю тебе обожраться. Ты понял? Больше ты в одиночку есть не будешь.

Она ударила в ладоши. Вошел главный евнух.

— Кизлярагасы, прикажи обмыть владыку мира и пригласи к нему наложниц. Я запретила ему есть в одиночку. Запомни это, Кизлярагасы.

Наложницы влетели, как стая стрекоз. Это была первая сотня. Девушки под томную, тихую музыку стали медленно кружиться перед полумертвым от еды падишахом. Их покрывала задевали Убежище веры, он вдруг, отмахнувшись раз-другой, как от мух, поднялся, пошатываясь, распахнул руки и начал хватать женщин, сдирая с них и без того прозрачные одеяния. Остановившимися глазами он рассматривал голое юное тело, и всякий раз отталкивал наложницу, и наконец закричал нечто бессмысленное, затопал ногами:

— Других!

Влетел новый букет дрожащих разноплеменных девушек. И опять все то же. Падишах хватает, срывает одежды и уже ничего и никого не видит.

Ваше величайшее величество, — Кизлярагасы осторожно подходит к Ибрагиму, — мы, ваши слуги, собрали для вас первых красавиц от каждого народа… Это горько признать, но красоты, достойной вашего ослепительного царствования, не существует… Теперь я могу предложить вам только одну несчастную женщину; я купил ее беременной на невольничьем рынке, но она, родив сына, стала еще прекраснее. И это все. Больше мне вам показать некого.

— Есть кого! — Ибрагим высунул язык и покрутил хитрыми, плавающими глазами.

— Есть, есть, — сказал он шепотом, подмигивая и подхихикивая. — А эти-то?

— Эти?

— Наложницы Мурада.

— Наложницы Мурада? — повторил озадаченный Кизлярагасы, — Но закон не позволяет приближаться к ним.

— А я — падишах?

— Вы светлейший из светлых!

— Тогда пусти меня к ним!

— Желание падишаха — превыше закона. Следуйте за мной.

Евнух идет на черную половину Сераля, где прозябают отставные жены и наложницы бывшего правителя миров.

Так вот чего желал Ибрагим! Он боялся, что его обманывают, что ему показывают не самое лучшее, потому что он падишах из ямы. Он хотел того, что было у истинного падишаха.

«А может, это месть Мураду?» — подумал Кизлярагасы.

— Я этому синему мертвецу хочу насолить! — сказал Ибрагим, рывком останавливая главного евнуха и заглядывая ему в лицо бегающими глазами. — Ты это можешь уразуметь?

— Могу, ваше совершенство!

— Тогда веди! Веди, веди меня!

Женщины были заняты работой. Теперь они должны были сами кормить себя, Они вышивали.

— Ваше величество, эти женщины — наложницы султана Мурада.

— Эту! — закричал Ибрагим, останавливаясь перед Дильрукеш.

Дильрукеш закрыла лицо чадрой и склонилась перед падишахом в низком поклоне.

— Открой лицо, ибо ты мое солнце! — вскричал Ибрагим и потянул чадру. — Кизлярагасы, переведи Дильрукеш в прежние покои.

— Нет! — сказала Дильрукеш.

— Желание падишаха — превыше закона. Не бойся, ты будешь первая из первых.

Ибрагим сорвал чадру, но Дильрукеш отскочила.

— О, звезда моя, не будь ко мне жестока! — Падишаху нравилось упорство. Он засеменил к красавице, по-утиному переваливаясь толстым телом, и увидал кинжал.

Удостоенные ложа падишаха носили кинжалы. Ибрагим видел прямую, закостенелую в ненависти руку и в этой руке — тусклое, холодное тело кинжала.

— А-а-а-ай! — закричал Ибрагим и бросился по Сералю к себе, в свою постель, под одеяло: — Сон наяву. А-а-а-ай!

Падишах не успел добежать до постели одного шага, его хватил удар.

Глава вторая

К молчаливому неудовольствию приглашенных, их собрали в учреждении, которым управляла валиде-султан. Правда, сама Кёзем-султан была за шторами золоченого балкона, но она не только слушала наипервейших отцов империи. В этом собрании, где хозяйничала женщина, не осмелился не быть даже сам великий визирь Мустафа. Он прибыл к Кёзем-султан вместе со своим помощником кетхуды-беем. Были здесь и великий муфти Яхья-эфенди, возвращенный из ссылки, и янычарский ага, и меченосец Ибрагима Жузеф, Пиали-паша — командующий флотом, верховные судьи Румелии и Анатолии, правитель Силистрии Дели Гуссейн-паша трое из четырех ич-ага, ближайших людей падишаха в его внутренних покоях: второй по значению казначей, хранитель тюрбана и молитвенного коврика падишаха, третий по значению главный хранитель кладовых, имевший право докладывать свое мнение, отвечавший за кухню и приготовление напитков для падишаха, четвертый — постельник.