Демьян Бедный - Ирина Бразуль

Он заявляет гордо, что «Наперекор моим годам в инвалидную отставку не так-то скоро я подам», и завершает:

…Как бы ни был век мой краток,Коль враг пойдет на нас стеной,В боях, в огне жестоких схватокЯ дней и сил моих остатокУдорожу тройной ценой.

Таким он приходит к I учредительному съезду писателей летом 1934 года. Демьян не собирается много говорить, не готовит широкого программного выступления; вообще-то был не очень активен в узком писательском кругу. Специфические цеховые споры ему чужды. Все принципиально важное, что сказано поэтом о работе, всегда адресовалось селькорам, рабкорам, учащейся молодежи — тому широкому кругу читателей, из которого он ждал пополнения литературных сил. В подавляющем большинстве эти беседы не оставили следа, не стенографировались. Собрания проходили в будничной, рабочей атмосфере. Но именно это и привлекало Демьяна Бедного. Он в свое время выезжал на встречу с рабкорами «Красной газеты», радуясь, что их будет уже двадцать человек — и среди них даже три женщины…

Но как бы ни мало Демьян Бедный сказал на писательском съезде, его путь к этому съезду в плане чисто профессиональных взаимоотношений и связей представляет интерес.

Позиция поэта в литературных кругах была своеобразна не только потому, что он утверждал: «Я не служитель муз». Он высказывался и определеннее: «Среди поэтов я — политик, среди политиков — поэт». Под этой строчкой скрывается огромный вызвавший ее материал всей жизни.

Внимательным критикам случалось удивляться тому, каким диссонансом общей радости в феврале 1917 года прозвучала фраза: «Эх, не доделали мы дела!»; а в 1922 году, за три года до того, как Гинденбург стал президентом Германии — тем самым президентом, который после помог прийти к власти Гитлеру, Демьян уже высмеивал в сатирической «оде» всех, кто, «одобрительный ловя хозяйский взгляд, у ног хозяина восторженно скулят», и предрекал им, что еще придется ползать на карачках «под гинденбурговским кнутом».

Но не один проницательный политический ум и чутье объясняли особое место поэта среди писателей, весь громадный облик Демьяна Бедного, как выразился однажды Маяковский. Чтобы представить себе хоть немного этот громадный облик, надо вспомнить предшествующий съезду период, уходящий корнями в те дни, когда большинство литераторов не подавали руки коллегам, сотрудничающим в большевистской печати. Подобный и всякий иной бойкот оказался еще слабейшей формой выражения неприятия новой действительности.

Это было, по словам Ленина, время «тягчайших испытаний для русской революции»[11], когда каждая непротянутая рука была готова замахнуться и ударить. Тогда, по существу, один голос Демьяна Бедного «звучал, как колокол на башне вечевой во дни торжеств и бед народных».

Но и после того, как победы и поражения свершились, в литературных кругах продолжались поиски, споры, стычки, определение позиций, групп и группок. Футуристы, декаденты, люминисты, символисты, экспрессионисты, фуисты, неоклассики, акмеисты, биокосмисты, центрофугисты, имажинисты, ничевоки… В чем сущность и назначение искусства? Кто встал «на платформу Советской власти», а кто еще думает? Кто «попутчик»? Казалось, Демьян мог бы сказать всем этим «истам», как сказал верующим: «Спор вести с детьми за соску взрослым людям не с руки», да проспорьтесь «вы хоть в доску, чудаки!». Характерен его ответ на анкету «Вечерней Москвы»: газета запрашивала литераторов «Что же такое СОПО?» (название некоего «Союза поэтов», с резиденцией в одном из центральных кафе). Демьян только поинтересовался: «О чем вы спрашиваете: о поэзии или о кабаке на Тверской? Стоит ли об этом разговаривать…» Почти так же ответил тогда Маяковский: «…СОПО… внушает мне полное отвращение…»

Но и в самую раннюю пору Советской власти существовали такие вопросы литературы и литературные организации, для которых Демьян умудрялся найти время даже в горячие годы гражданской войны.

Объединение Пролеткульт не в пример множеству других течений было единственной массовой организацией, где стремились взять на себя просветительские задачи, выявить таланты из рабочей среды, создать новую, пролетарскую культуру. Боевой, оптимистический тон, наступательный дух, вера в активность трудящихся масс, широкое участие в самодеятельности, уже тогда принявшей невиданный в старой России размах, — все это, казалось, должно бы вызвать самое горячее сочувствие Демьяна Бедного. Но в пролеткультовской программе действий получила перевес другая, отрицательная, сторона: отвергание роли партийного руководства, отказ от культурного наследия, в том числе даже от народного, противопоставление пролетарской поэзии крестьянской (А Демьян говорил: «Я к рабочему иду от мужика…»), высокомерное пренебрежение всеми писателями нерабочего происхождения и, наконец, претензия на руководящую роль во всей советской литературе.

Такая позиция вызвала серьезную тревогу Ленина, его письмо о пролеткультах в ЦК и последующее решение ЦК. Но еще до этого Демьян Бедный высмеял пролеткультовцев в басне «Центрошишка». Именно ею открывался в 1919 году ряд выступлений поэта по вопросам литературной жизни:

Я с тревогою сторожкоюНаблюдал ваш детский рост,Вы пошли чужой дорожкою.За чужой держася хвост.

Так обращался Демьян к «пролетарским» поэтам, зараженным пролеткультовскими пороками. В стихах «Еще раз о том же», как видно из самого названия, он снова выступал против вредных буржуазных влияний на молодежь, что танцует «у чужих рысаков на пристяжке!».

К ряду таких, можно сказать, отеческих выступлений на литературные темы относятся и другие, написанные в разное время стихи. Развернутая творческая программа — «Вперед и выше!», в которой поэт характеризует себя: «На ниве черной пахарь скромный, тяну я свой нехитрый гуж…»; с более широким подходом разработана тема «О соловье». Оба произведения созданы в год смерти Ленина, и в последнем Демьян Бедный призывал: «Живите ленинским заветом!»

Советский сноб живет! А снобу сноб сродни.Нам надобно бежать от этой западни.Наш мудрый вождь, Ильич, поможет нам и в этом.Он не был никогда изысканным эстетомИ, несмотря на свой — такой гигантский рост,В беседе и в письме был гениально прост.Так мы ли ленинским пренебрежем заветом?!Что до меня, то я позиций не сдаю,На чем стоял, на том стою.И не прельщаяся обманной красотою,Я закаляю речь, живую речь свою,Суровой ясностью и честной простотою.Мне не пристал нагульный шик:Мои читатели — рабочий и мужик.И пусть там всякие разводят вавилоныЛитературные «советские» салоны, —Их лжеэстетике грош ломаный цена.Недаром же прошли великие циклоны,Народный океан взбурлившие до дна!Моих читателей сочти: их миллионы.И с ними у меня «эстетика» одна!

Эти образно, четко представленные взгляды, однако, замутнялись благодаря необузданной горячности, неумению ничего делать «вполоткрыта», из-за веяний времени, которым невольно отдавал дань поэт. Он впадал в крайности, иногда резко выступал против «попутчиков», грешил упрощенчеством и, увлеченный полемикой, разделял ошибки своих поэтических соратников.