Демоны в Ватикане - Александр Рудазов

– Ну я вообще почти как Дед Мороз, – скромно согласился я. – Одним своим присутствием превращаю будни в праздник.

– К слову, брат Фома рассказал нам о твоей помощи в его деле. Благодарю тебя.

– Да я ничего особенного и не сделал. Клиент сам раскололся, как только меня увидел. Но всегда рад помочь, обращайтесь в любое время.

– Мы счастливы это слышать. Кстати, как тебе понравилась деятельность нашей доброй инквизиции?

– Ну, как сказать… – осторожно заговорил я. – Нужное, конечно, дело, все понимаю, без этого никуда… Без службы безопасности никому не обойтись… Кому-то мусор убирать нужно, конечно… и оставаться в белом при этом сложно, поневоле запачкаешься… Но на мой взгляд Лаврентий Па… в смысле, брат Фома все же немного перебарщивает.

– Что ты имеешь в виду?

– Методы у него немного чересчур жестковаты. И осужденных невинно все-таки тоже многовато.

– Невинно осужденных не бывает, – мягко произнес папа. – Если уж суд подвергает каре, значит, подсудимый был виновен.

– Всегда? – усомнился я.

– Всегда.

– Ваше Святейшество, а вы о Христе не забыли?

Вы когда-нибудь видели, как человек превращается в соляной столп? Именно такой эффект возымел мой вопрос. Папа Леон Второй страшно побледнел и, кажется, на несколько секунд перестал дышать. Потом он сокрушенно прикрыл глаза ладонью и прошептал, с трудом шевеля языком:

– Нет, демон, не так… Я не забыл Христа… Но когда я сейчас произнес поспешные слова… то Христос обо мне забыл.

Больше папа не сказал ничего – кажется, потрясен до глубины души. Он снял маску, комкая ее в руке, коротко благословил всех присутствующих и быстрым шагом вышел из залы. Притихшие телохранители последовали за ним.

А Торквемада остался. На протяжении нашего короткого, но содержательного разговора он не произнес ни слова. Только смотрел на меня своим черным провалом в капюшоне. И сейчас смотрит.

– Что? – невольно поежился я.

– Ничего, – как-то очень странно произнес великий инквизитор. – Ты и в самом деле очень необычное явление природы, тварь.

– Природа не имеет ко мне никакого отношения.

– Да, это должно быть так. Пойдем.

– Куда?

– Я покажу тебе… кое-что.

Бесшумно ступая босыми ногами, Торквемада провел меня к балкону, выходящему на центральную площадь. Снаружи уже давно стемнело, небо усыпано звездами, дует прохладный ночной ветерок.

И фейерверк. По специальному заказу папской курии маги Ромеции устроили в честь праздника грандиозный фейерверк. Ракеты, шутихи, огненные фонтаны, бенгальские огни. Весь город застлан цветным дымом. Фонтан на площади отражает блеск пламени, словно огромный переливающийся феникс.

Несколько человек в темно-красных балахонах стоят с длинными трубами, из которых бьют целые снопы искр. Над зданиями раскрыты веера огненных звезд и брызг. В воздух ежесекундно выстреливают разноцветные кометы, оставляющие за собой сияющий шлейф. Над мавзолеем Сент-Анджело полыхает призрачный павлиний хвост, испускающий бурные водопады огня. Настоящий дождь жидкого золота.

– Красиво, – негромко высказался я.

– Мне неинтересны пустые зрелища, – равнодушно ответил Торквемада.

– На вкус и цвет товарищей нет. Вы чего сказать-то хотели, падре?

– Я хочу, чтобы ты кое-что узнал, тварь. Ответь мне, задумывался ли ты над тем, почему я, обычный человек, живу на этом свете так долго?

– Еще спрашиваете. Конечно, задумывался. Интересно же.

– Тогда слушай. Я поведаю тебе эту историю.

Я навострил уши. В метафорическом плане, конечно. Ушей как таковых у меня нет. Впрочем, даже если бы и были – человек тоже не способен их «навострить». Как это делается, скажите на милость? Метафора – она и есть метафора.

– Это произошло около двух веков назад, – медленно произнес Торквемада, облокачиваясь на парапет и устремляя взгляд к взрывающимся огненным цветам. – В те времена отношения между Церковью и колдовством были еще более напряженными, чем сейчас. Многие чернокнижники не страшились в открытую бросать нам вызов. Я был одним из тех, кто сделал инквизицию подлинно могучей силой. Орден святого Доминика, возглавляемый мною, назвал себя «псами Господними»… и мы действительно стали псами. Безжалостными, беспощадными псами, люто грызущими всякого, кто представляет угрозу курии и пастве. В те дни я бушевал, каленым железом выжигая ересь и колдовство. В числе тех, кого преследовал я лично, была некая девица Шайя, прозванная в народе Королевой Ведьм. Крайне опасная тварь, доставившая немало хлопот папской курии. Чернокнижник Червец, коего я умертвил на твоих глазах, не годился ей и в подмастерья.

– И что с этой Шайей стало? – тихо спросил я.

– Я охотился за этой тварью несколько лет. И в конце концов выследил. Поймал. Одолел. Допросил. Осудил. И приговорил к смертной казни на костре.

Торквемада сделал паузу, крепко сжимая балконные поручни. Мой взгляд упал на его руки. Вполне обычная правая – костлявая старческая длань, изборожденная морщинами и увитая синими венами. И жуткая, зловещая левая – угольно-черная, вздувающаяся пузырями и лишенная ногтей. Посреди запястья кожа лопнула и разошлась, открывая голые кости. Тоже черные и даже, кажется, слегка дымящиеся.

– Королева Ведьм Шайя так и не пожелала раскаяться в грехах своих, – помолчав, вновь заговорил мой собеседник. – Она умерла в страшных мучениях, отринув исповедь. Я до сих пор помню, как ужасно она кричала, когда ее пожирало пламя. До самого последнего момента она оставалась жива и в сознании – даже превратившись в обгорелый скелет, она все еще клацала зубами, все еще тряслась в немыслимой агонии. На том месте, где ее сожгли, по сей день остается пятно выжженной земли – даже спустя двести лет там ничего не растет.

– И какая связь?..

– Перед смертью, когда пламя уже лизало ей кожу, ведьма прокляла меня. Она наложила на меня страшное проклятие, предрекши, что отныне я вечно буду чувствовать то же, что сейчас чувствует она. Смотри же на последствия того проклятия, тварь!

Торквемада резко скинул капюшон. И я невольно отшатнулся. На миг показалось, что передо мной один из будх Лэнга. Не думал, что живой человек может быть настолько… обезображенным.

Лицо великого инквизитора… честно говоря, я даже затрудняюсь назвать это лицом. Месиво. Изуродованное бесформенное месиво. Рубцы и ожоги покрывают кожу сплошным слоем, наползая друг на друга. Местами кожи нет вообще – лишь затвердевшая горелая корка. Кое-где она растрескалась, обнажая пылающие внутренности. Такое впечатление, что внутри этого человека бушует адское пламя.

– Смотри, смотри на меня, тварь, – прохрипел Торквемада, оттягивая край рясы и обнажая грудь. – Вот как я выгляжу уже более двухсот лет.

Грудь у него тоже сожжена так, что не видно живого места. Похоже, большая часть тела великого инквизитора – нечто вроде тлеющего уголька. Даже странно, что кисть правой руки осталась практически неповрежденной.

Да и все остальное тоже вызывает жалость. Волос нет. Монашескую тонзуру венчиком обрамляют черные спекшиеся ниточки. На лбу кровоточащая рана – только вместо крови оттуда стекает пузырящийся гной. Глаза… таких глаз у людей не бывает. Вздувшиеся, порозовевшие, словно сваренные вкрутую.

Не могу поверить, что этот обгорелый монстр способен вести более или менее нормальное существование. Не думал, что скажу когда-нибудь такое про живого человека, но он безобразнее меня.

Приглядевшись, я заметил под рясой Торквемады и еще кое-что. Теперь понятно, почему он так лязгает при ходьбе. Это цепи. Великий инквизитор увешан железными цепями, как новогодняя елка – гирляндами. Судя по внешнему виду, весить они должны ой-ей-ей как немало…

– Это мои вериги, – произнес Торквемада, поймав мой взгляд. – Моя епитимья. Я сам наложил ее на себя. Я ношу эти цепи уже бесчисленные годы, и не сниму их до последнего вздоха.

– Это… больно?.. – спросил я с довольно глупым видом, указывая на лицо своего визави.

– Да. Очень. Мое тело точимо мучительной болью. Я словно горю заживо – горю, но не могу сгореть. Вот уже двести лет я при жизни нахожусь в преисподней. Бесчисленные годы… смерть словно позабыла о моем существовании. Видимо, это тоже часть проклятия – вечные, непрекращающиеся муки.

– Ну вы даете, падре… – офигел я. – Другой бы уже давно руки на себя наложил…

– Самоубийство?! Это страшный грех, тварь! Не смей даже искушать меня подобным! Мои страдания – это моя ноша. Моя кара. Господь испытывает меня, как испытывал Иова. И я благодарен Ему за это всей душой. Мне поручена великая миссия, и я буду ее исполнять, покуда дышу.

Великий инквизитор остановил на мне продолжительный взгляд. Я посмотрел в его обезображенные вываренные глаза, и невольно содрогнулся. В этих отвратительных бельмах отражается нечеловеческой силы страдание.

– Мое имя – Томмазо Торквемада, – тихо произнес горящий заживо старик. – Это имя происходит от латинского «torqueo» – «пытать, терзать, мучить». Я несу этот крест с самого рождения. Таков мой рок. Моя судьба. Я простой великий инквизитор. Я служу Господу и людям. Но крови на моих руках больше, чем у Каина…