Сага о Форсайдах 2 - Джон Голсуори

- Люблю таких, - объявил Масхем. - Что скажете вы. Юл?

- Дело это не мое. Если сэру Лоренсу угодно, чтобы я молчал, я буду молчать.

- Разумеется, это не наше дело. Но если бы огласка могла остановить твою племянницу, я бы его разгласил. Черт знает какой позор!

- Результат был бы прямо противоположный, Джек. Мистер Юл, вы ведь хорошо знакомы с прессой. Предположим, что историей Дезерта займутся газеты. Это вполне возможно. Как они себя поведут?

Глаза Юла сверкнули.

- Сначала они туманно сообщат о некоем английском путешественнике; затем выяснят, не опровергнет ли Дезерт слухи; затем расскажут уже конкретно о нем, по обыкновению исказив целую кучу деталей, что печально, но все-таки менее прискорбно, чем вся эта история. Если Дезерт признает факт, то возражать уже не сможет. Пресса в общем ведет себя честно, хотя чертовски неточна.

Сэр Лоренс кивнул:

- Будь я знаком с человеком, который собирается стать журналистом, я сказал бы ему: "Будь абсолютно точен и будешь в своем роде уникумом". С самой войны я не встречал в газетах заметки, которая касалась бы личностей и была при этом достаточно точной.

- Такая уж у газет тактика, - пояснил Юл. - Наносят двойной удар: сперва неточное сообщение, потом поправки.

- Ненавижу газеты! - воскликнул Масхем. - Был у меня как-то американский журналист, вот тут сидел. Я его чуть не выставил. Уж не знаю, как он меня там расписал.

- Да, ты отстал от века, Джек. Для тебя Маркони и Эдисон - два величайших врага человечества. Значит, относительно Дезерта договорились?

- Да, - подтвердил Юл.

Масхем кивнул головой.

Сэр Лоренс быстро переменил тему:

- Красивые тут места. Долго пробудете здесь, мистер Юл?

- Мне надо быть в городе к вечеру.

- Разрешите вас подвезти?

- С удовольствием.

Они выехали через полчаса.

- Мой кузен Джек Масхем должен остаться в памяти нации. В Вашингтоне есть музей, где под стеклом стоят группы, изображающие первых обитателей Америки. Они курят из одной трубки, замахиваются друг на друга томагавками и так далее. Следовало бы экспонировать и Джека...

Сэр Лоренс сделал паузу.

- Вот тут возникает трудность. В какой позе законсервировать Джека? Увековечить невыразимое всегда сложно. Схватить то, что носится в воздухе, сумеет каждый. А как быть, если поза вечно одна и та же - настороженная томность, и к тому же у человека осталось свое собственное божество.

- Внешняя форма, и Джек Масхем ее пророк.

- Его, конечно, можно было бы представить дерущимся на дуэли, - задумчиво продолжал сэр Лоренс. - Дуэль - единственный человеческий акт, при котором полностью соблюдаются все внешние формы.

- Они обречены на исчезновение, - отрезал Юл.

- Гм, так ли? Нет ничего труднее, чем убить чувство формы. Что такое жизнь, как не чувство формы, мистер Юл? Сведите все на свете к мертвому единообразию, форма останется даже тогда.

- Верно, - согласился Юл. - Но культ внешней формы доводит это чувство до совершенства и стандарта, а совершенство давно приелось нашим блестящим юнцам.

- Удачно сказано! Но разве они существуют и в жизни, а не только в книгах?

- А как же! Существуют и, выражаясь их же словечком, чихают на все. Да я лучше соглашусь до смерти кормиться в бесплатных столовых для безработных, чем хоть раз провести конец недели в обществе таких блестящих юнцов!

- Я что-то не сталкивался с ними, - усомнился сэр Лоренс.

- Тогда возблагодарите господа. И днем, и ночью, и даже совокупляясь, они заняты одним - разговорами.

- Вы, кажется, их недолюбливаете?

- Еще бы! - выдавил Юл и стал похож на изваяние средневековой химеры. - Они не выносят меня, а я их. Надоедливая, хотя, к счастью, немногочисленная шайка!

- Надеюсь, Джек не впал в ошибку и не принял молодого Дезерта за их собрата? - осведомился сэр Лоренс.

- Масхем никогда не встречал блестящих юнцов. Нет, его просто раздражает лицо Дезерта. Оно у него чертовски странное.

- Падший ангел! Гордыня - враг мой! - сказал сэр Лоренс. - В нем есть что-то прекрасное.

Юл утвердительно кивнул головой:

- Лично я ничего против него не имею. И стихи он пишет хорошие. Но Масхем каждого бунтаря готов предать анафеме. Он любит интеллект с заплетенной гривой, выезженный и послушный узде.

- Мне кажется, что они с Дезертом могли бы столковаться, если бы предварительно обменялись парой выстрелов. Странный народ мы, англичане! - заключил сэр Лоренс.

XIV

Когда примерно в тот же час дня Эдриен, направляясь к брату, пересекал убогую улочку, которая вела к дому викария прихода святого Августина в Лугах, он увидел в шестом подъезде от угла картину, достаточно полно характеризующую англичан.

Перед этим лишенным будущего домом стояла санитарная карета, и на нее глазели все окрестные жители, которым она пока еще была не нужна. Эдриен присоединился к кучке зрителей. Два санитара и сестра вынесли из жалкого здания безжизненно вытянувшегося ребенка; за ними выскочили краснолицая женщина средних лет и бледный мужчина с обвислыми усами, рычащий от ярости.

- Что тут происходит? - спросил Эдриен полисмена.

- Ребенка нужно оперировать. А эти орут, словно его не лечить, а резать собираются. А, вот и викарий! Ну, уж если он их не уймет, тогда никому не справиться.

Эдриен заметил брата. Тот вышел из дома и приблизился к бледному мужчине. Рычание прекратилось, но женщина завопила еще громче. Ребенка положили в автомобиль; мать неуклюже рванулась к задней дверце машины.

- Рехнулись они, что ли? - удивился полисмен и шагнул вперед.

Эдриен увидел, как Хилери опустил руку на плечо женщины. Та обернулась" видимо собираясь издать громогласное проклятие, но ограничилась тихим хныканьем. Хилери взял ее под руку и неторопливо повел в дом. Карета тронулась. Эдриен подошел к бледному человеку и предложил ему сигарету. Тот принял ее, сказал: "Благодарю, мистер", - и последовал за женой.

Все закончилось. Кучка зрителей рассеялась, остался один полисмен.

- Наш викарий - просто чудо! - воскликнул он.

- Это мой брат, - сообщил Эдриен.

Полисмен взглянул на него гораздо почтительнее, чем раньше.

- Викарий - редкий человек, сэр.

- Согласен с вами. А ребенок очень плох?

- Без операции до ночи не доживет. Родители как нарочно тянули до последнего. Еще счастье, что викарий оказался поблизости. Бывают же такие - скорей помрут, чем лягут в больницу, а уж детей и подавно туда не пустят.

- Чувство независимости, - пояснил Эдриен. - Я их понимаю.

- Ну, раз уж вы так рассуждаете, сэр, мне приходится соглашаться, но все-таки странно: живут они жутко, а в больнице им дают все самое лучшее.

- Смирение - паче гордости, - процитировал Эдриен.

- И то верно. По-моему, они сами виноваты в том, что существуют трущобы. Здесь кругом самые трущобные кварталы, а попробуйте людей с места тронуть, - они вам покажут. Викарий вот затеял реконструкцию домов вроде бы так это называется. Хорошее дело! Я схожу за ним, если он вам нужен.

- Ничего, я подожду.

- Удивительно, чего только люди не терпят, чтобы никто в их жизнь не лез! - продолжал полисмен. - Эй, парень, проваливай! Нашел место, где харкать!

Человек с ручной тележкой, который сложил губы так, словно собирался выкрикнуть: "Ух ты!" - мгновенно изменил их положение.

Эдриен, заинтересованный путаной философией полисмена, медлил в надежде услышать еще что-нибудь, но в этот момент появился Хилери и подошел к ним.

- Не их вина будет, если она выздоровеет, - буркнул он, поздоровался с полисменом и осведомился: - Ну как петунии, Белл? Растут?

- Растут, сэр. Моя жена на них не наглядится.

- Чудно! Вот что, Белл, когда сменитесь, зайдите в больницу, - вам ведь по дороге, - и справьтесь там от моего имени, как девочка. Если плохо, звоните мне.

- Обязательно зайду. Рад услужить вам.

- Благодарю, Белл. А теперь, старина, пойдем выпьем чаю.

Миссис Хилери была на собрании, и братья пили чай вдвоем.

- Я пришел насчет Динни, - объявил Эдриен и рассказал то, что было ему известно.

Хилери долго раскуривал трубку, потом заговорил:

- "Не судите, да не судимы будете". До чего же удобная заповедь, пока тебе самому никого судить не надо! А когда надо, так сразу видишь, что ей грош цена: всякое действие основано на суждении, вслух или про себя неважно. Динни сильно влюблена?

Эдриен кивнул. Хилери сделал глубокую затяжку.

- Не предвижу ничего хорошего. Мне всегда хотелось, чтобы небо над Динни было ясным, а эта история смахивает на самум. Мне кажется, сколько ни разубеждай девочку с точки зрения постороннего человека, толку будет все равно мало.

- По-моему, вовсе не будет.

- Ты хочешь, чтобы я предпринял какие-то шаги? Эдриен покачал головой:

- Я только хотел знать, как ты отреагируешь.

- Очень просто: огорчусь, что Динни придется пережить тяжелые минуты. Что же касается отречения, то у меня при одной мысли о нем ряса дыбом встает. Может быть, потому, что я священник, может быть, потому, что я англичанин и воспитанник закрытой школы, - не знаю. Наверное, потому, что я такой, как все.