Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот - Сергей Сартаков

А когда мы ходили по лесу, собирали цветы, Дина поманила меня к себе. Подхватила под руку и увела подальше от Маши, весело крикнув ей: «За нами не подглядывать!» Поставила меня к толстой сосне и сказала:

— Костя, я тебя сейчас расстреляю.

Нос у нее был уже не в саже, и я без смеха спросил:

— За что?

Она потрясла головой:

— Не понимаешь? Ты что же, всерьез, что ли, Машу на Королеву поменять хочешь? Или думаешь, что я ничего не понимаю?

Я ни капельки не рассердился и ответил, что она угадала, я именно так и думаю. То есть думаю, что она ничего не понимает. А Дина поняла мои слова так: она угадала, что я Машу хочу поменять на Королеву. И влепила мне такую здоровенную оплеуху, будто все еще играла в волейбол и стояла на подаче мяча. А я поглядел вверх: не оторвалась ли и не улетела ли моя голова?

После этого мы долго и спокойно объяснялись. И Дина меня поцеловала.

— Ну, все же смотри, Костя!

Верочка Фигурнова вскоре спросила, почему у меня одна щека такая толстая и красная. И я ответил:

— Напекло солнцем.

Дина была поблизости, сказала:

— С этим, Костя, не шути. Это действительно очень похоже на солнечный удар.

Я только пожал плечами:

— Ты медицина. Тебе лучше знать.

Слух об этом дошел до Маши. И хотя к тому времени щека у меня стала совершенно обыкновенной, Маша заставила меня сделать из газеты пилотку и надеть на голову.

О Шуре больше я не говорил. А думать думал. Почему у людей возникают разные предположения? Почему только «так» вот должно быть, а никак иначе быть не может? Ведь лучше Маши на всем свете нет никого! Да разве кто-нибудь и когда-нибудь нас разделит? Что я, в Шуру влюблен, что ли? Чепуха! Дина, когда мы с ней объяснялись, сказала: «Ну, ты сам, Костя, может быть, и ничего. А Королева?» Что Королева? Что, Шура не понимает, не знает разве: Мы с Машей навеки! Зачем ей-то самой такая глухая, бесполезная любовь? Еще раз: чепуха!..

В это время ребята запели: «Если бы парни всей земли…» И я стал с удовольствием подтягивать. Я очень люблю эту песню. Мотив у нее красивый и слова железные, крепкие. Вокруг только одних этих слов, «если бы парни всей земли», тысячу, миллион разных картин нарисовать себе можно. Один человек — и то сила. А какая же тогда сила — парни всей земли! И если… Эх!.. Да —

Если бы парни всей землиХором бы песню одну завели.Вот было б здорово,Вот это был бы гром!

После такой песни нельзя было просто перейти на другую. Все замолчали, задумались. И каждому, наверное, представилось: нет такого на свете, чего не сумели бы сделать люди. Для себя. Для счастья общего. Все вместе. Если все вместе. Это главное.

Кажется, я забыл вам сказать, что Алешку мы не все время носили с собой. И тогда с ним на вахте по очереди оставались женщины. Была очередь Светы. А это все равно что остался бы, скажем, Тумарк. Опыта у Светки тоже не было никакого.

Но тут на гору к нам влетела она. С Алешкой на руках. Задыхается, от слез вся мокрая. Алешка тоже заходится криком. Представляете, какая поднялась тревога? Маша так и побелела: «Что с ним? А Светка и слова выговорить не может, только на горло показывает. Знакомое дело: проглотил что-нибудь! Но кричит — значит, еще не так страшно: воздух проходит.

— Чего проглотил? — спрашиваю.

Светка:

— Рыбу!..

И снова давай обливаться слезами.

Какую рыбу? Оглядел я Алешку. И Дина оглядела. Она-то специалист по глотательным делам. Кругом полный порядок. Алешка Машу увидел, орать перестал. Улыбается. Только руки у него действительно сырой рыбой пахнут. Ну и что же? Рыба — полезная пища. Не все мужику жить на каше!

Постепенно и Светка слезы свои все выплакала. Выяснилось: Тумарк наудил штук пять малюсеньких пескарей, в банку налил воды и пустил туда рыбок. Пусть плавают. А Светка давай показывать парню этот аквариум. Оглянуться не успела, Алешка из банки пескаря выловил — и в рот. Глаза выпучил, задыхается. Светка к нему, видит, в глубине торчит, трепыхается живой рыбий хвостик, но пальцами никак невозможно за него ухватиться, обратно выдернуть пескаря. А парнишка между тем уже совсем посинел. Что делать? Конечно, Светка схватила на руки парня — и в гору! К нам.

Как у нее хватило духу бегом без остановки такой подъем вымахать, даже представить себе не могу! Владимир Куц и тот, наверно, не добежал бы скорее. Вот что значит страх погнал! Спрашиваю:

— А когда Алешка орать начал?

Она:

— Ой, не помню, Костя! Кажется, сразу, когда я с ним побежала.

Говорю:

— Чудак человек! Так если он сперва молчал, а потом заорал, стало быть, рыбка-то у него уже проскочила. Чего же ты тогда так бежала?

Светка под носом слезы размазывает:

— Да-а, ты бы не побежал? Когда хвост торчит… а за него… не поймаешься…

Правду сказать, наверно, и я побежал бы, и вы побежали бы.

Маша Дину спрашивает:

— Не опасно теперь?

А та:

— Нет. У меня один шкипер как-то целый зонд проглотил. Тонкий зонд. Я его узелком завязать забыла. Ничего, принес через два дня.

Но все равно после этого сложные разговоры вести как-то уже не хотелось. Мы спустились вниз и стали на песке загорать. А Маша с Диной взялись обдумывать, чем теперь правильнее кормить Алешку.

Пока они совещались, парень чуть-чуть не выловил из банки и второго пескаря. И я его вполне понимаю.

Два слова насчет загара. Моя норма — цвет каленых кедровых орехов. Пожалуй, даже к угольку приближаясь. Но никаких подсобных средств при этом я не применяю. За лето загар накопится сам постепенно. Маша придерживается правил. На часы не глядит, но время свое знает. И я бы ее загар точнее всего сравнил с… Сравнить не с чем — такой он красивый! На Васю Тетерева солнце вообще не действует. Он даже никогда не говорит: загорать. Погреться! Дина себе загар делает любой. С помощью химии. Один раз целый месяц ходила темно-зеленая. Потом начала шелушиться и превратилась в канарейку. Но все это я к тому говорю, что Кошич нам похвалялся: он знает какой-то особый способ. И вот он то забирался в Енисей, то посыпал себя песком, то натирался соком одуванчиков и распластывался на горячей гальке. А под конец весь сделался красным, как ободранный заяц, и на плечах у него вскочили пузыри.

Словом, день прошел замечательно.

Но, оказывается, не совсем. Главное было еще впереди.

Выяснилось, что горючее в бачке почти все сожжено, а запасную канистру взять с собой никто не подумал. Значит, придется плыть самосплавом, подрабатывая мотором только в трудных местах. А времени до сумерек оставалось в обрез.

Дальше оказалось: там, где мы сидели, когда с Алешкой прибежала Света, Виталий Антоныч вытряхнул из кармана очки.

И мы все помчались снова на гору. Футляр из пластмассы, в котором лежали очки, вы сами понимаете, был зеленого цвета. Как раз чтобы надежнее спрятаться в высокой траве. А кустиков, мелких лопушистых березок оказалось так много, что и сам Виталий Антоныч растерялся:

— Ах, память! Здесь… Нет, кажется, вон там…

Мы бродили по полянке, уже исполосованной длинными прохладными тенями, до тех пор, пока Петя, Петр Фигурнов, не наступил каблуком на футляр. Раздавил его, конечно, вместе с очками. И хотя на душе стало как-то спокойнее — сами по себе поиски увенчались успехом, — но час целый светлого времени все же улетел!

Наконец тронулись. Мотор начал отбивать свои тире, точки, и Дина весело закричала:

— Мальчики, сосчитайте, сколько нас! Никого на берегу не забыли?

Кошич сказал:

— Двенадцать.

А Света сразу же всполошилась:

— Как? Должно быть тринадцать. Алеша прибавился.

Володя ей разъяснил:

— Так Королева же не поехала. — И повернулся ко мне: — А почему все-таки она не поехала?

Эх, знал бы я уже тогда, почему она не поехала!..

— С чего это я должен знать? — в десятый раз ответил я. — Мы ведь раньше вас из города уплыли! А вы — тоже друзья! Не могли подождать человека…

— Мы законно полчаса ждали, — сказал Тумарк.

— Это Дина виновата, нас разыграла, — сказала Верочка Фигурнова.

Дина только улыбнулась. Она-то была довольна, что так получилось.

На середине реки Вася Тетерев мотор выключил: надо было беречь горючее. Я люблю быструю езду. Но все равно и так вот, при выключенном моторе, проплыть по вечернему Енисею вниз по течению километров двадцать — это… я не знаю, что «это». Надо проплыть самому!

К вечеру Енисей всегда кажется еще шире, а берега — круче и величественней. Сосны — зеленее. И если нет ветра, над ним курятся… не скажешь, туманы, а какие-то совершенно прозрачные голубовато-серебристые струйки. Они видны только издали. К ним никогда вплотную не подплывешь и рукой до них не дотронешься. Если глядеть сверху, с крутой горы, в реке солнце словно бы шевелится, плещется, а с лодки — весь Енисей изнутри пылает и красным и золотым пламенем. Глазам больно, а спрятать их некуда. И не хочется прятать. Разве только к небу иногда их переведешь. Да и то сразу за борта лодки руками схватишься — такая в небе глубина. И пугает и тянет. В самую ясную и теплую погоду там все равно найдешь облака. Или маленькие беленькие комочки, бегущие куда-то вперегонки, как цыплята без курицы-мамы; или длинные и тонкие стрелки поверх всякой уже высоты, которые начинают светиться, когда на земле и последнего лучика солнечного не найдешь.