Южный ветер - Норман Дуглас

Дело обернулось даже лучше, чем он смел надеяться. Под одеждой заключённого была обнаружена золотая монета иностранного происхождения, висевшая на перекинутой через шею верёвочке. Ниоткуда не следовало, что она не могла принадлежать Мулену. Производивший допрос карабинер, наделяемый на этом предварительном этапе расследования как бы судебными функциями, ибо ему дозволено брать на себя роль хоть прокурора, хоть защитника, а то и вовсе сохранять полнейшую беспристрастность — всё зависит от личных его склонностей, — этот карабинер пожелал узнать, откуда у мальчишки взялась подобная драгоценность.

Получил много лет назад от матери, ответил тот, это талисман от лунной болезни, которая донимала его в детстве. Путано и с заиканием отвечая на дальнейшие расспросы, отрок дал понять, что до сих пор никто этой монеты не видел — он боялся показывать её, вдруг кто-нибудь отнимет. Он любит эту монету. Он получил её от матери.

— Ага! — сказал доброжелательно настроенный полицейский. — Ладно, а твоя мать может сказать нам, когда она тебе её дала?

— Моя мама в Раю.

— Умерла, что ли? Хм. Как-то странно всё это выглядит, мой юный друг. Очень подозрительно. В твои молодые годы следует проявлять осторожность в подобных делах. Нужно было, знаешь ли постараться, чтобы она пожила ещё немного. Ты же понимаешь, эдак каждый начнёт расписывать, как он получал золотые монеты от покойницы-матери. Фокус довольно жалкий. Получше ничего предложить не можешь? Да приободрись, мальчик! Что ты трясёшься всем телом? Вот смотри, я сейчас всё запишу, а ты потом поставишь внизу своё имя. Подумай пока, может у тебя дядя, к примеру, есть, который придёт в суд и покажет, что монету дал тебе он — это будет совсем другое дело, это поможет тебе выбраться из передряги. Что, ни дяди, никого? А как насчёт Его Преподобия, «парроко»? Он не может поклясться…?

— Моя мама в Раю.

— В Раю, говоришь? Там и для тебя самое подходящее место. Вот здесь подпиши, пожалуйста. Тогда, глядишь, и встретишься с мамой раньше, чем ты ожидал. Ах, ты и читать-писать не умеешь? Ладно, поставь тогда крестик и да поможет тебе Мадонна! Потому как мне помочь тебе нечем. Я старался, как мог, сохранить непредвзятость, но дурака разве что Бог наставит. У него, говорят, специальность такая. Коли так, ты имеешь неплохие шансы…

ГЛАВА XLIII

В восторге от таких явно самообличающих показаний, Его Милость отдал официальное распоряжение об аресте заключённого. Вслух же он заметил:

— А что я всегда говорил? Опасайтесь простонародья. У них дна нет. Их наивность не более чем маска. Взять хоть это дело. По всем признакам, мальчишка настоящий тип свирепого убийцы. Он заикается. Что-то мычит, как животное, когда его ни о чём не спрашивают. У него оттопыренные уши и множество иных признаков вырождения, очевидных для всякого, кто сведущ в криминальной антропологии. Разумеется, он всё отрицает. Но попомните мои слова! Пройдёт шесть-семь месяцев и тюремные харчи себя окажут — он во всём признается. Я эту публику знаю, её тут хоть пруд пруди. А нам остаётся только поздравить себя с тем, как быстро мы изловили преступника.

То обстоятельство, что в убийстве оказался обвинённым родственник католического священника, наполнило радостью сердце этого вольнодумца. Собственно говоря, получилось даже лучше, чем если бы он поймал настоящего убийцу, который мог оказаться атеистом, что было бы достаточно плохо, а то и франкмасоном, что было бы совсем уж неловко. Новость быстро распространилась по острову и вызвала у антиклерикалов буйное ликование.

Ликовали они недолго.

Торквемада пребывал, как и всегда, в полной боевой готовности. Подобно всем богобоязненным аскетам, он был в глубине души людоедом. Он давно уже собирался сожрать Судью, которого почитал за оскорбление и Небесам, и земле — официальным глашатаем дьявола. До сей поры он не спешил, поджидая подходящего случая. Теперь время настало.

Не то чтобы он очень уж сильно любил своего родича. Семья, к которой принадлежал несчастный мальчишка, и сама-то по себе никакой ценности не имела, а уж этот её представитель, обладавший непростительным пороком — отсутствием разумения — был менее, чем никчёмен. Присущая отроку тупость уже стоила ему массы мелких неприятностей. Ещё ребёнком он досаждал иностранцам, бесхитростно выпрашивая у них денег; воровал в соседских садах цветы, очарованный их неотразимой красотой; привязывал жестянки к хвостам соседских кошек, очарованный их, хвостов, неотразимой длиной, а также неотразимо уморительными скачками и шумом, который кошки производили, пытаясь от такого довеска избавиться; пугал соседок, строя им рожи; по временам бился разнообразия ради в припадке; а несколько позже, повзрослев, бил какую ни попадя посуду, бродил при луне по виноградникам, неизменно забывал любое данное ему поручение, швырялся камнями в проезжающие мимо повозки и вообще изводил окружающих как только мог. «Парроко» знал, что лавочники, к которым он поступал в услужение, и крестьяне, нанимавшие его для подённой работы, вскоре выгоняли мальчишку, убедившись в том, что проку от него не дождёшься. Даже теперь он не способен был прочитать «Аве Мария», не сопроводив эту молитву неуместным бурчанием в животе. Ныне же он добавил к своим достижениям непревзойдённый по опрометчивости поступок. И хоть бы он ещё рот держал на замке, как все нормальные люди. Куда там! Да и что с дурака возьмёшь?

Самый настоящий убийца — к религии такой человек, разумеется, не имеет никакого отношения. Хотя среди убийств встречаются вполне оправданные, а то и похвальные, такие, к которым нельзя не относится со своего рода уклончивым уважением. Но этот-то дурень! Торквемада, будучи ревностным слугою Божиим, не мог всё-таки окончательно заглушить наущений своей южной крови. Как всякий фанатик, он с пониманием относился к насильственным методам, как всякий южанин, питал приязнь к проходимцам и презрение к простакам. Обыкновеннейший дурачок — какой от него прок в этом мире? Будь убийца рядовым христианином, Его Преподобие и не подумал бы за него вступиться, более того, он с удовольствием предоставил бы ему возможность провести остаток лет в тюрьме — лучшем, как всякому ведомо, месте для идиотов, поскольку оно не позволяет им никому причинить вреда.

Но в данном случае речь шла не о рядовом христианине. Речь шла о родственнике. Родственнике! А это означало, что за него необходимо сражаться, хотя ради того, чтобы выглядеть в глазах общества порядочным человеком.

«Парроко» поспешил собрать семейный совет, а затем, через полчаса, ещё один, на который пригласил наиболее влиятельных лиц из числа священников. На обоих было решено, что настало время для долго откладывавшейся битвы между Силами Света и силами тьмы, между Католической церковью и современными новшествами, между Духовенством Непенте и отвечающей за закон и порядок светской властью, олицетворяемой личностью Судьи, в коей расцвело пышным цветом всё мировое зло, как частное, так и общественное. Очень кстати пришёлся прощальный и щедрый дар мистера ван Коппена — чек, предназначавшийся для оплаты ремонта приходского органа. Полученная сумма позволяла «парроко» выйти на бой с врагом, имея достаточно надежд на победу. Свои друзьям он сказал:

— Моей семье нанесено оскорбление! Я его так не оставлю. Они увидят, на что способен смиренный слуга Господень.

Сказав так, он препоясал чресла для битвы, лично сходил на почту и отправил длинную телеграмму грозному дону Джустино Морено, парламентскому представителю Непенте, вкушавшему, как знал каждый читатель газет, краткий отдых на юге, в кругу близких. То было продуманно льстивое послание. Оно содержало просьбу о том, чтобы знаменитый юрист и политик принял на себя защиту родственника «парроко», сироты, совсем ещё ребёнка, неправедно обвинённого в убийстве и взятого по произволу под стражу, и соблаговолил того ради принять жалкий гонорар в пять тысяч франков — самое большее, что удалось наскрести приходскому священнику, бедному, но ревнующему за честь своей семьи. Если бы великий человек принял приглашение, он мог бы прибыть на остров уже завтрашним судном. «Парроко» полагал, что это не лишено вероятия. Дон Джустино был рьяным католиком, и простодушная просьба священника из его избирательного округа могла произвести на него благоприятное впечатление. Он много раз обещал навестить своих непентинских избирателей. Теперь ему предоставлялась возможность убить одним выстрелом двух зайцев.

При обычных обстоятельствах для того, чтобы новость частного характера просочилась сквозь стены почтовой конторы и стала всеобщим достоянием, требовалось пять минут. Однако данное послание, благодаря его предвещавшему столь многое смыслу, вообще никуда просачиваться не стало. Оно полыхнуло, как пламя, породив у людей чувство радостной приподнятости, чувство ожидания выдающегося события — битвы между Ватиканом и Квириналом{158}. Это событие, увенчав собою убийство Мулена — много более предпочтительное, чем его предполагаемое бегство, — заставило граждан Непенте возбуждённо, почти бессвязно обсуждать вопрос о том, что будет дальше. Лишь члены клуба «Альфа и Омега», находившиеся под благодетельным влиянием Паркеровой отравы, восприняли накатывавшиеся на них одна за одной волны информации с полной невозмутимостью, от начала и до конца сохранив свойственное им чувство соразмерности.