Тадж-Махал. Роман о бессмертной любви - Индира Макдауэлл

Падишах вспомнил Салиху Бану, которую совсем не интересовали его предки, и раздражение усилилось.

Гияз-Бек был достаточно умен, чтобы понять, что именно вызвало досаду падишаха. Он посоветовал сыну пока не упоминать имя Мехрун-Ниссы. Нельзя, чтобы оно звучало то и дело, пусть падишах сам спросит о вдове.

Асаф-Хан согласился с отцом, хотя ему не очень нравилось стремление сестры вернуться в Агру.

– Кем она будет, снова придворной дамой Салимы или вообще Салихи Бану? Это же унизительно.

– Думаю, твоя сестра метит в жены падишаха, – усмехнулся в редкие усы Итимад-уд-Даула.

– Двадцатой?

– Любимой.

Хуррам был приятно удивлен письмом от любимой. Арджуманд не спрашивала его о Кандагари Махал, не заставляла сравнивать себя с ней. Зато живо описывала Аллахабад, некоторые замеченные особенности в поведении местных индусов, шутливо рассказывала, как они почти застряли из-за неловкости погонщика слона, жалела, что не может с ним вместе полюбоваться красотой здешних мест, где сливаются две великие реки.

А уж как он жалел об этом!

В тот же вечер падишах позвал сына ужинать вместе. Их жены сидели в стороне, напряженно прислушиваясь к беседе Джехангира с Хуррамом и не понимая причины веселья падишаха и принца. А Хуррам пересказал, не называя имен, случай с завязшим в грязи слоном, причем рассказал так, как было в письме Арджуманд.

Бровь отца приподнялась:

– Где это произошло?

– В городе, построенном моим дедом на месте слияния Ганги и Джамны.

– Откуда ты знаешь?

– Мне написали, – принц смутился, поняв, что выдал себя, и опасаясь последствий.

– Ты счастливец, тебе пишут… – почему-то вздохнул Джехангир, не спросив имени того, кто писал сыну. Они еще долго разговаривали между собой, не обращая внимания на несчастных жен, пока падишах не вспомнил о них и не сделал знак, чтобы те удалились.

Салиха Бану скрипела зубами, ей, агачи падишаха, приказывали уйти, как простой служанке. Как это унизительно!

Она позвала Кандагари Махал с собой, а в зенане сразу потребовала, чтобы позвали танцовщиц и приготовили кальяны.

– Я не хочу веселиться, – возразила несчастная Кандагари Махал.

– Я тоже, но мы не должны показывать гарему, что нас обидели. Пойдем, поговорим.

Падишах Джехангир недооценил свою юную жену, Салиха Бану была куда умней, чем ему казалась, только ум ее был направлен на власть в женской половине дворца. Она понимала, что власть над самим падишахом ей пока недоступна, и решила завоевать сначала зенан.

– Ваше высочество, Кандагари Махал Бегум просит принять ее…

Хуррам поморщился, он как раз писал письмо Арджуманд. Прерываться очень не хотелось. Принц помнил укоры Великого Бабура своему сыну Хумаюну по поводу неаккуратного почерка и слишком тяжеловесных и запутанных фраз, Бабур требовал от наследника, чтобы тот писал просто и ясно, зато без грамматических ошибок и плохо читаемых букв. Сын самого Хумаюна Акбар и вовсе оказался неграмотным. Никто не предполагал, что Великий Могол не умеет ни писать, ни даже читать, Акбар тщательно скрывал это. Зато принца Селима, ставшего падишахом Джехангиром, обучали чтению и письму с малых лет. И его сыновей – Хосрова, Парваза, Хуррама и Шахрияра – тоже.

Джехангир не требовал от принцев соблюдения правил каллиграфии, но Хуррам, в отличие от того же Парваза, сам старался соответствовать требованиям великого Бабура. А уж когда писал послание любимой, тем более.

Но чтобы писать внятно и красиво, нужно сосредоточиться, прогнать все остальные мысли, тогда и слова будут рождаться нужные, и буквы получатся красивыми, а строчки ровными.

Отказать жене в желании видеть его принц не мог, потому с явной досадой был вынужден отложить калам и отодвинуть чернильницу. Лист остался лежать на столике открытым, чтобы просохло хотя бы то, что написано.

Кандагари Махал была смущена своей дерзостью.

Хуррам смотрел на нее, выжидая. Он помнил, что, если хочешь, чтобы человек поскорей высказал свое пожелание и ушел, нужно не поддерживать с ним беседу.

– Ваше высочество, вы придете сегодня ко мне?

С трудом сдержав резкое «Нет!», Хуррам пожал плечами:

– Ты видишь, я занят. Если не просижу за работой слишком долго, то… может быть…

Он все же не стал обнадеживать. Хуррам ничего не мог поделать с собой, не мог заставить себя обнимать нелюбимую женщину. Она не виновата, что нелюбима, но и он тоже. Как хотелось, чтобы этой юной красавицы вовсе не было на свете, чтобы не чувствовать себя виноватым перед ней, загнанным в угол, несчастным.

Кандагари бросила быстрый взгляд на письмо. Персидский – официальный язык двора, даже будь принцесса не слишком грамотной, она сумела бы разобрать слова, выведенные красивым почерком ее мужа: «Любимая, я очень рад…»

– А что вы пишете? Это перевод какой-то поэмы?

Хуррам нахмурился, но возражать не стал:

– Да.

Он просто заслонил собой текст, пытаясь придумать повод, чтобы выпроводить жену вон. Та ушла сама, на прощание укорив:

– Переводом можно заняться и завтра. Простите…

Хуррам понял, что жена видела письмо и даже догадалась, кому оно, а потому был рад, что не укорила хоть за это. Может, она не такая уж плохая, только несчастная?

В этот раз прийти к ней в комнату оказалось немного легче, но он вскоре ушел, чувствуя себя отвратительно, словно предал сам себя. Наверное, так и было.

Письмо осталось недописанным, Хуррам слишком боялся, что любимая догадается о его предательстве.

Через несколько дней все изменилось.

Верный Джафар принес приказ от падишаха немедленно прийти.

– Что-то случилось?

– Нет, ваше высочество, падишах просто что-то придумал.

Хуррам думал иначе, Кандагари могла нажаловаться падишаху, ведь Хуррам, хоть и посетил ее спальню, был холоден и быстро ушел. Принц даже плечом дернул раздраженно – неужели из-за этой женщины ему придется униженно объясняться с отцом? Мелькнула мысль, что забеременей Кандагари Махал, ему не пришлось бы навещать ее в спальне. Но тогда первенца родит не Арджуманд, а эта внучка персидского шаха.

У входа в небольшой зал, который падишах использовал для игры в шахматы, а еще больше для курения кальяна, ахади протянул руку за мечом принца. Хуррам спокойно вытащил из-за пояса небольшой, богато инкрустированный кинжал, правило для всех одно – даже сын не мог входить в покои отца вооруженным.

Кажется, у Джехангира было хорошее настроение. Может, получил письмо от своей Мехрун-Ниссы? Хуррам почувствовал укор совести, ведь он так и не дописал то послание…

Падишах сделал сыну знак, чтобы тот присаживался и брал кальян. Но Хурраму кальяна не хотелось, тем более в комнате явно витал запах опиума, который он не любил. Отец не обратил внимания на его отказ.