Золотой мираж - Джудит Майкл

— Это вас злит?

— Злит, и так, что иногда мне хочется уйти от них и их столов "А". Но меня это и печалит. Я вообще не люблю разделений, а когда они еще основываются на деньгах, то это лишь свидетельствует о бедности души. Меня это очень подавляет.

— А что еще вас подавляет? — спросил Алекс, почти бесцеремонно. Клер взглянула на него удивленно:

— А почему вы думаете, что есть что-то еще?

— Я думаю, что вас что-то печалит. Это не имеет отношения к статье, так что, конечно, вы совсем не должны об этом рассказывать.

Клер уставилась на него. Пробыв с Квентином несколько месяцев, она отвыкла от людей, которые так чувствительны к ее состоянию.

— Да, лучше я не буду. У вас есть другие вопросы?

— Пара. — Он поглядел в блокнот у себя в руках. — Вы говорили, что займетесь добровольной работой, как только устроится ваша жизнь. Вы занимаетесь чем-то таким?

— Пока нет. — Она рассказала ему о занятиях по искусству и дизайну, которые она собирается проводить в окрестных школах с начала года, и о тех, кто уже записался на них. — Я никогда не учила, но — думаю, мне понравится.

— Я преподавал несколько лет в Нью-Йорке. Мне это тоже очень нравилось, но и сильно огорчало. У вас сначала возникает чувство, что вы можете очень многое совершить, а потом — такое же мощное ощущение, что вы очень многого как раз и не можете.

— По чему?

— Потому что есть силы, кроме вас. Лучшие ребятишки — это те, которым родители читали, и с которыми говорили, как с умными людьми, делились с ними мыслями и чувствами, и опытом тоже, водили на концерты, в театры, по зоопаркам, и все такое. Такие дети гордятся собой, они думают, что могут горы свернуть, и впитывают все, что вы им даете, как губка. Но те дети, которых усаживали перед телевизором или бросали на равнодушных сиделок или позволяли бродить по улицам, они просто поглядят на эти горы, пожмут плечами и скажут, что их сдвинуть нельзя, потому что они чертовски велики. Некоторым из них, если им повезет с учителями, удается избавиться от этого, но большинство никогда не поверят, что они могут что-нибудь совершить, и поэтому они не верят в то, что что-то из того, чему мы их учим, им поможет.

— Эмма оставалась с сиделками. Я работала.

— А по вечерам, когда вы приходили домой, спорю, что вы читали ей, беседовали и водили гулять и все прочее. Вы же понимаете, это все, что нужно — несколько часов в день. И я знаю, что не все могут себе это позволить. Если бы в этой стране была хорошая система экономии времени, то тогда… — Он рассмеялся. — Извините, я не собирался произносить речь. Я преподавал пятнадцать лет назад, и меня все еще это тревожит.

— Мне это нравится, — сказала Клер, думая о Квентине, вся страсть которого, казалось, ушла на приобретение и власть. — Мне нравится, когда люди тревожатся о чем-то, что не касается" их самих и денег. Так вы бросили учить потому, что разочаровались?

— Отчасти да. Но я хотел писать и дал себе год на то, чтобы продать книгу издателю. Если бы мне это не удалось, то я вернулся бы к учительству.

— Это была та книга;, которая получила премию?

— Она самая. И я никогда уже не оглядывался.

— . А теперь вы не хотите вернуться преподавать?

— Нет, теперь я подумываю стать официантом или грузчиком. Я рассказывал Ханне обо всем этом. Ханна такой же хороший слушатель, как и вы.

— Ханна учила сорок лет, — сказала Клер задумчиво. — Она никогда не рассказывала нам, что тогда чувствовала, кроме того, что ей очень нравилось помогать детям, когда они приходили к ней за советом. Интересно, была ли она тоже разочарована.

— Возможно, недолго. Можно гадать, что она сменила школу или даже город, чтобы подправить что-то, что ее расстраивало. Она очень внушительная леди.

— Да, это так, но, думаю, и у нее бывают неприятности. Или, даже, это у нас обеих неприятности, потому что плачу я. — Она рассказала Алексу о Форресте Икситере, который, как Ханна, наконец, призналась, собирался построить Центр Поэзии Икситера, отчасти на деньги Ханны. — И я полагаю, есть еще женщины, как Ханна, пожилые, может, быть, одинокие, которые горят желанием ему помочь. Она встретила его в круизе по Аляске, и, уверена, сказала ему о том, что я выиграла лотерею, возможно, только это и сделало его ее близким другом. Ханна обычно очень уравновешена, но сейчас я волнуюсь из-за нее, потому что он ей на самом деле понравился. Она говорит только, что они друзья, и я убеждена, что это так и есть, но он, кажется, способен завести интрижку, чтобы ее очаровать.

Вы с ним не виделись? За все это время?

— Она встречается с ним вне дома, или он ждет ее снаружи в машине. Или он не хочет с нами видеться, и ли Ханна этого не хочет.

— Сколько вы ей дали?

— Пятьдесят тысяч. По двадцать пять за два раза с промежутком в десять дней. Она, конечно, называет это долгом. Но я сказала ей, что больше одолжить не смогу, пока не увижусь с ним и не увижу документы, в которых будет сказано, как он планирует распорядиться с нашими деньгами — проекты, разрешение на строительство, хоть что-нибудь.

Он пристально поглядел на нее:

— Вы очень щедры.

— С Ханной — да. Я люблю ее и доверяю ей с того самого момента, как мы встретились. Но я беспокоюсь. Один мой друг полагает, что ее обманывают, и, конечно, это может оказаться правдой.

— Хотите, я попробую вам помочь? — У меня есть друзья в «Нью-Йорк Тайме», которые могут узнать, существует ли на самом деле проект строительства Центра Поэзии Икситера, они даже могут проверить, как он финансируется. И его лично они могут тоже проверить.

— Спасибо. Да; я хотела бы. Только вот… мне не хочется шпионить за Ханной.

— Вы заплатили пятьдесят тысяч долларов за право выяснить, что происходит — я не назвал бы это шпионством.

— Спасибо, — снова сказала Клер. — И спасибо, что выслушали меня. Вам легко рассказывать.

Их беседа перешла на другие темы, и они говорили спокойно и просто, а за окнами становилось все темнее и день мягко переплыл в вечер.

— Извините, — сказал наконец Алекс, когда Клер поглядела на часы и испуганно вскрикнула. — Я и не думал, что так получится. Я ведь вам уже говорил, да? Здесь так хорошо. Я ухожу, прямо сейчас.

— Да, думаю, вам придется, — Клер улыбнулась. — Иначе я не закончу эту работу.

— Вас не побеспокоит, если я запишу кое-что из этого, перед тем, как уйти? У меня с собой не было диктофона, а я люблю записывать некоторые вещи сразу, пока они на слуху.

— Вы меня не обеспокоите, — сказала она, уже шагнув к рабочему столу. — Почему бы вам не использовать мой компьютер? У него есть «Word Perfect», если вы с этим знакомы.

Он посмотрел на просторный стол, с компьютером и принтером, аккуратно расположенными стопками писчей бумаги, альбомами, кофейными чашками, в которых стояли ручки и ножницы, на горки фотографий и журналов по дизайну. Стол был больше раза в четыре, чем тот, что у него в Нью-Йорке.