Адмирал Ушаков. Письма, записки - Федор Федорович Ушаков

Корфу, но я его отпотчиваю, чтобы сего не осмеливался. Теперь надеется по облыжности своей чрез Порту.

ПИСЬМО Ф. Ф. УШАКОВА В. С. ТОМАРЕ

О ТРУДНОСТЯХ, ВСТРЕТИВШИХСЯ В ХОДЕ БЛОКАДЫ ОСТРОВА КОРФУ ИЗ-ЗА ПЛОХОГО СНАБЖЕНИЯ ЭСКАДРЫ ПРОВИАНТОМ И БЕЗДЕЯТЕЛЬНОСТИ ТУРЕЦКИХ ВОЙСК

5 марта 1799 г.,

корабль «Святой Павел»

В почтеннейшем письме вашего превосходительства, между прочим, по благоприятству вашему ко мне в предосторожность мою уведомляете, не получая от меня долго писем, слышите обо мне в Константинополе и доброе, и худое. Я нимало не сумневаюсь, чтобы этого противу меня не было, я стараюсь дела мои располагать по обстоятельству полезностей, и все, что возможно, невозможностью рисковать и потерять все безрассудно не должно. Когда к чему сил недостает, к тому требуется искусство и терпение. Недостатки наши, бывшие при осаде Корфу, во всем были беспредельны, даже выстрелы пушечные, а особо наших корабельных единорогов необходимо должно было беречь на сильнейшие и на генеральные производства всего дела. Со мною комплект только снарядов к орудиям, тотчас можно было их расстрелять, и расстреляли бы мы их понапрасну весьма с малым вредом неприятелю. Потому с прежней батареи всегда стрелять я запрещал, а другого начать вновь ничего было не можно, потому что суда мои были все в раскомандировке, на месте я с двумя или тремя судами только оставался, прочие все в разных были движениях.

Паши мучили нас только обманами в присылке войск, как я к вам прежде уже писал. В деятельностях албанцев всех было от них не более трех тысяч, а я прежде с прибавком писал до трех с половиною, а они полагали до четырех. С таким малым числом войска нерегулярного и необузданного и помыслить ничего нельзя. Пока не собрались все мои суда и храбрые наши войска, принуждено было медлить и предпринять важного ничего было нельзя; товарищи мои[69] всего этого не разумеют, челядь ихняя сбивает их до бесконечности, и их стращают и говорят, будто на них пишут в Константинополь, для чего мы стоим даром и не стреляем.

Также прошел сюда один бриг французский в темную ночь между нашими судами, который от них расстрелян был впрах, но скорым ходом прорвался до крепости. Это, говорят, будто пропустили мы его нарочно. «Женеро» отсюдова ушел, и просто также говорят, что мы, согласясь с французами, его пропустили и будто мы подкуплены.

Дела сколько здесь — не счесть: вся блокада, и во всех рассылках, и во всех местах, и все успехи производимые деланы все одними моими только судами, а из турецкой эскадры, кого ни посылаю, пройдет только час-другой — и тотчас назад идет. Когда велю, где крейсировать и не приходить назад к нам, то, отошед, остановятся и дремлют во все время без осмотрительностей, а за всем тем открыто уже мне напоследок стали говорить без всякого размышления и не смысля ни о чем, для чего мы стоим и ничего не делаем. Я измучил уже бессменно всех моих людей в разных местах, но они этого отнюдь не разумеют и ничего не понимают и слышал, что многие хотели писать на Кадыр-бея жалобу, ни в чем, однако, не исполняя его приказания как бы надлежало.

Али-паша злобится на нас, вымышлял и распушал везде по всему свету всякие нелепости, на всем албанском берегу распространил неприличные переговоры даже в отдельные края и в Константинополь. Я всему этому смеялся и презирал и ожидал соединения эскадры, а между тем устроил еще одну батарею важнейшую, и словом сказать, прилежнейшие наши служители от ревности и рвения своего, желая угождать мне и оказать деятельность свою и храбрость, на батареях в работу и во всех бдительностях в дождь, в мокроту и в слякоть, обморанные в грязи, все терпеливо сносили и с великой ревностию старались обо всем рачительно и все перенесли; и напоследок по соединении эскадры успели во взятии Корфу. Вот, милостивый государь, откудова происходят обо мне неприличные известия и несоответственные моему характеру.

Притом есть еще другое: в островах собрано было несколько много денег, считающихся призовыми. И об этом думают, что интересуюсь этими деньгами, но начисто все до копейки, что, когда, откудова входят призовые деньги или что-либо другое, экзаменуется учрежденной комиссиею и записывается в книгу в приход; из этих денег до тысячи капотов купил я на солдат, на батареях бывших, ценою каждый по 11 и по 15 пиастров, до двух тысяч кож белых и черных и несколько подошвенных купил на обосевших[70] людей, в самой крайности бывших, пять тысяч заплатил албанцам, в найме здесь бывшим, остатки все издержал на такие же надобности. Противу чести моей ни все сокровища в свете меня не обольстят, и я их не желаю и не ищу; от моего малолетства верен государю и отечеству. Один рубль, от монаршей руки полученный, почитаю превосходнейшим всякой драгоценности, неправильно получаемой.

Господин Авримиоти, о котором ваше превосходительство уже много писать изволили, показывал себя великим, всякий раз требует большого и невозможного, а малым и умеренным доволен быть не может. Ко всякому слову напоминает великие и важные свои заслуги, при министерстве им оказавшие, всегда упоминает почти ко всякому слову о великих милостях к нему и о расположении светлейшего князя Безбородки, Кочубея и вас, и что он обо всем и всегда описывает в Петербург, что случилось. И реляцию о моих делах намарал, не знав ничего, совсем противоречащую делам, какие были. После мне признался и, хотя себя поправить, еще хуже писал. Для меня все это ничего не значит, и я готов бы ему угодить, а особо от искренности почитаю вас, если бы он просил соответственного, а малым, я думаю, больше его обижу, потому от него отговариваюсь. Напоследок по этим обстоятельствам и он, может быть, вздумает что-нибудь марать несправедливое, я, будучи чист во всех моих делах, всем позволяю, кто что хочет. Бог мне помощник, и никто мне зла сотворить не может, и я вместо всего таковых людей презираю и не беспокоюсь, о чем в предупреждение вас, милостивый государь, сим и уведомляю.

Федор Ушаков