Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын

Пока Гучков ездил на юг, тут без него Керенский уже предлагал делить военное и морское министерство – и министры „признали желательным”. И хотя Гучков взбесился, что этот вертунчик и тут лезет во всё, – а со вздохом надо признать, что два министерства – не потянуть, да.

Одно военное – подкладывало и подкладывало бумаг, выше его сил. Вот, долго готовили, недавно казалось самое необходимое для расчёта со старым режимом, а сегодня уже реликт, только чтоб угодить левым: в помощь Чрезвычайной Следственной Комиссии создать ещё две особых, сухопутную и морскую, по расследованию злоупотреблений в снабжении, вооружении и поддержании боевой мощи, – то есть раскопать „корни сухомлиновщины”. И этим комиссиям дать право (дух демократии) начинать следствия по заявлениям частных лиц. (Будут доносчики лезть.) Ещё недавно война с сухомлиновщиной так завлекала и самого Гучкова. А сейчас – по инерции текли бумаги, по инерции он и подписывал их. (Да в каждую такую комиссию теперь приходится – невыносимо! – включать и представителей Совета. Что они там будут вынюхивать и придираться?!)

Вообще в жизни несвойственна была Гучкову инерция бездействия или нерешительности. Но вот он с тревогой стал замечать за собой это странное: что поддаётся именно инерции: течёт само – и течёт, не вмешиваться без крайней необходимости.

Вот – разрабатывалось сокращение жалованья генералам и высшим офицерам – срезать разные „фуражные”, „порционные”. Ну что ж, это очевидно справедливо, в духе демократического времени. Но и в цвете же его требуют вот: всех членов всех советов уже не одна сотня, в губернских городах и уездных, и членов у них ничем не ограничено, выбирают сколько хотят, – всех их освободить от военной службы! Или: сборная команда писарей военно-судного управления требует от командующего округом немедленно арестовать таких-то офицеров как приверженцев старого режима, а затем – назначить и расследование. И командующий, посоветовавшись с министром, тихо от греха увольняет этих офицеров, – так в „Известиях” длинное кляузное письмо: почему их уволили с пенсией? А комитет одного стрелкового полка указал министру, что он не должен брать адъютантом такого-то капитана, потому что тот до революции был сотрудником правой газеты „Россия”.

А что надо делать с обнаглевшими военнопленными? – они бастуют, требуют себе всех демократических свобод – и левые поддерживают их в духе Интернационала. А по-верному: вот как приняли в марте репрессии к питанию германских офицеров у нас – так сразу же Германия отозвалась, что готова открыть нашим военнопленным получение продуктов из Копенгагена. Вот так и действовать.

Но чем ни займись – хоть раскрытостью военной тайны в газетах, пропечатываются точные названия частей, идущих на фронт, и точные составы делегаций от точных частей, – чем ни займись, всё кажется; не это главное, главное – неотвратимо утекает, и не успеваешь его восстановить.

Дезертирство!? Наверно, оно главное. Если каждый желающий солдат может безнаказанно уехать с фронта – то какая ещё война? чем заниматься военному министру?

Да это – и не дезертирство вовсе, крестьяне-солдаты не от войны бегут, а в массовый отпуск – успеть домой к разделу земли. Больше всех и виновато само Временное правительство: что не имело в голове ясного решения, как же именно будет с землёй, а потому не заявило об этом чётко в первые же дни, никакого бы дезертирства и не было. В первые дни – но и в следующие дни, никакая ясность не появлялась, всё – до Учредительного Собрания. И когда Гучков публиковал своё воззвание о дезертирстве, то и он ничего не мог объяснить точно, а только: „ждите терпеливо”, да о защите Родины, одни уговоры.

А потом пустили, от властей, слух: кто уйдёт из армии – тот и не получит земли. И дезертирство сразу уменьшилось. И даже стали возвращаться на фронт немало. Так что, может быть, дело не потеряно.

А между тем под боком у министра своя же поливановская комиссия промолачивает и прокручивает (и тормозит), но неотвратимо же к выходу: „Положение о комитетах” и „Декларацию прав солдата”. Первая в мировой истории конституция армии. И – кто будет в этих комитетах? Кто грамотен в армии, кроме офицеров? Писари, фельдшеры да солдаты-евреи. Евреев – можно понять: они в эту революцию влились за свои права. А русские – просто своё государство разваливают, не щадя.

Вдруг – телеграмма из Новочеркасска от донского съезда: приветствуем военного министра, готовы защищать Временное правительство от всяких попыток ограничить его власть!

Так и колебало Гучкова все эти недели: между надеждами и крушением надежд, между эйфорией и отчаянием. Всего полтора месяца назад он долгожданно рисовался себе умным волевым вождём русской армии и флота, окружённым плеядой умно-подобранных решительных блистательных офицеров. И вот – высился над армией бессильной сползающей верхушкой, и ничего не мог управить без Совета рабочих депутатов, – да каких там к чёрту рабочих, там не рабочие верховодят.

И как ни мерзко было Гучкову, как ни зарекался он не иметь больше дела никогда с этой сволочью – но именно на сегодня, вторую половину дня, он пригласил их головку к себе в довмин на разговор. И теперь, по воротившейся сердечной слабости, надо бы отменить – но уже неудобно, и из гордости, – пусть идут.

Никогда не бывал он на ночных заседаниях министров с их „контактной комиссией”, – знал, что этим бесит советских, что именно его они хотят видеть, именно к нему их претензии, – так вот и не увидят. Гучков всё хранил унижение, испытанное во встрече с их делегатами здесь, в довмине, 6 марта. Разъезжая хозяином всех фронтов, он, кажется, ушёл от них навсегда на несравнимую высоту. Нет, с той горы, по всеобщей слякоти, он беспомощно сполз на заднем месте – снова к ним, на вторую встречу. И постыдно узнавал, что хозяином России – и уже тираническим – были, кажется, они, а министры – только приказчики, куда погонят.

Настороженные глазища и уши Совета-чудовища („чудище озорно, стозевно и лаяй”), оказывается, зорко ворочались вослед его всем перемещениям, и ловили каждый жест и каждое слово, недостаточно взвешенно сказанное на переходящих митингах. Обронил в Киеве, что Учредительное Собрание скорей всего соберётся только после войны (да по всему же так видно), – опровержительная публикация Совета! (Верят ли сами тому, дураки?) Произнёс в Яссах, что цель войны – разгром Австрии и Германии, чтоб они 20-30 лет не помышляли о новом вооружённом нападении, – оглушительные возражения: империалист! Да они на своём совещании – куда остервенели, кричали: чтобы контроль Совета „ударом молота подкрепил желания революционного народа”! Вызвать Временное правительство для объяснений! И – чуть-чуть, за малым, не вызвали. (И наши бы ничтожества поплелись?…)

И – какой же смысл встречаться с этими мерзавцами на равных?

А – не избежать.

На сегодня пригласил к себе Гучков – всю „контактную комиссию” плюс нескольких членов Военной комиссии.

Надел полувоенный китель для встречи.

С отвращением представлял, как будет возвышаться над ними дебелая фигура Нахамкиса. И с радостью увидел, что возвышался не он, а изящный интеллигентный грузин, которого не бывало раньше, – Церетели. Председатель их Чхеидзе – не удостоил прийти. Зато на месте был самодовольный болтун Скобелев. (Поневоле стал Гучков различать их фамилии и разбираться.) Не было того суматошного дурака, адвоката Соколова. Но – не было и разумного Гвоздева. Вместо прежнего угрюмого моряка-лейтенанта – тоже хмуроватый, но интеллигентный поручик – Станкевич. На месте был и заранее как бы припрыгивал для следующих вопросов и возражений – блоха Гиммер. А вот же ещё кто – „солдатские” члены – Венгеров (переводчик такой был Шекспира, ему родственник?) и Бинасик – писари, конечно, оба. (Вспомнил, докладывали: это Венгеров сказал на советском совещании, что гучковский приказ № 114 - ничто.)

От Военной комиссии пришли свои – полковники Якубович, Туманов (Половцов уехал в Дикую дивизию), – но в предстоящем диалоге не влиятельны они были помочь.

И вот эти советские внезапно обрели над Россией всю власть. Почему – они? За какие заслуги?

Но если был у разговора смысл – то обратиться к ним, как если бы они любили родину. Поговорить откровенно, честно: вот станьте на моё место и посмотрите отсюда. Можно ли вести войну, допустив вот такую роль армейских комитетов? вот такие речи советов?… – что мы не будем наступать ни шагу?

Первый, конечно, выскочил Гиммер, держал себя как главный контролёр над армией и правительством. Но даже и великодушно: о да, понятное заблуждение: политические цели войны – не производить захватов, смешиваются с военно-техническими – можно ли шагнуть вперёд окопа. Но да, конечно, объяснить эту разницу тёмным массам до невероятности трудно, они плохо усваивают.