Эра Дракулы - Ким Ньюман

На Трафальгарской площади горели костры. Карету пронизали красные сполохи, когда они проезжали мимо Колонны Нельсона. Полиция постоянно заливала костры, но повстанцы разжигали их вновь и вновь. Тайком притаскивали куски дерева. В качестве пищи для костров использовали даже тряпье. «Новорожденные» суеверно боялись огня и предпочитали держаться от него подальше.

Борегар с интересом глянул на пламя, бушующее вокруг каменных львов. Изначально служившее напоминанием о жертвах Кровавого воскресенья, теперь оно получило новое значение. Из Индии приходили известия об очередном мятеже, где многие «теплые» части британских войск и чиновники встали на сторону местного населения. Сэра Фрэнсиса Варни, непопулярного вампирского вице-короля, толпа вытащила из Красного Форта в Дели и бросила в такой костер, что от кровососа остались лишь зола и кости. Колонию охватило открытое восстание. Волнения наблюдались и в Африке и Юго-Восточной Азии.

У костров дралась толпа, один из карпатских гвардейцев принца-консорта отбрасывал молодежь «теплых», пока пожарная бригада с некоторой неохотой волочила шланги. В воздухе реяли плакаты и звенели лозунги.

«Джек по-прежнему потрошит», — гласила надпись на стене.

Письма все еще приходили: нацарапанные красными чернилами каракули, подписанные «Джек-Потрошитель». Теперь они призывали «теплых» объединиться против вампирских угнетателей. Где бы ни убивали «новорожденного», «Джек-Потрошитель» брал на себя вину за это. Борегар ничего не говорил, но Женевьева подозревала, что письма отправлялись из клуба «Диоген». Она видела, как в стенах тайного правительства разыгрывалась опасная игра, различные фракции плели друг против друга заговоры, желая в конечном итоге устранить принца-консорта. Доктор Сьюард, возможно, и был безумен, но его работа не пропала даром. Даже если монстр станет героем, новым Гаем Фоксом, цель оправдывала средства.

Женевьева была вампиром, но не принадлежала к кровной линии Влада Цепеша. В результате, как и прежде, Дьёдонне осталась на обочине истории. Она не была реально заинтересована в победе ни одной из сторон. Поначалу возможность более не прикидываться «теплой» показалась глотком свободы, но правление принца-консорта осложнило положение большинства немертвых. На каждого знатного вампира с гаремом согласных на все рабынь крови в особняке приходилось по два десятка столь же жалких, что и прежде, Мэри Келли, Лили или Кэти Эддоус, и вампирские особенности для них становились болезненными зависимостями и трудностями, а не способностями и возможностями.

Экипаж, вырвавшись наконец на простор, покатил по Пэлл-Мэлл в сторону Букингемского дворца. Лидеры бунтовщиков свисали, закованные в цепи, с клеток в форме распятий, стоявших по краям дороги, и некоторые из этих людей все еще были живы. На протяжении последних трех ночей в Сент-Джеймс — парке бушевало открытое сражение между «теплыми» и мертвыми.

— Взгляни, — печально сказал Борегар, — это голова Ван Хелсинга.

Женевьева вытянула шею и увидела жалкий комок на конце пики. Некоторые говорили, что Абрахам Ван Хелсинг все еще жив, находится в рабстве у принца-консорта и занимает высокое положение, собственными глазами видя власть Дракулы над Лондоном. Это была ложь; от доктора остался лишь череп со свисающими лохмотьями, обсиженный мухами.

Они прибыли к дворцу. Два карпатца в полночно-черных мундирах с малиновыми полосами раздвинули огромные металлические ворота, словно те были шелковым занавесом.

Снаружи дворец освещался. Над ним реял государственный флаг Великобритании и штандарт с гербом Дракулы.

Лицо Борегара казалось совершенно бесстрастным.

Карета остановилась у входа, и лакей отворил двери. Женевьева первой ступила на подножку, за ней последовал Чарльз.

Она выбрала простое платье, не имея ничего лучшего и помня о том, что пышные наряды никогда ей не шли. Ее спутник надел обычный вечерний костюм. Он вручил шляпу и трость слуге, принявшему также плащ Женевьевы, и отдал револьвер. Серебряные пули при дворе не одобряли. Работа с этим драгоценным металлом каралась смертью.

Двери распахнулись, и странное создание — в пестром камзоле, сделанном на заказ и лишь подчеркивающем огромные и гротескные уродства, преувеличивающем размер выступающих из торса наростов в форме буханок хлеба, с огромной головой, похожей на шишковатую репу, на которой черты человеческого лица едва различались, — впустило их внутрь. Женевьеву захлестнула жалость к мужчине, так как она ощутила, что это был смертный человек, а не результат потерпевшей катастрофу попытки изменить форму.

Борегар кивнул слуге и сказал:

— Добрый вечер. Меррик, не так ли?

Где-то глубоко в одутловатых рытвинах чудовищного лица появилась улыбка, и слуга поздоровался, пусть его слова и прозвучали неразборчиво из-за наростов плоти вокруг рта.

— Как чувствует себя королева сегодня вечером?

Меррик промолчал, но Женевьеве показалось, что она увидела какое-то выражение в нечитаемой карте его черт, грусть в единственном открытом глазе и горькую усмешку на губах.

Борегар протянул Меррику визитную карточку и передал слова любезности от клуба «Диоген». Что-то заговорщицкое сквозило в разговоре между прекрасно ухоженным джентльменом-авантюристом и отвратительным уродливым слугой.

Меррик повел их по коридору, сутулясь, словно горилла, а его длинная лапа методично раскачивалась, продвигая вперед тело. У него была одна нормальная рука, беспомощно торчащая из тела, покрытого буграми опухолей.

Очевидно, Влада Цепеша забавляло держать это несчастное создание в качестве домашнего животного. Он всегда был без ума от уродцев и спортсменов.

Меррик постучал в дверь.

— Женевьева, — почти прошептал Борегар, — если я чем-нибудь тебя обидел, от всей души прошу прощения.

Она не поняла его. Едва у нее в голове мелькнула мысль обнять его, он наклонился и поцеловал ее в губы, на манер «теплых». Она попробовала его на вкус — и все вспомнила. Обмен кровью установил связь между ними.

Поцелуй оборвался, и он отошел назад, оставив ее в смятении. А потом двери открылись, и Женевьеву с Чарльзом допустили в присутствие королевских особ.

Ничто не могло подготовить ее к тому адскому хлеву, в который превратился тронный зал. Когда-то красивые обои на стенах были изорваны и покрыты пятнами, в воздухе стоял густой смрад застарелой крови и человеческих экскрементов, зал скудно освещался сломанными канделябрами, но был полон людей и животных. Хохот и стоны заглушали друг друга, а мраморный пол оказался обильно загажен. У ног Женевьевы крутился броненосец с седалищем, запачканным испражнениями.

Меррик представил их собравшимся, нёбо его явно пострадало, пока он произносил имена Борегара и Дьёдонне. Кто-то отпустил резкое замечание, и взрывы грубого смеха пробились сквозь гомон, но сразу оборвались, стоило шевельнуться руке величиной с окорок.

Влад Цепеш сидел на троне, массивный, словно памятник, сквозь морщинистую серую кожу неимоверно раздутого лица проступал густой багрянец. Усы, слипшиеся от свежей крови, свисали на грудь, а покрытый черной щетиной подбородок усеивали красные потеки, оставшиеся с последнего кормления. Черный бархатный плащ, оборванный по краям, с горностаевым воротником, висел на плечах Дракулы крыльями гигантской летучей мыши. Кроме плаща на нем ничего не было; его тело покрывала густая спутанная шерсть, кровь запеклась на груди и руках. Бледное мужское достоинство лежало змеиными кольцами на коленях вампира, красное на конце, словно язык гадюки. Тело принца набрякло кровью, вены толщиной с веревку пульсировали на шее и руках.

Борегара в высочайшем присутствии начала колотить дрожь, волны запаха били, подобно ударам. Женевьева взяла его под руку и оглядела зал.

— Я не мог себе представить… — пробормотал он. — Не мог…

«Теплая» девушка пробежала через зал, ее преследовал один из карпатцев в изодранном мундире. Он сбил ее с ног, ударив наотмашь медвежьей лапой, и принялся терзать ее спину трехсуставчатыми челюстями, не только высасывая кровь, но и заглатывая куски мяса.

Принц-консорт улыбнулся.

Королева стояла на коленях перед троном, вокруг ее шеи красовался шипастый ошейник, массивная цепь вела от него к браслету, свободно висевшему на запястье Дракулы. Из одежды на Виктории остались только ночная рубашка и чулки, каштановые волосы были распущены, лицо заливала кровь. Наверное, никто не смог бы узнать в этой униженной женщине ту пухлую старушку, которой она некогда была. Женевьева надеялась, что монархиня сошла с ума, но боялась, что та прекрасно осознаёт все происходящее с ней. Виктория отвернулась, не желая смотреть на трапезу карпатца.