Восхождение. Кромвель - Валерий Есенков

За ними послали. Оба были чрезвычайно удивлены: время для юридических консультаций представилось им слишком неподходящим. Однако их просили именем влиятельного лорда и генерала, и они не могли не прийти. С подчёркнутой осторожностью их вели чёрными улицами под мелким дождём. Лица путников были скрыты капюшонами толстых плащей. Одинокий фонарь тускло светил впереди.

Они нашли Эссекса в окружении умеренных и шотландцев, причём шотландцы играли главную роль среди заговорщиков. Им предложили занять свободные кресла, поставленные подле большого стола. Стол освещали оплывшие свечи двух канделябров: видимо, начали совещаться давно. Эссекс и его гости были сосредоточены и молчаливы. Наконец один из них, граф Джон Кэмпбел Лоудон, канцлер Шотландии, чётко и ясно выразил общую мысль:

— Милорды, я полагаю, вы знаете, что генерал-лейтенант Оливер Кромвель не принадлежит к числу наших друзей. С той минуты, как наши войска вступили на английскую землю, он употребил все усилия, чтобы очернить нас и лишить нас общественного доверия. Вы не можете также не знать, что в той же мере он не расположен к его светлости лорду-генералу графу Эссексу, которого и мы и вы имеем столько причин уважать. Наконец, по условиям нашего договора каждый, кто станет играть роль поджигателя и сеять вражду между двумя королевствами, должен быть без колебаний и промедлений предан суду. По шотландским законам слово поджигатель подразумевает того, кто сеет раздоры и затевает смуты. Мы хотели бы знать, имеет ли это слово такое же значение и в английских законах и заслуживает ли, по вашему мнению, генерал-лейтенант Оливер Кромвель имя поджигателя. Если вы находите, что заслуживает, то сделайте милость, скажите, как нам должно с ним поступить?

Юристы переглянулись. Граф Лоудон позволил себе отклониться от истины. Оливер Кромвель далеко не с первой минуты вступления шотландцев на английскую землю позволил себе пренебрежительно отзываться о них, а только после того, как большая часть их трусливо бежала с поля сражения, а вожаки завели с королём переговоры о мире и утверждении единственной пресвитерианской церкви на английской земле.

Юристам всё это не могло прийтись по душе. Оба окончательно убедились, что их хотят втянуть в заговор, что было опасно. Отказаться тоже было нельзя: из страха разоблачения их могли убить по дороге домой. Надо было так ответить на поставленные вопросы, чтобы не дать согласие и не отклонить предложение.

Молчание затянулось. Эссекс поднялся и дёрнул ленту звонка. Тотчас вошли бесшумные слуги, поставили новые канделябры и удалились так же бесшумно, как и вошли, плотно затворив за собой дубовые двери.

Стало светлей. Все глаза были устремлены на юристов. От них ждали прямого ответа.

Из них двоих Балстрод Уайтлок был самым опытным, к тому же дружил с Кромвелем, отлично знал его мысли и настроения и отчасти их разделял. Он и взял на себя смелость ответить собравшимся заговорщикам, изъясняясь почтительно, витиевато и осторожно:

— Милорды, поскольку никто не решается взять слово в этом высоком собрании, тогда я, в изъявление моей преданности его светлости, попытаюсь почтительно и свободно выразить моё мнение о вопросах, которые так ясно поставлены перед нами милордом канцлером. Да, разумеется, слово «поджигатель» имеет в наших законах тот же смысл, что и в законах Шотландии. Однако, милорды, заслуживает ли генерал-лейтенант Кромвель обвинения в поджигательстве? Это можно узнать только после того, когда будет доказано, что он действительно говорил или делал что-либо, что клонилось бы к возбуждению раздоров между двумя королевствами или смут среди англичан. Решитесь ли вы милорд-генерал, и вы, милорды комиссары Шотландии, облечённые таким высоким саном и властью, заводить дело, тем более произносить обвинение, не будучи уверены в успехе?

Я должен предупредить вас, милорды, что генерал-лейтенант Оливер Кромвель имеет смелый, гибкий, изобретательный ум. Он приобрёл, особенно в последнее время, большое влияние в нижней палате, да и в верхней палате у него не будет недостатка ни в друзьях, ни в людях довольно искусных, чтобы умело его поддержать. Я пока что не слышал ни от его светлости, ни от милорда канцлера и ни от кого-либо из вас, да и сам не знаю ни одного факта, который мог бы доказать представителям нации, что Оливер Кромвель является поджигателем. Вот почему меня одолевают сомнения, благоразумно ли обвинить его в этом смысле. Мне представляется, что следует прежде собрать о нём всевозможные сведения. Только после того, если вы сочтёте это возможным и нужным, пригласите нас ещё раз. Ознакомившись с фактами, мы выскажем вам своё мнение, а вы решите дело так, как вам будет угодно.

Мейнард его поддержал, найдя нужным только прибавить, что в английских законах слово «поджигатель» употребляется редко, в нескольких смыслах и может подать повод к недоразумению и разночтениям.

Тотчас громко заговорили противники Кромвеля. Холз, Степлтон и Меррик, перебивая друг друга, возбуждённо кричали, что генерал-лейтенант Кромвель вовсе не пользуется серьёзным влиянием в обеих палатах, что они охотно возьмут на себя обвинить его в стенах парламента и привести такие факты и речи, которые ясно обличат его намерение разжечь распрю между англичанами и шотландцами и посеять смуту среди англичан.

Их крики уже никого не могли убедить. Опытные юристы слишком хорошо показали, что заговорщики не смогут доказать своих обвинений ни в парламенте, ни в зале суда. Споры стали стихать. Первым замолчал и без того нерешительный Эссекс. Шотландцы тоже не нашли веских доводов для возражений. Всем стало ясно, что заговор провалился, ещё не начавшись.

В два часа ночи Уайтлок и Мейтленд встали, раскланялись и удалились.

На другой день кто-то из них рассказал о ночном происшествии Кромвелю. Среди его сторонников попытка заговора вызвала беспокойство. Общее мнение сводилось к тому, что он должен самым решительным образом устранить своих недоброжелателей и противников и стать единовластным руководителем армии. Уоллер сказал:

— Вы до тех пор ничего не добьётесь, пока вся армия не будет в полном вашем распоряжении.

Кромвель об этом не думал. Собственная судьба мало занимала его. Если Господь избрал его, Господь сам поставит его в нужное время на нужное место, а пока ему необходимо обнаружить самый корень причин многих и частых поражений парламентских армий. У него не вызывало сомнений, что Манчестер и Эссекс недальновидные политики и неважные генералы, но он уже понимал, что корень зла таится не в них. Он смотрел глубже и шире. Чем больше фактов собирал, чем дольше раздумывал в эти решающие, напряжённые дни, тем ясней становилось ему, что не отдельные личности решают судьбы войны и страны, а общие принципы, которых придерживаются эти отдельные личности. Эссекса и Манчестера можно сместить, а можно оставить, это ничего не решает. Необходимо изменить организацию политической жизни и армии — вот его главная цель.

Кромвель ещё не знал, какой должна быть эта организация, но ясно представлял, какой она не должна быть. Ему следовало бы ещё подождать и подумать, но неумолимое время подгоняло его. Заговор мог повториться и преуспеть. Его могут устранить, если Господу будет угодно. В таком случае все будут воевать против всех, дело парламента, общее дело погибнет, или в Англии установится хаос, или король победит, а с ним насилие и произвол.

С этим он примириться не мог. Девятого декабря состоялось заседание нижней палаты. На повестке дня стоял единственный, но важнейший вопрос: представителям нации предстояло обсудить бедственное положение государства и предложить пути выхода из него.

Бедственное положение государства было для всех очевидно, армии были разбиты, казна пустовала, доверие и дворян, и горожан, и сельских хозяев к парламенту падало. Необходимо было что-нибудь делать, делать решительно и без промедления, но что? Этого не представлял себе никто из присутствующих. Все молчали. Ни один из депутатов не потребовал слова.

Тогда слова потребовал Оливер Кромвель. Он поднялся и стал говорить. Выступал по-прежнему страстно, однако это был уже не взволнованный сельский хозяин из захолустного Гентингтона, а государственный человек, видевший дальше других, имеющий право обвинять и указывать:

— Настало время говорить или сомкнуть уста навсегда. Речь идёт не более и не менее, как о спасении нации, покрытой ранами, почти умирающей под гнетом того жалкого положения, до которого довела её продолжительная война. Если мы не будем вести войну с большей энергией и быстротой, если мы будем продолжать действовать как наёмники, которые хлопочут только о своей выгоде, мы станем в тягость народу, который возненавидит парламент. Что говорят о нас наши враги? Скажу более: что говорят о нас даже те, кто при открытии этого парламента были нашими друзьями? Они говорят, что члены обеих палат захватили высшие должности, военные и гражданские, что у них в руках меч и что с помощью своих связей в парламенте и в армии они хотят навсегда упрочить за собой власть и не допустят прекращения войны из опасения, как бы вместе с ней не пришёл конец их могуществу. То, что я здесь говорю, другие шепчут повсюду у нас за спиной. Если командование армиями не изменится, если война не будет поведена с большей энергией, народ не сможет дольше нести это бремя и принудит нас к позорному миру. Советую вам благоразумно воздержаться от обвинений в адрес полководцев, от жалоб на них по какому бы то ни было поводу.