Мотылек - Анри Шарьер

Что касается остального общества, разделявшего со мною участь в камерах тюрьмы «Людоедки», то я, несомненно, обкрадывал его эмоционально, пребывая целый день в зеленых лугах Фавра под каштанами. Я даже пил минеральную воду из источника с названием Персик.

Прошли первые шесть месяцев. Я сказал, что за единицу отсчета я приму именно этот период времени, и сдержал свое слово. Только сегодня утром я отнял от шестнадцати единицу. Оставалось пятнадцать раз по столько же.

Подведем некоторые итоги. Никаких особенных событий за эти шесть месяцев не произошло. Все та же пища и все в том же достаточном количестве, что никак не повредило моему здоровью. Вокруг меня люди совершают многочисленные самоубийства и сходят с ума. Но их быстро убирают из камер – слава тебе господи! Страшно угнетает, когда слышишь, как они кричат, рыдают, стонут часами или даже сутками. Я пошел на маленькую хитрость, которая едва не повредила моим ушам. Отрезал кусочек мыла и стал затыкать их, чтобы не слышать душераздирающих воплей. К сожалению, мыло оказалось плохим средством: через день или два уши заболели и потекли.

Впервые за все это время я унизился перед багром, попросив о некотором одолжении. Один из надзирателей, занимавшийся раздачей супа, был родом из Монтелимара, что рядом с моим родным департаментом. Я знал его по Руаялю и попросил принести мне воска. Надо было как-то спасаться от буйства сумасшедших, пока их не удалят из камер. На следующий день он принес мне шарик воска размером с грецкий орех. Просто невероятно, какое облегчение я получил, перестав слушать этих несчастных!

С большими сороконожками я управлялся просто здорово. Школа есть школа. За шесть месяцев меня укусили только раз. Научился спокойно переносить их непосредственное присутствие рядышком. Скажем, проснешься и видишь, что одна ползает по тебе, прямо по голому телу. Ко всему привыкаешь. Здесь нужно проявлять немалое самообладание, ибо щекотание всех этих ножек и усиков очень неприятно. Но если ее схватить, да неудачно, то она обязательно укусит. Лучше выждать, когда она сама уберется подобру-поздорову, а потом найти и раздавить ногой. На бетонной тумбе я всегда оставлял два-три хлебных кусочка от суточного рациона. Естественно, запах хлеба привлекал сороконожек, и они падали в том направлении. А я их бил.

Мне надо было избавиться от навязчивой идеи, все время преследовавшей меня: почему я не убил Бебера Селье в тот же день, когда мы почувствовали, что он затеял свою грязную игру? Эта отправная точка положила начало моей дискуссии с самим собой: когда человек имеет право убить другого человека? Я пришел к выводу, что цель оправдывает средства. Передо мной стояла цель – бежать. Мне удалось завершить строительство прекрасного плота и спрятать его в надежном месте. Счет уже шел на сутки, скоро я должен был отчалить с островов. А так как мне было хорошо известно, насколько опасно проявилась роль Селье во время подготовки предпоследней секции (это ли не чудо, что нам удалось продвинуться так далеко в этом деле?), мне следовало убить Селье без всякого колебания. А что, если бы я ошибся? Убить человека только по подозрению? Мне пришлось бы убить невинного человека! Это ужасно! Да стоит ли тебе, приятель, копаться в мелочах и так щепетильничать? Тебе, приговоренному к пожизненной каторге? Тебе, что еще хуже, схлопотавшему восемь лет одиночки?!

Что же думаешь об этом ты, пропащая душа, с которым обошлись, как с отбросом общества? Мне хотелось бы знать, какое право имели те двенадцать ублюдков заслать меня в эту преисподнюю. Проснулась ли у них хоть раз, заговорила ли совесть? А прокурор (я все еще не придумал, как вырву ему язык), задумался ли он хоть однажды, что слишком переборщил в своих обвинениях? Я был уверен, что даже мои адвокаты уже не помнят меня. Конечно, они обсудили между собой в общих чертах «неудачный процесс по делу Папийона» в суде присяжных 1932 года: «Видите ли, в тот злосчастный день я был совершенно не в форме, а Прадель, представлявший обвинение, был хорош. Он мастерски повернул процесс в нужное ему русло. Это действительно достойный оппонент, и его голыми руками не возьмешь». Мне слышится этот разговор между мэтром Юбером и другими адвокатами, как будто я стою рядом с ними где-то на приеме или в коридорах Дворца правосудия.

Только председателя суда Бевена можно было бы отнести к разряду прямых и честных судей. Этот умный человек со светлыми мыслями в голове вполне мог обсуждать в профессиональных кругах или за обедом вопрос о том, какую опасность таит в себе суд присяжных с точки зрения справедливого и адекватного исхода судебного разбирательства. В пристойных выражениях, разумеется, он мог высказать свое мнение о том, что эти двенадцать ублюдков, или присяжных заседателей, не подготовлены к тому, чтобы принимать на себя ответственность подобного рода. Они легко поддаются чарам как со стороны защиты, так и обвинения. Вопрос только в том, какая сторона выиграет состязание в риторике – защита или обвинение. Они легко могут и оправдать, и приговорить, едва ли понимая, что творят. Все зависит от положительного или отрицательного заряда в атмосфере, которую создает сильнейшая из сторон.

Это понимает председатель суда, а также моя семья. Хотя, может, моя семья настроена против меня из-за того позора, который я на нее обрушил? Только старик-отец, только он не станет жаловаться на тяжкий крест, который возлег на его плечи. Он несет его без плача и стенаний и не будет проклинать сына за содеянное. Именно так он будет поступать, несмотря на то что, будучи школьным учителем, сам уважает законы и учит своих учеников понимать и принимать их. Я уверен, что в глубине души он мог воскликнуть: «Свиньи, вы убили моего сына! Хуже того, вы приговорили его в двадцать пять лет к медленной смерти!» Если бы он знал, где сейчас его сын и что они с ним делают, он, несомненно, мог бы стать анархистом.

Прошлой ночью тюрьма «Людоедка» как нельзя лучше подтвердила свое прозвище: двое повесились, а третий задушился, набив себе в горло и ноздри тряпок. Рядом с камерой 127 проходила смена нарядов, и я слышал обрывки разговора между надзирателями. Сегодня утром, например, они не таились и разговаривали громко, так что я не мог ошибиться и пропустить нечто важное из сказанного о событиях прошедшей ночи.

Прошло еще шесть месяцев. Я отметил это, нацарапав гвоздем на дереве элегантную цифру «14». Гвоздем я пользуюсь только один раз в шесть месяцев. При этом я отметил про себя, что нахожусь в хорошем состоянии как физически, так и морально.

Благодаря звездным полетам приступы длительного отчаяния очень редко находят на меня. Они быстро проходят, а изобретенный мной метод отправляться в мнимые путешествия рассеивает черные мысли. Смерть Селье очень помогает преодолевать такие кризисы. Я начинаю говорить сам себе: «Я жив, жив, все еще жив и доживу до дня свободы. Он пытался мне помешать, за что и поплатился. Он мертв. Он никогда не будет свободен, как я. Мне будет только тридцать восемь, это еще не старость. А следующий побег обязательно завершится удачей».

Раз, два, три, четыре, пять, кру-гом. Раз, два, три, четыре, пять, кру-гом. Уже несколько дней, как у меня почернели ноги и из десен сочится кровь. Заявить о болезни? Я нажал большим пальцем на нижнюю часть ноги, и на ней осталась метка – углубление. Похоже на водянку. С неделю уже я не в силах ходить по десять-двенадцать часов: шесть часов в два приема – и то выдыхаюсь. Когда чищу зубы, то с трудом притрагиваюсь к ним грубым полотенцем, смоченным мыльной водой. Зубы болят, и сильно кровоточат десны. Вчера один зуб выпал сам по себе – верхний резец.

Третий шестимесячный период закончился полным переворотом. Вчера прозвучала общая команда высунуть головы в дверное окошко, и врач стал осматривать у всех десны, раздвигая губы. Сегодня, по истечении ровно восемнадцати месяцев, дверь камеры открылась, и я услышал:

– Выходите. Станьте лицом к стене и ждите.

Я стою первым от двери. В колонне около семидесяти человек. «Кру-гом!» И я шагаю последним в колонне, направляющейся в другой конец здания на выход в тюремный двор.

Девять часов утра. Во дворе на открытом воздухе сидит за небольшим деревянным столом молодой врач в зеленой рубашке-безрукавке. При нем два санитара из заключенных и один санитар-надзиратель. Я их никого не знаю, врача в том числе. Десять багров с винтовками в охране. Комендант и старшие надзиратели стоят и молча наблюдают.

– Всем раздеться! – скомандовал старший надзиратель. – Одежду под мышки! Первый пошел! Имя?

– Такой-то.

– Откройте рот. Ноги на ширину плеч. Удалить эти три зуба. Обработайте настойкой йода, затем метиленовой синькой. Настой ложечной травы два раза в день перед едой.

Я последний в шеренге.

– Имя?

– Шарьер.

– Почему ты один не такой доходяга, как все? Новичок?

– Нет.