Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005 - Юрий Левада

Особо следует отметить, что проблемы отношений с развитым миром, с «Западом» в сегодняшних условиях не решаются, а скорее лишь маскируются демонстративными жестами сближения «в верхах», масштабами поездок на среднемассовом уровне, объемами нефтегазоэкспорта и т. п. К реальному сближению социальных институтов, норм, ценностей, политических и социальных программ не готовы ни власть, ни само общество (в том числе и общественное мнение). Тотальная изоляция советского образца уже невозможна, но, как будто невидимая стена (впрочем, хорошо заметная и в политических акциях, и в массовых опросах), по-прежнему противопоставляет «наше» всему «чужому». Давно замечено, что чем больше размываются старые политические, информационные, экономические барьеры, не говоря уже об идеологических, тем сильнее действует на разных уровнях стремление спасти собственную «особость» с помощью традиционных и новообразуемых заграждений.

Видимо, одна из задач последующих исследований должна состоять в том, чтобы оценки произошедших перемен дополнить анализом вариантов их дальнейшего развития.

Символический поворот 1985-го

Реальные перемены и борьба вокруг них происходили позже, но этот год остается знаком поворота к иному, все еще не вполне определенному пути общественного развития. Поэтому и он остается предметом резко противоположных оценок.

Таблица 8.

«Было бы лучше, если бы все в стране оставалось как до 1985 года?»

(% от числа опрошенных)

В посткризисный 1999 год ностальгические оценки положения «до 1985 года» резко возросли, но в последнее время вернулись к значениям 1994 года. В соответствии с принятой в статье методикой изложения, обратимся к возрастным и партийным аспектам динамики этих оценок (табл. 9, 10).

Таблица 9.

«Было бы лучше, если бы все в стране оставалось как до 1985 года?» (возрастное распределение ответов)

(% от числа опрошенных в каждой электоральной группе)

На протяжении десятилетия сохраняется заметное различие в суждениях лиц до и после 40 лет: переходя в более старшую возрастную группу («30-летние» 1994 года стали «40-летними» 2003-го – рамки возраста приблизительны), они как будто переходят и в иную группу мнений. Колебания уровней согласия/несогласия с позицией «лучше как до 1985-го» связаны с кризисной ситуацией 1999 года. При рассмотрении суждений в разрезе партийных симпатий ограничимся, как и ранее, сравнением ситуаций 1994 и 2003 годов.

Таблица 10.

«Было бы лучше, если бы все в стране оставалось как до 1985 года?» (распределение ответов по группам партийных симпатий)

(% от числа опрошенных в каждой электоральной группе)

Некоторые показатели, приведенные в таблице го, кажутся нетривиальными. Предпочтение ситуации «до 1985-го» сохранилось и даже заметно усилилось только в электорате КПРФ, резко уменьшилось у избирателей ЛДПР (практически сравнялись уровни согласия и несогласия). В электорате СПС решительное несогласие с таким предпочтением выражено еще резче, чем у избирателей «Выбора России» в 1994 году, – можно полагать, что здесь сказываются не только идеологические приоритеты, но и практическая причастность лидеров партии к реформам 90-х. Но вот среди сторонников «Яблока» сопротивление ностальгическим настроениям явно ослабло, и связано это, скорее всего, с ростом скептических оценок результатов перемен минувшего десятилетия. Имеется возможность сопоставить аргументы сторонников и оппонентов предпочтений положения «до 1985-го» в исследованиях 1999 и 2003 годов.

Таблица 11.

«Почему Вы согласны с тем, что было бы лучше… как до 1985 года?»

(% от числа опрошенных)

Рассмотрим эту аргументацию в разрезе возрастных групп.

Таблица 12.

«Почему Вы согласны с тем, что было бы лучше… как до 1985 года?» (возрастное распределение ответов)

(% от числа опрошенных в каждой возрастной группе)

На распространенность различных доводов прежде всего влияет многократно отмеченный барьер 40-летия. Апелляции к «сильной, единой стране», «порядку», уверенности в будущем и низким ценам значительно чаще встречаются в старших группах, а ослабевают преимущественно у молодых.

Рассмотрим теперь – тоже в разрезе возраста – аргументацию противников ностальгии по доперестроечному прошлому (табл. 13).

Изоляция страны от мира, дефицит и невозможность хорошо заработать отмечаются прежде всего более молодыми, но чаще всего – «старшими», работающими молодыми (25–39 лет). Отсутствие свободы слова одинаково часто указывают обе младшие группы. В старшем возрасте недобрым словом поминаются преимущественно дефицит и бедность. Представление о том, что «жить было скучно», разделяют фактически только до 40 лет.

Таблица 13.

«Почему Вы не считаете, что было бы лучше… как до 1985 года?» (возрастное распределение ответов)

(2003, % от числа опрошенных в каждой возрастной группе)

Необратимость перемен?

В заключение обратимся к массовым суждениям относительно возможности событий, которые были характерны для прошлых периодов истории.

Таблица 14.

«Могут ли произойти в ближайшие годы в России следующие события?»

(2003, % от числа опрошенных)

Как видим, почти все варианты возвращения к порядкам, событиям и самой атмосфере прошлого довольно решительно отвергаются в общественном мнении. Только возможность национальных конфликтов кажется реальной (коэффициент больше i) – поскольку она составляет часть современной общественной реальности. Но все же почти половина опрошенных (коэффициент 0,42-0,45) допускает вероятность таких событий, как восстановление плановой экономики, гражданская и мировая войны, а около 40 % считает вероятными «преследования диссидентов» и «культ личности главы государства». Конечно, общественное мнение лишь свидетельствует о степени массовой обеспокоенности теми сегодняшними реалиями, которые в той или иной мере могут считаться аналогиями или имитациями определенных феноменов прошлых эпох. Само по себе мнение «большинства» или «меньшинства» опрошенных не определяет степень опасности исторического возврата.

Тем более что буквального повторения событий и форм быть не может (в «реку времени» дважды вступить нельзя), а видоизмененные образы таких явлений плохо распознаются в массовом сознании, да и не только в нем. По известному изречению, генералы всегда готовятся к «прошлой войне». Аналогичным образом общественное мнение в своих оценках ориентируется на представления о бывших войнах, переворотах, режимах, репрессиях, «культах» и пр. Между тем сегодня (и тем более в туманном «завтра») подобные явления могут иметь совсем иной вид, таить в себе иные угрозы или соблазны.

В принципе это возвращает исследовательское внимание к уже отмеченной проблеме – необходимости более глубокого анализа произошедших общественных перемен и их последствий.

«Человек советский» как человек «особенный»

Терминологическое отступление

В советском новоязе трудно найти другой специфический термин, сравнимый по экспансивности с понятием «особый» (обособленный, отделенный от других, принципиально иной по значению, происхождению, назначению, использованию и т. д.). Особый режим, особый порядок, особо важный, особо опасный, особо секретный, особые отделы, особые совещания (т. е. пресловутые «тройки»), особые «папки» (условия хранения документов) – вплоть до особых магазинов и продуктов, сортов колбасы, пайков и пр. и пр. В любом случае крайняя степень какого-то качества обозначалась через определение его «особости», исключительности, в отличие от более или менее обычного его варианта. Видимо, столь широкое распространение меток «исключительности» свидетельствует о характере разобщенного, «разгороженного» языкового (понятийного, категориального) пространства, в котором общезначимость или общеобязательность превращались в исключительное. В социологическом плане это пространство господства партикуляристских норм – привилегий, льгот, разрешений и, соответственно, запретов, ограничений, репрессалий. Кстати, именно в таком пространстве (универсализации партикуляризма) возможно появление все еще живучего в официозном воображении жупела «вседозволенности» – кошмарного видения сломанных перегородок.

Одна из особенностей «разгороженного» социального пространства состоит в том, что сами перегородки приобретают таинственно-сакрализованное значение. Попытки их объяснить выглядят столь же рискованными, как и попытки преодоления, сама апелляция к «особому» считается объясняющей.

Если подойти ближе к интересующей нас теме, то «советское» ее воплощение оказывается одним из крайних вариантов значительно более старой и более живучей концепции «особости», «исключительности» судьбы, истории, самого человека в России. В данном случае, в соответствии с программой исследования, мы ограничиваемся только проблемой «особости» человека в массовом сознании.