Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966 - Лидия Чуковская

59 Корнилов прочел стихотворение Межирова:

Мы под Колпиным скопом стоим,Артиллерия бьет по своим.Это наша разведка, наверно,Ориентир указала неверно.

Недолет. Перелет. Недолет.По своим артиллерия бьет.Мы недаром Присягу давали.За собою мосты подрывали, —Из окопов никто не уйдет.Недолет. Перелет. Недолет.

Мы под Колпиным скопом лежимИ дрожим, прокопченные дымом.Надо все-таки бить по чужим,А она – по своим, по родимым.

Нас комбаты утешить хотят,Нас великая Родина любит.По своим артиллерия лупит —Лес не рубят, а щепки летят.

60 Г. А. Русанов в своих воспоминаниях приводит такие слова Льва Толстого: «…у нас кого читать, много ли у нас великих писателей?.. Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Герцен, Достоевский, ну… я (без ложной скромности)…» (См. в сб.: Лев Толстой в воспоминаниях современников. Т. М.: Гослитиздат, 1955, с. 251.)

61 Стихотворение Д. Самойлова «Я вышел ночью на Ордынку» опубликовано было уже после кончины Ахматовой. См.: Д. Самойлов. Дни. М.: Сов. писатель, 1970, с. 79.

62 Стихотворение А. Наймана, которое тогда показала мне А. А., привожу:

Я прощаюсь с этим временем навек,И на прежнее нисколько не похожеПовторяется вдали одно и то же —Белый снег вдали летает, белый снег.

Я прощаюсь с этим временем, и вотВаше имя, произнесенное глухо,Больше годное для вздоха, не для слуха,Речкой дымною затянуто под лед.

Еще вздрогнет комаровская сосна,И мелькнет ослепший призрак Ленинграда,И меж листьев Александровского садаЕще вспыхнет темнокрасная стена.

Но по-новому во время этих встречВы кивнете величавой головою,И по-новому задышит над МосквоюВаша горькая божественная речь.

Стихотворение В. Муравьева привожу тоже:

The analogy must not be overstressed.

(Аналогия не должна быть преувеличенной.)

Горе тому, кто услышал голос певца,Сбросивший песню.Сердцу не будет ни тверди, ни дна, ни конца, —Негде воскреснуть.

Смерть наступает, и голуби падают с крышВ проруби окон.Голос все ближе – его не поймешь, не простишь —Песня – далеко.

Но – раздробившись в стекле, отразившись стократВ зеркале речи —Помни, что ты на земле, и забытый неправ,Мертвый – не вечен.

Владимир Сергеевич Муравьев (1939–2001) – филолог, знаток многих иностранных языков и литератур; по узкой специальности – «англист». После окончания Университета В. Муравьев начал работать в Библиотеке Иностранной литературы. В 1968 году вышла его книга «Джонатан Свифт» (М.: Просвещение); в 1972-м – «Путешествие с Гулливером» (М.: Книга); он автор множества статей по английской, американской, немецкой, итальянской литературам. Переводил он Фолкнера, О. Генри, Вашингтона Ирвинга. Последняя его переводческая работа – книга Джона Рональда Руэла Толкиена «Властелин колец» (М.: Радуга, 1989, 1990, 1991).

С 1974 года В. Муравьев редактор журнала «Современная художественная литература за рубежом», выпускаемого Библиотекой Иностранной литературы.

С Анной Андреевной В. Муравьев познакомился в феврале 1962 года. Она подарила ему фотографию одного из набросков, сделанных с нее А. Тышлером, давала ему читать «Поэму без героя», а также стихи из первого «Бега времени» – того, уничтоженного Книпович.

В. Муравьев был одним из молодых людей, живо и деятельно заинтересованных в судьбе и поэзии Иосифа Бродского.

63 Ахматова имеет в виду две статьи Пушкина: «Александр Радищев» и «О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного Рая»». В характеристике и краткой биографии Радищева, написанной Пушкиным, Ахматова усматривала искусно скрытые автобиографические черты. Статья же о переводах Мильтона тоже, по мнению Ахматовой, насквозь полемична и автобиографична. На полях пушкинской статьи о Мильтоне Ахматова сделала пометку, оканчивающуюся словами: «Тема – независимость поэта». (См. ОП, с. 237.)

О тех же двух статьях подробно см. комментарий Н. К. Козьмина в книге «Сочинения Пушкина», т. 9, ч. 2, А., 1929, с. 710 и 846.

64 Привожу отрывки из записок Ольги Михайловны Фрейденберг (1890–1956) – двоюродной сестры Пастернака, специалистки по классической филологии:

«С декабря пошло двойное усиление: морозов и голода. Такой ледяной зимы никогда еще не было. Город не имел топлива. Ни дров, ни керосина не выдавали, электроплитки были запрещены. Нормы все уменьшались… Уже в декабре люди стали пухнуть и отекать от голода…

Стал трамвай. Не было топлива, а потому и тоска. Громадные городские и пригородные расстояния люди одолевали ногами… Ходили молча, из района в район, через мосты, по льду рек. Тащили за собой санки… на них балки, бревна, доски, щепки, палки… С первого января по двадцатое ровно ничего не выдавали…

Голодные, опухшие, отекшие люди стояли в ожидании привоза по 8—10 часов на жгучем морозе, в платках, шалях, одеялах поверх ватников и пальто… День за днем, неделю за неделей человеку не давали ничего есть. Государство, взяв на себя питание людей и запретив им торговать, добывать и обменивать, ровно ничего не давало…

Начались повальные смерти. Никакая эпидемия, никакие бомбы и снаряды немцев не могли убить столько людей. Люди шли и падали, стояли и валились. Улицы были усеяны трупами. В аптеках, в подворотнях, в подъездах, на порогах лестниц и входов лежали трупы… Дворники к утру выметали их, словно мусор… Больницы были забиты тысячными горами умерших, синих, тощих, страшных…

А еды все не выдавали и не выдавали…

В Ленинграде погибло за зиму, по слухам, 3,5 миллиона человек… Ученых умерло, по словам специалиста (акад. Крачковского), больше половины…

Нельзя было ни говорить, ни жаловаться, ни взывать. В газетах и радио кричали о бесстрашии и отваге осажденных… О, мы-то города не сдадим! Нет тех условий, которые могли бы требовать капитуляции. Когда-то сдавали крепости, когда иссякали запасы продовольствия. Мы знали, что гибель от голода запертых в ящик пяти миллионов людей не ослабит героизма наших сытых главарей… Часто приходило в голову: кто безжалостней, – те ли, что заперли живых людей в ящик смерти, или те, кто стреляли и убивали?.. Никакие муки живых людей, ни убийства, ни голод – ничто никогда не побудило наши власти к сдаче города, или к каким-либо переговорам, соглашеньям, к подаче какой-либо помощи жертвам. Здесь действовал обычный закон истаптыванья человека. Он именовался отвагой, доблестью, геройством осажденных, добровольно-де отдавших жизнь «отчизне»» (см. в кн.: Борис Пастернак. Переписка с Ольгой Фрейденберг / Под редакцией и с комментариями Эллиотта Моссмана. New York and London, 1981, p. 204–205. См. также: О. М. Фрейденберг. Осада человека / Публикация К. Невельского в сб.: Минувшее, 3. М.: Прогресс, Феникс, 1991).