Записки репортера - Игорь Свинаренко

Кукла – вылитая Мэрилин Монро.

Один из двух хозяев музея Сэми Оден (второй – его сын Гвидо) воспевает «экстраординарную современность» объекта своего собирательства. Он убежден, что эта «модная кукла-тинейджер» 60-х имела какое-то сходство – ну по меньшей мере хоть внутреннее – с тогдашними звездами: Лиз Тейлор, Мэрилин Монро, Джейн Рассел.

– Вот это фото, где две Барбины головки, – спрашивает нас Сэми, – это разве не один к одному кадр из фильма «Джентльмены предпочитают блондинок»?

Признаться, сходство не очень близкое. Но все же молодец этот старик Сэми! Он как бы косит и под Пигмалиона, и под Гумберта Гумберта, адаптированных под кукольный театр… Сэми развивает звездные аналогии. Он убежден, что первая Барби, прибывшая в Париж – а это случилось в 1963 году, – была навеяна образом Брижит Бардо… С тех пор Барби во Франции как дома, у нее тут даже появилась своя модистка: мадам Шарлотт Джонсон. Это она самозабвенно кроит кукольные наряды, странным образом освежая в нашей памяти пионерок, пошивавших бедные платья для нищих советских кукол…

И снова хочется цитировать Сэми Одена, дай Бог всякому его восторг от ремесла: «Барби, как и другая знаменитость той эпохи – Жаклин Кеннеди, одевалась у Диора и Живанши…»

Надо сказать, что Барби не очень оригинальна, да вы и сами об этом могли догадываться, видя тесную связь этой стандартной девицы с масскультом. Так вот, собственно Барби предшествовала некто Лили – блондинка-танцовщица, из немок. В свою очередь, та кукла была трехмерной версией некогда модного персонажа знаменитой Bildzeitung. Грубо говоря, девчонка была чем-то вроде изобретенного Андреем Бильжо карикатурного Петровича.

А еще была кукла Лола, ее запустили в производство в 55-м, и пару-тройку лет она замечательно размножалась этаким допотопным клонированием. А в 58-м она вдруг взяла и без вести пропала, не оставив ни следов, ни записки. Может, это всего лишь случайное совпадение и нет тут ни интриги, ни тайны, но вскоре после того как в Европе пропала эта Лола, в Штатах объявилась подозрительно сильно на нее похожая девица, но уже под другим именем – Барби… Дело было в 59-м. Взяться за расследование этого дела? Но истину тут найти будет вряд ли легче, чем золото партии, цена которого едва ли перекрыла б выручку от массовой продажи Барби по всему миру…

Смешно сказать, но та первая Барби была брюнеткой. Но тут понятно, что всякая мало-мальски вменяемая блондинка, желая успешно пропасть без вести, непременно бы перекрасилась, – видно, и Лола исключением не стала. Теперь эту брюнетку Барби за оригинальность и редкость очень уважают коллекционеры.

Продолжение темы: в 66-м на рынке была замечена Барби с набором красок для волос. Следующий судьбоносный шаг был сделан в 67-м. Тогда Барби сделалась куда более подвижной, гибкой и соблазнительной, чем прежде: у нее впервые появилась шарнирная талия. Тысячи ее неповоротливых и неуклюжих предшественниц, как бы частично парализованных, полетели на помойку. Не о той ли Барби 67-го года сказал в свое время поэт Лермонтов: «Я не знал талии более сладострастной и гибкой»? Стоила та вертлявая кукла полтора доллара. Но это – тогда! А сегодня, если вы найдете на своем чердаке эту вот Барби, вам за нее дадут тысяч пять-шесть – если, конечно, она в хорошем состоянии; сохранность оригинальной упаковки – совершенно необходимое условие.

Так она целый год вращала частями тела, и это было загадочно: ведь Барби все это делала молча. В 68-м кукла впервые заговорила – это, вы помните, вообще был революционный год…

Какая участь уготована Барби на ближайшее время? Может, они потерпят поражение и уступят свои позиции какому-то новому образу? Ведь в моду входят пышные дамские формы; входят-входят, и давно уже, да все никак не войдут. Возможно, вернется старушка Бекассин – древняя французская кукла, ей уже около 100 лет. Этой кукле в музее посвящена отдельная экспозиция. Там было уделено немалое внимание роли Бекассин в воспитании подрастающего (впрочем, давно подросшего и угасшего, отчасти затерянного в богадельнях) поколения… Есть и более древняя кандидатка, ей уж за сто, – это пухленькая красавица по имени Брю. Обратите внимание, она в парике из натурального мохера…

Но и это еще не все. Если покопаться в музейных запасниках здесь, на Rue Beaubourg, всласть начихаться там от пыли веков, побыть слоном в посудной лавке – среди миниатюр этого лилипутского, тряпичного мира, – сколько странного, уродливого и яркого попадется вам на глаза, какой загадочной покажется вам таинственная связь между нашей действительностью и кукольной…

Тут странно все. Я писал эти строчки под мелькание картинок в телевизоре, и там вдруг Виктор Степаныч Черномырдин принялся брататься с преступным элементом – куклой, которая была на него убедительной карикатурой. (Архивные кадры из тех времен, когда Черномырдин был большим начальником.) Кукла та молчала, она робела (несмотря на явное сходство с Карабасом-Барабасом), ей так далеко до музейной бесстрастности, покой ей еще только снится…

Армянский коньяк: вкус, знакомый с детства

Накал экзотики в Армении необычайно высок. Особенно для близкой страны, куда можно долететь за три часа безо всякой визы. За пару дней, за длинный уик-энд можно замечательно обернуться, походить по безмятежному ночному Еревану, заглянуть в какой-то из древних монастырей, посидеть в пафосном ресторане, какие любят там открывать эмигранты, напробоваться местных коньяков, которые теперь признаны даже французами (!). Сейчас глобализация, вокруг целый космос напитков, – но ведь есть же история. Я прекрасно помню ту интонацию 70-х: «Какой-какой коньяк? О, армянский!»

И вот сегодня, когда выбор настолько широк, что я бы сузил (это слегка перефразируя Достоевского), на новом витке спирали мы вернулись к тому самому армянскому коньяку…

Предыдущая моя поездка в Армению имела место весной 91-го – Господи, да это ж еще при Советской власти! Здесь тогда стреляли, что меня как репортера очень занимало, но выпить и закусить было нечего, что по-человечески меня немало огорчало.

– Где тут у вас коньячку выпить, шашлыка поесть? – спрашивал я простодушно, избалованный тогдашними московскими кооперативными кафе. На меня смотрели как на идиота. Мы с фотографом в итоге пристроились обедать в столовой МВД, конечно же очень небогатой, а потом в горах в перерыве между боевыми действиями заезжали в деревни и там пили тутовую самогонку, закусывая крестьянскими же припасами. На обратном пути еле протиснулись в самолет – народ летел за сливочным маслом в Москву, везли ящиками, это было тогда роскошным бизнесом. Через сколько-то лет в Давосе, куда слетелась мировая элита покататься на лыжах и обсудить глобальные проблемы, я встретил тогдашнего армянского президента Кочаряна и сказал ему:

– Вот, пожалуйста, Швейцария; тоже ведь маленькая горная республика! Ведь могут же! Неплохо бы разобраться, отчего так, и перенять опыт!

И вот с тех пор прошли считанные годы. Не узнать Армению! Конечно, кругом полно временных трудностей, но жизнь-то идет! Богатые витрины с мировыми брендами, рестораны на каждом углу, такси… Это смутно напомнило мне довоенный Бейрут, который тоже легкий, спокойный, веселый, хотя, правда, и не такой древний. Ереван все-таки основан в 782 году до н. э., он аж на двадцать лет старше Рима! Это как-то впечатляет…

Армения, можно сказать, вошла в Европу, причем с неожиданной стороны, по факту сенсационной. Вскоре после того как мы с Кочаряном вернулись из Давоса (может, это мои слова вдохновили армянского президента, а может, и тот факт, что в конце 90-х годов ХХ века здешние коньяки стали брать призы на выставках во Франции), был подписан договор, и Ереванский коньячный завод вошел в холдинг Pernod Ricard.

Это случилось в 1999 году – ровно через сто лет после того, как армянское коньячное производство перешло к фирме «Н.Л. Шустов и сыновья». Здешние коньяки поставлялись к столу его императорского величества – звучит! Уже и императора нет, а коньяки все живут на благо человечества…

Шустов – это тот самый, который рассылал по Европе агентов; они там ходили по ресторанам и восклицали: «Как?! У вас нет шустовского коньяка? Это просто неприлично! Мы отсюда уходим».

Я разговаривал там с французами, представителями Pernod. Типа, как так получилось – вот Франция всегда протестовала против использования слова «коньяк» в названиях напитков, произведенных за пределами территории Cognac. Они отвечали:

– Латиницей мы армянам не даем писать Cоgnac, а кириллица – совсем другое дело…

В самом деле, Cоgnac и коньяк – совершенно разные вещи… Остроумное решение, компромисс, при котором обе стороны спасли каждая свое лицо и достойно вышли из конфликтной ситуации.

Легко догадаться, что, после того как французы вошли в бизнес, продажи стали расти стремительно.