Проклятая реликвия - Средневековые убийцы

Тут мы напряглись, но судья Фарнаби метнул в нас предупреждающий взгляд.

— Перкин показывает, что позже он передумал насчет вещицы и, посоветовавшись со своим хорошим другом Соловьем, вернулся в палатку, чтобы сделать Улиссу Хетчу, издателю и книготорговцу, еще одно предложение.

Тут на клерка напал кашель, и он потерял строчку в тексте. Фарнаби смотрел на него, поджав губы. Вероятно, то, что мы сейчас слышали, и называлось «паутиной лжи», которую упоминал судья. Перкин — «хвататель безделушек», а? Ну да, хороший способ описать карманника. Пока из всего заявления точными были только упоминания о двух посещениях Перкином палатки Хетча. Зашел ли он туда в первый раз случайно или присматривался, что бы оттуда стащить, но ему показали склянку. Хетч, по-видимому, был готов продать ее либо карманнику, либо Тому Гейли. Разве он не сказал, что продаст ее любому, лишь бы цена подошла?

Перкин ушел из палатки и натолкнулся на нас. Советовался он с Соловьем или нет, но карманник вернулся в надежде украсть реликвию. Возможно, он каким-то образом тайно проник в палатку, Хетч его заметил, и они подрались. Перкин пытался выдернуть пистолет из рук Хетча… и тот случайно выстрелил на близком расстоянии… да, но тогда на Перкине должны быть ожоги или хотя бы следы ожогов?

Клерк кашлянул в последний раз, выплюнув в грязный носовой платок мокроту. Потом возобновил свои показания — точнее, Перкина.

— …свидетель показывает, что он зашел в палатку мистера Хетча, чтобы поговорить о продаже реликвии. На крышке сундука лежал пистолет. Свидетель говорит, он не знает, что его напугало сильнее — пистолет или ворон, который велел ему… гм… действовать. И во второй раз вышеупомянутый Хетч вытащил шкатулку, в которой находился стеклянный сосуд, в котором, в свою очередь, находился кусочек…

— Ох, хватит, приятель, — прервал его Фарнаби. — Мы знаем, что в чем находилось. Давай к делу.

— Да, сэр… свидетель Перкин заявляет, что далее произошло… произошло…

Но нам не удалось узнать из уст клерка, что произошло далее, потому что на него опять напал приступ кашля. Вся его тощая фигура сотрясалась, и он снова развернул грязный носовой платок, готовый выплевывать в него фонтаны мокроты.

Судья Фарнаби, отчаявшись, заговорил очень громко, чтобы заглушить звуки отхаркивания и сплевывания.

— Короче говоря, свидетель Перкин заявил, что он совершенно невиновен в убийстве Улисса Хетча, издателя и книготорговца. Он говорит, что настоящий убийца — это…

— Заткни свою глотку!

Титанические попытки клерка прочистить горло прекратились в тот же миг, как еретические слова прозвенели в Пирожно-пудренном суде. Точнее, не прозвенели, а проскрежетали. Еще одна странность заключалась в том, что слова послышались не от земли, где мог стоять человек, а с высоты многих футов. Потолок трапезной был крест-накрест оплетен балками.

Мы посмотрели наверх. На балку прямо над судьей Фарнаби взгромоздилась птица, которую я узнал. Питер Перкин тоже. Он вытянул трясущуюся руку.

— Это она, — сказал Перкин. — Это птица, которая убила своего хозяина. Она прыгнула на пистолет, который там лежал, и эта штука упала, и как-то выстрелила и попала мистеру Хетчу прямо в глотку.

— Заткни свою глотку! — каркнул Держи-крепче и добавил: — Действуй!

Ворон наклонил голову, следя за эффектом, который его инструкции произвели на суд. Все молчали. Судья молчал. Даже клерк перестал изучать содержимое своего платка и поднял голову.

Почему-то я сразу поверил тому, что сказал Перкин. Слишком уж это было нелепо, чтобы не быть правдой. Кто сочинит такую байку? Я своими глазами видел заряженный пистолет и то, как беспечно Хетч положил его на край сундука, пока мы беседовали. И вполне правдоподобно, что птица села — неуклюже, случайно, а может быть, и намеренно (потому что кто знает, что происходит в этой маленькой темной голове?) — на пистолет и заставила его выстрелить. Люди всегда стреляют в птиц. Почему не могло произойти наоборот, и птица застрелила человека? Даже если это птица, усыновившая человека и считавшаяся его лучшим другом.

Держи-крепче не собирался отвечать ни на какие вопросы. Он вообще исчез из вида, но только на мгновенье. Потом он захлопал черными крыльями и опустился на землю, хотя держался вне пределов досягаемости. Он зашагал взад-вперед по участку выложенного камнем пола, и вряд ли хоть один судья видел более самоуверенного свидетеля. Заметьте, он выглядел немного потрепанным. Даже на расстоянии я видел, что оперение не блестело так, как раньше. Перья были в буквальном смысле взъерошены. На голове виднелись грязные пятна — в общем, в точности такие следы, какие ожидаешь увидеть, если рядом выстрелил пистолет.

Что добавило доверия к словам Перкина, так это молчание Держи-крепче. Он больше не подавал команд «заткнуться» и «действовать». Он ничего не говорил, потому что не мог. Поперек его клюва торчала стеклянная трубочка, которую он, вероятно, временно положил, чтобы порадовать нас своим голосомэ Это, вне всяких сомнений, была склянка, в которой находился кусочек… впрочем, вы знаете, что в ней находилось. Ворон как будто принес эту вещицу в Пирожно-пудренный суд как доказательство, и ждал под крышей, пока настанет нужный момент. А потом слетел с балки вниз, чтобы в точности продемонстрировать нам, что он наделал.

Показав нам склянку, Держи-крепче снова взлетел и вернулся на свою балку. Все еще сжимая склянку в клюве, он бочком стал подвигаться к тому месту, где балка упиралась в стену. Поскольку это было монастырское строение, в трапезной было много окон. В прежние времена, до запрета, в них, видимо, были вставлены красивые цветные стекла. Но теперь стекла практически исчезли, так что зимние ветра и летние сквозняки свободно продували их насквозь. В жаркий августовский день приятно иметь незастекленные окна. И очень полезно для Держи-крепче, который собирался так же запросто вылететь, как и влетел. Добравшись до конца балки, в последний раз склонив голову в сторону людей, он выскользнул сквозь оконную раму и исчез в дневном зное. Мне довелось видеть известных актеров, в особенности клоунов, которые уходили точно таким же способом понимающе кивнув головой зрителям, они принимали вид «или-я-не-сам-дьявол», прежде чем исчезнуть.

Все молчали. Никто не шевельнулся. Я не уверен, что все поняли, что именно произошло. Гог и Магог стояли с таким видом, словно появление виновного ворона происходит в Пирожно-пудренном суде ежедневно. Бедняга Бен Соловей все еще не мог прийти в себя после удара дубинкой. Престарелый клерк снова начал прочищать горло. Но наиболее сообразительные — Перкин, судья Фарнаби, мы, актеры, и даже Долл Вопинг — сообразили, что оказались свидетелями весьма необычной сцены.

— Ну что ж, догоните его, — произнес судья Фарнаби, не обращаясь ни к кому в отдельности.

И, словно все только и ждали реплики, мы ринулись прочь из монастыря святого Варфоломея с очень слабой надеждой поймать Держи-крепче. Солнце опустилось довольно низко. Шум ярмарки — крики, песни, сиплый смех — наполнял душный воздух.

Я безотчетно поднял взгляд на то крыло здания, откуда вылетел ворон. Клянусь, он дожидался нас, потому что в тот же миг Держи-крепче слетел с наружного подоконника. Он, должно быть, хотел кинуть последний взгляд на своих преследователей, чтобы еще раз подразнить их. Ворон распростер крылья, и я заметил, что одно из них здорово неровное. Может быть, все дело в его возрасте (Хетч говорил, что он старик), а может быть, он находился слишком близко от выстрелившего пистолета. Держи-крепче взмахивал крыльями, и солнце вспыхивало на том, что он держал в клюве. Держи-крепче — отличное имя для этого ворона. Он не выпустит эту штуку, пока не найдется подходящий повод.

— Вы погнались за ним? — спросил Шекспир.

— Не то, что бы погнались, — ответил я. — Но мы заметили направление, в котором он полетел. Он направлялся к реке, на юг. Может, собрался доставить реликвию Хенслоу.

— Ворон никому ничего не будет доставлять, — хмыкнул Шекспир. — Он сам по себе.

Я сидел в квартире Шекспира на Магвелл-стрит. Хорошая квартира. Мы пили вино. Хорошее вино, достойное одного из пайщиков театра «Глобус». Шекспир был полон заботы и внимания. Он пришел в ужас, услышав о неприятностях и сумятице, в которую Джек, Абель и я попали вчера по его вине, разыскивая грязные страницы «Домициана».

Хотя часть заботы была наигранной, я все же достаточно хорошо знал Шекспира, чтобы понять — в основном он вел себя искренно.

Спасенные грязные страницы лежали теперь на столе рядом с их создателем — неаккуратная небольшая стопка. Листы были испачканы красной кровью Хетча и засалились, потому что я таскал их под рубашкой. И все-таки, все хорошо, что хорошо кончается… как где-то говорится.