Вечная ночь - Полина Дашкова

— Да, солнце моё, если бы он вами при этом не торговал, его можно было бы назвать художником, — сказал дядя Мотя. — Ну, ладно, красивое кино мы потом посмотрим. Нас, как ты, наверное, уже поняла, интересует другое кино, некрасивое. Мы ведь все равно найдём, но на это уйдёт много времени. Так что давай, малыш, помоги нам. А мы поможем тебе. Ты ведь знаешь, где Марк хранит кассеты и диски, на которых сняты клиенты.

— Он не снимал к-клиентов, — сказала Ика и подумала, что все бесполезно. Они действительно найдут сами. И ещё ей вдруг пришло в голову, что вот эти костюмы, нацистская форма и полосатые пижамы, так и остались на квартире, где делали кино. Кто их теперь сдаст, неизвестно.

— Детка, если бы он не делал этого, мы бы сейчас не сидели здесь, не общались с тобой. А он, бедолага, не гнил бы в психушке.

— Ну, если вы его н-нашли, у него и спрашивайте. М-мотайте к нему в психушку и спрашивайте. Я н-ничего не знаю. — Ика как будто проснулась и вступила наконец в осмысленный диалог с дядей Мотей, пока не замечая, что опять заикается.

Молчун Вова между тем копался в кассетах и дисках. Он оказался не таким тупым. В отдельную стопку он откладывал те, которые были помечены маленькими чёрными звёздочками. Это как раз Марк тупой, а Вова, человек-тень, наоборот, умный.

«Конечно, — думала Ика, — даже я обратила внимание на эти звёздочки и посмотрела пару кассет. Марк снимал клиентов скрытой камерой. Я знаю, что она установлена в квартире-гостинице, прямо над кроватью. Там такая здоровая модерновая люстра, и вот как раз в ней эта штуковина и спрятана. Марк правда тупой, а думает, что самый умный. Камера включается, когда погасишь верхний свет. Он нас всех предупреждал, что верхний надо гасить обязательно. Если клиент желает при свете, пусть остаётся бра».

Блондинка Тома шныряла по другим сайтам. Теперь на мониторе был какой-то список. Фамилии, телефонные номера. Дядя Мотя встал, подошёл к Томе, покачал головой и тихо присвистнул.

Ика отчётливо вспомнила один из недавних разговоров с Марком. Они лежали в койке, усталые, размякшие после бурной любви, отщипывали виноградины ртом с грозди, и она сказала:

— Слушай, продаются такие диски, по которым можно найти фамилию любого человека по телефонному номеру.

— Продаются, — кивнул Марк, — ну и что?

— А то, что ты ведь запросто можешь узнать настоящие имена клиентов.

— На фига? Мне от них бабки нужны, а не паспортные данные. Шантажом я заниматься не собираюсь, если ты об этом. Я не идиот.

Оказывается, идиот, ещё какой. Может быть, он и не собирался заниматься шантажом, но паспортные данные всё-таки узнавал потихоньку и заносил в компьютер.

— Ладно, Тома, — услышала она голос дяди Моти, — вытаскивай жёсткий диск. Вова, что там у тебя?

Вова взял одну из кассет, помеченных маленькой звёздочкой, молча вставил в магнитофон. Ика повернулась к телевизору. Качество плёнки было плохое, но можно разглядеть, как голая Женя скачет верхом на каком-то жирном старикашке. И лицо этого старикашки видно вполне чётко.

— Между прочим, та самая малышка, — сказал дядя Мотя и тяжело вздохнул.

— К-какая — та с-самая? — спросила Ика.

Дядя Мотя, Тома, Вова уставились на неё, и повисла тишина. Её нарушали только хриплые стоны старика, звучавшие из колонок видеосистемы.

— Та самая, которую задушил маньяк, — произнёс наконец дядя Мотя, — странно, что ты до сих пор этого не знаешь.

Глава двадцать восьмая

Едва Борис Александрович вошёл в школу, к нему кинулась учительница начальных классов, пожилая, очень полная Вера Евгеньевна.

— Горе-то какое! Единственный ребёнок у матери. Вот так живёшь, живёшь, нервничаешь из-за всякой ерунды, забываешь, что такое настоящая трагедия. Сейчас там, в учительской, сидит следователь, допрашивает Карину Аванесову, подружку её. Ой, не знаю, не знаю, вряд ли они найдут убийцу. Вчера был сюжет в криминальных новостях, я ещё смотрела, думала, хорошо, что это в области, не у нас. Там имени не назвали, только сказали: девочка-подросток, от двенадцати до четырнадцати. И никаких подробностей. Кстати, следователь тот самый, которого показывали по телевизору, только что пришёл, сначала два милиционера приехали, оперативники, а потом следователь. Он ничего, нормальный, лицо интеллигентное.

Они вошли в учительскую раздевалку. Борис Александрович машинально поставил на пол портфель, снял плащ, стянул шарф. Стал запихивать его в рукав, но все не мог попасть. Шарф, словно живой, то и дело выползал из рукава, падал на пол. Борис Александрович смотрел на учительницу. Он только сейчас заметил, что у неё распух нос, покраснели глаза, и слезы текут по щекам.

В школе было тихо. Четвёртый урок ещё не кончился. Борис Александрович пришёл к пятому. Он наконец нормально выспался, даже проспал немного, и до школы почти бежал. Одышка до сих пор не прошла.

— Я ведь помню её совсем маленькой, невозможно представить, — бормотала Вера Евгеньевна, всхлипывая и сморкаясь, — говорят, это какой-то маньяк. Он уже давно орудует, убивает женщин и девушек в зелёном. На ней как раз была зелёная куртка.

— Подождите, — сказал Борис Александрович, продолжая воевать с шарфом, — подождите, я не понимаю, о чём вы говорите. Какая зелёная куртка? На ком — на ней?

На самом деле, он уже все понял, но не хотел верить. Куртка на Жене Качаловой была действительно зелёная, вернее салатная, с капюшоном, отороченным серебристой норкой.

Вера Евгеньевна охнула и всплеснула руками.

— Так вы ещё ничего не знаете?! Ну да, вы же только что пришли. Уже вся школа знает. Горе-то какое, господи! Женечку Качалову нашли в лесу, возле кольцевой дороги. Убитую.

Взорвался звонок, и через мгновение коридоры наполнились гулом и грохотом. Так шумно, как в школе на переменах, бывает только на аэродроме, когда взлетает реактивный самолёт, или на берегу океана, когда гудят волны. Борис Александрович привык к этому шуму, любил его, но сейчас детские голоса и топот множества ног разрывали ему мозг. Он двинулся вперёд по коридору, все ещё комкая в руке шарф. Мимо носились малыши. Это был этаж первоклашек. Покачиваясь, загребая ногами, словно шёл по воде, стараясь никого не задеть, он добрёл до учительской. Она находилась в «аппендиксе», в глухом конце коридора, вдали от классов. Здесь было значительно тише.

— Вы только не волнуйтесь, — прошептала на ухо Вера Евгеньевна и отдала ему портфель, который прихватила из раздевалки, — если что, у меня есть валерианка в таблетках и валокардин.

— Спасибо.

Дверь открылась. Из учительской вышла Карина Аванесова, красная, мокрая, с открытым ртом и блестящими от слёз глазами. Увидев Бориса Александровича, она вдруг схватила его за руку, как будто боялась упасть, и прошептала:

— Не говорите им про дневник, умоляю!

— Кариша, — Вера Евгеньевна обняла её за плечи, оттащила от старого учителя, — деточка, как ты себя чувствуешь?

— Голова кружится, — хныкающим голоском пожаловалась Карина.

— Пойдём, я отведу тебя к медсестре.

Они прошли несколько шагов по коридору. Учительница поддерживала девочку за локоть.

— Борис Александрович, — Карина остановилась, оглянулась.

— Что? Что ты хочешь сказать? — спросила Вера Евгеньевна.

— Борис Александрович, — повторила девочка и больше ничего не прибавила.

В дверном проёме появился рыжий парень в джинсах и свободном сером свитере, скользнул взглядом по лицу старого учителя.

— Проходите, пожалуйста.

Никого из учителей в комнате не было. Рыжий оказался старшим лейтенантом ГУВД Антоном Горбуновым. Кроме него, в учительской находились ещё двое. Один, полный, лет тридцати пяти, в милицейской форме, с майорскими погонами, стоял у окна и тихо разговаривал по телефону. Второй, худощавый, в штатском, с седым ёжиком, сидел за столом и быстро писал что-то.

— Здравствуйте, Борис Александрович, присаживайтесь, — произнёс седой, продолжая писать, — меня зовут Соловьёв Дмитрий Владимирович. Я следователь ГУВД.

«Через пятнадцать минут у меня урок в десятом "А", — подумал Борис Александрович, — наверное, уже отменили».

— Этого не может быть, — произнёс он вслух и удивился звуку собственного голоса, как будто говорил не он, а кто-то другой.

— Простите? — Следователь вскинул глаза, отложил ручку.

— Когда? — Борис Александрович хрипло откашлялся. — Когда это произошло?

— В ночь с воскресенья на понедельник. Между двенадцатью и часом.

— Убийство? Её убили? Господи! Нет, подождите, этого не может быть, это какая-то нелепая ошибка.

— Борис Александрович, когда вы видели Женю Качалову в последний раз?

— Я видел Женю… Да. Мы с ней встречались в воскресенье, поздно вечером, около десяти. А скажите, вы уже беседовали с её дядей? Он знает?

— С дядей? — Следователь слегка шевельнул бровью. — У Жени есть дядя?

— Брат её матери. Старший. Как раз вчера вечером приходил ко мне домой, поговорить о Жене. У девочки огромные проблемы, и он единственный знает о них. Женя сама рассказала ему. Я тоже знал, случайно. Мне она не рассказывала, просто так получилось. Но это требует особого разговора. Это потом. — Борис Александрович испугался, что сейчас совсем запутается и запутает их, заговорил слишком быстро, скороговоркой. — Дядю зовут Михаил Николаевич. Он долго был за границей, теперь вернулся. Вы обязательно должны с ним связаться. Нет, погодите. Вы сказали, всё произошло в ночь с воскресенья на понедельник? Получается, что мы с ним говорили о Жене, когда её уже не было? То есть он ничего ещё не знал? Ну да, именно так получается.