Вечная ночь - Полина Дашкова

— Я не следил. Я тосковал по ней. Я страшно тосковал. А её, оказывается, уже не было. И вы приехали обыскивать квартиру. Нашли духи. Вычислили меня. Вы хороший следователь. Господи, как больно. Простите.

Он зажал рот, поднялся с дивана, еле волоча ноги, покачиваясь, добрёл до неприметной двери между двумя книжными шкафами. Щёлкнула задвижка. Соловьёв услышал жуткие лающие звуки. То ли Зацепу рвало, то ли он так рыдал. Дима выглянул в приёмную. Там было пусто. Секретарша сидела на подоконнике у открытого окна и курила.

— Настя, у него есть свой врач? — спросил Соловьёв.

— Да, кажется. Только я не знаю телефона. Вы у него спросите.

— Я уже спрашивал. Он отказывается.

— Надо позвонить Зое Федоровне, его жене.

— Да, пожалуйста. Иначе придётся вызывать «скорую».

— Погодите, а что вообще случилось? В чём дело? — спросила Настя, уже взяв телефонную трубку.

— Плохо ему. Врач нужен обязательно.

— Нет, я не понимаю, а почему плохо? Вы его допрашиваете, что ли? В связи с чем? По какому делу? — Секретарша разнервничалась всерьёз, в голосе появилась лёгкая агрессия.

— Не допрашиваю. Мы просто беседуем.

Соловьёв вернулся в кабинет и закрыл дверь. Зацепа уже вышел из туалета и сидел за большим столом. Лицо было влажным, дышал он ещё тяжелей. Видно, держался из последних сил. Соловьёв не стал говорить о враче. Он видел, времени осталось совсем мало. Зацепа в любой момент мог отключиться. Похоже, у него было прединсультное состояние. Дима задал вопрос, который считал сейчас самым важным.

— Николай Николаевич, откуда у вас фотографии?

— Подбросили.

— Вы обещали, что больше не будете лгать.

— Только не это, я не могу, он страшный человек, — пробормотал Зацепа и стал медленно сползать вбок, переваливаться через подлокотник. Соловьёв подхватил его, удержал, как мог, усадил в кресле.

Зацепа был без сознания. Лицо перекосилось. Левая рука болталась, как плеть.

— Ну и при чём здесь я? — спросил Вазелин.

Антон смотрел на него во все глаза. Только что это чмо спокойно выслушало известие об ужасной смерти Жени Качаловой, маленькой девочки, которая была в него влюблена, и ничего, кроме вопроса «причём здесь я?». Никаких эмоций. Каменное лицо.

— Вскрытие показало, что Женя была беременна. Семнадцать недель. Мальчик. Ваш ребёнок, Валентин Фёдорович.

— Откуда вы знаете, что он мой?

— Допрыгался, идиот, — прошептала Наташа.

Она сидела, отвернувшись, глядя в окно. Губы её дрожали, Антон не мог понять, то ли она усмехается, то ли сейчас заплачет.

— Да чей угодно! — процедил Вазелин сквозь зубы.

— Когда вы виделись с Женей? — спросил Антон.

— В воскресенье вечером. Мы были в клубе. Ушли рано. Она сказала, что ей надо встретиться с её учителем. Около десяти я высадил её из такси неподалёку от её дома, в сквере у казино. Все.

— С учителем? Кто он? Вы знаете его имя, фамилию?

— Конечно, нет. Она сказала, это её классный руководитель, преподаёт у неё в школе русский и литературу.

— Она объяснила, зачем она встречается с ним так поздно?

— Она сама этого не знала. Он назначил ей встречу. Он ей звонил. Я слышал, как она с ним разговаривала.

— Вы видели его?

— Нет. Такси остановилось довольно далеко, на противоположной стороне улицы. Я видел, как она перебегала дорогу.

— В десять пятнадцать в воскресенье он был дома, — сказала Наташа, — и больше никуда не выходил. Я могу это подтвердить официально, если нужно.

— Кроме вас, кто ещё может это подтвердить? — спросил Антон.

— В течение вечера несколько человек в разное время говорили с ним по домашнему телефону. В двенадцать пришла соседка, стала орать, что у нас слишком громко играет музыка. Он полчаса, наверное, с ней ругался. Слушайте, это что, допрос? Тогда где санкция, повестка, или как там у вас положено по закону? И какого чёрта вообще вы устроили спектакль вчера в клубе, потом тут, с интервью? — Наташа очень старалась не кричать, но голос срывался на визг.

— Нет. Это не допрос, пока только беседа. Все ещё впереди.

— Я все уже сказал. Чего вы ещё от меня хотите?

После того, как Антон показал удостоверение, Вазелин сразу перешёл на «вы». Антон сам не знал, чего ещё хочет от «солнца русской поэзии».

Было ясно, что Вазелин никакой не Молох, говорит правду. С алиби у него все в порядке, ни одной улики против него нет. Доказать, что ребёнок его, невозможно. Экспертиза установления родства является так называемой экспертизой исключения. Существует только точное «нет». Точного «да» никто не скажет. Но если бы и можно было сказать точное «да», что толку? Валентин Куваев, популярный эстрадный певец, завёл роман с одной из своих поклонниц, с маленькой девочкой, дочерью своего злейшего врага, популярного эстрадного певца Валерия Качалова, чтобы насолить ему, чтобы раздуть жёлтый скандал и в очередной раз пропиарить себя. Это называется подонство. Но за это привлечь нельзя.

Почему-то даже самые отъявленные рецидивисты, уголовники, не вызывали у лейтенанта такого отвращения, как этот гладкий сытый красавчик, похожий на Шаляпина.

— Статья сто тридцать четвёртая, — сказал Антон, — половое сношение с лицом, не достигшим четырнадцатилетнего возраста.

— Ей было пятнадцать, — ухмыльнулся Вазелин, — да и ничего вы не докажете. Вы сами это понимаете, а беситесь потому, что я лично вам не нравлюсь. Оно и понятно. В вас никогда не влюблялись пятнадцатилетние нимфетки, не вешались вам на шею.

— Слушай, заткнись! — поморщилась Наташа. — Что ты порешь? Вы его извините, лейтенант. Он привык выдрючиваться и все остановиться не может. Опомнись, придурок. Девочку убили. Тебе что, совсем её не жалко?

Вазелин отбил пальцами дробь по столешнице, надул щеки и с шумом выпустил воздух.

— Ну, допустим, жалко. Мне рыдать, да? Вот прямо здесь и сейчас? А потом прийти домой, напиться в зюзю, залезть в ванную и порезать вены? Этого ты хочешь?

Наташа махнула рукой, отвернулась, закурила. Антон достал заранее заполненный и подписанный Соловьёвым бланк повестки и положил на стол перед Вазелином.

— Распишитесь.

— Как? Мы же все выяснили! — Он прищурился, поднёс бумагу к глазам. — Куда мне следует явиться?

— Пожалуйста, внимательно прочитайте и распишитесь. Там всё написано.

Ждать личного врача не стали, вызвали «скорую». У Зацепы случился инсульт, левую половину тела парализовало. Он был без сознания. Соловьёв знал, что надо уходить, больше нечего здесь делать, но всё-таки остался до приезда «скорой» и, конечно, жестоко поплатился за это.

Сразу вслед за бригадой в кабинет влетела Зоя Федоровна. Каким образом ей удалось домчаться от Смоленской до Бронной за десять минут, через все утренние пробки, так и осталось тайной.

«Наверное, на помеле прилетела», — грустно пошутил про себя Соловьёв, хотя, конечно, было не до шуток.

Секретарша успела сказать Зое Федоровне по телефону, что к Николаю Николаевичу явился следователь, и синьора, переступив порог кабинета, кинулась не к мужу, не к врачу, а к Соловьёву.

— Кто вы такой? По какому праву? Что вы с ним сделали? Предъявите документы! — кричала синьора.

— Тише, пожалуйста, — попросил врач.

Соловьёв протянул даме своё удостоверение. Она открыла, бросила на стол, тут же схватила листок бумаги, карандаш.

— Я все записываю! Я сегодня же буду жаловаться. Он отлично себя чувствовал утром, когда уходил из дома.

— В котором часу? — спросил Соловьёв.

— Что?

— В котором часу он ушёл сегодня из дома? Сразу поехал сюда, в офис, или перед этим встречался с кем-то?

Зоя Федоровна часто заморгала, тряхнула рыжими волосами. Она опешила от такой наглости: как он смеет ещё и вопросы задавать?! Но всё-таки ответила, скорчив снисходительную гримасу, как будто объясняла идиоту, что земля круглая и дважды — два четыре:

— Николай Николаевич ушёл в начале десятого и поехал сразу сюда, в офис.

Соловьёв посмотрел на часы. Двенадцать десять. В офисе Зацепа появился в одиннадцать тридцать пять. Где он провёл полтора часа, а то и больше? Встречался с кем-то?

Дима взял своё удостоверение, убрал в карман. Поднял с пола конверт с фотографиями. Хорошо, что он успел собрать их и спрятать. Вопреки всему, ему было жутко жалко человека, которого сейчас перекладывали на носилки. Он пытался сочинить какое-нибудь внятное объяснение лично для Зои Федоровны, но не мог. Просто ничего в голову не приходило.

— Что произошло? Зачем вы сюда явились? — подступала к нему разгневанная синьора.

— Я не могу вам этого сказать, — честно признался Соловьёв.

Синьора открыла рот, но ответить не успела, увидела, что её мужа на носилках выносят из кабинета, и бросилась к врачу.

— Послушайте, почему вы ничего не говорите? Куда вы его везёте? Насколько это серьёзно?

— Очень серьёзно, — сказал врач, — геморрагический инсульт. Везём в Институт Склифосовского, в реанимацию.