Голд, или Не хуже золота - Джозеф Хеллер

— Нет, — закричал Голд.

— Да брось ты, я уверена, что пытаются, только ты этого даже не замечаешь.

— Подружкам моей дочери, — резко сказал он, — по двенадцать с половиной лет. Есть некоторые сферы, моя дорогая, в которых обычно требуется хотя бы минимум деликатности, и мне кажется, что сейчас в одной из таких сфер ты неосторожно выбалтываешь свои секреты.

— Я не согласна, Брюс, — убежденно сказала она с непреклонной решимостью, которую он стал в ней замечать и которой побаивался. — Я знаю, мы оба будем пялиться направо и налево после того, как поженимся…

— Будем? — Его удивление ясно свидетельствовало о том, что ему совсем не понравилась эта идея.

— Что же это у нас будет за брак, если нет?

— Что же это у нас будет за брак, если да?

— Открытый, честный брак, — ответила она с восторженной серьезностью, словно приглашая его представить самые розовые и гармоничные отношения. — И мы будем рассказывать друг другу такие интересные, смешные истории.

Одна только мысль о таком открытом, честном браке, наполненном ежедневными рассказами о том, с кем ты сегодня и как, вызвала у него отвращение, но он ответил ей с похвальным, по его мнению, тактом.

— Мы еще должны будем обсудить этот вопрос до свадьбы, дорогая.

— Никаких секретов, Брюс, мы ничего не должны будем утаивать друг от друга. Я тебе буду рассказывать все и хочу, чтобы и ты мне все рассказывал.

— Я тебе буду рассказывать все, — ответил он, заключая ее в объятия. — А если говорить откровенно, то я тебе скажу, что мне совсем не хочется, чтобы ты мне все рассказывала!

Но симптомы абсолютной несовместимости, казалось, преобладали не в спальне, а в кухне. Голд мог простить женщине фригидность почти с такой же легкостью, с какой прощал страстность, но сколько можно с непревзойденным терпением выносить женщину, которая на кухне проявляла постоянную нерадивость? Со временем появятся кухарки и горничные, но кто будет за ними присматривать? С каждой уходящей неделей в его голове грозовой тучей сгущалась страшная мысль о том, что Андреа, может быть, не просто неумеха и не заинтересована в некоторых сферах семейных обязанностей, но еще и глупа. Три раза впустую разъяснял он ей азбучные истины о беконе; один раз, прожаривая ломтики для яичницы, второй — для гренков и третий — перемешивая кусочки бекона с креветками и луком, чтобы подать с жаренным по-китайски рисом с моллюсками в бобовом соусе, который ему удалось довести для нее до абсолютного совершенства, и она при каждом повторении слушала как загипнотизированная, словно он уже не раскладывал для нее по полочкам тему бекона прежде. На третий раз его уже не забавляло, а раздражало то странное обстоятельство, что он, еврей, должен делать ей научные доклады об эзотерических ценностях бекона. Но и после этого застолья она не помогла ему вымыть посуду, а он не снизошел до того, чтобы попросить ее.

Но совершенно обескуражил его эпизод с черным эстонским хлебом.

— Дорогая, где та большая буханка эстонского хлеба, что я привез в прошлый раз? Я уже все обыскал.

— Я ее выбросила, — простодушно сказала она.

Во взгляд Голда закралось выражение тревоги.

— Выбросила?

— Она зачерствела.

— Зачерствела? — Он слушал в каком-то трансе, потом глухо рассмеялся. — Дорогая, она и должна черстветь. Зачерствела она только сверху.

— Корка была вся жесткая.

— Дорогая, корка и должна быть жесткой.

— Я этого не знала, дорогой.

— Специально выпекаются такие большие буханки с толстой коркой, чтобы хлеб оставался свежим несколько недель. Ты что, думала, мы за день съедим пятифунтовую буханку?

— Извини, дорогой. — Андреа искренне раскаивалась. — Ты же знаешь, что восточно-европейское домашнее хозяйство — мое слабое место.

Приняв стоическое решение во всем проявлять ангельскую снисходительность, Голд взял буханку белого и тут неосторожно задал Андреа вопрос, положил конец всем его радужным надеждам на будущее и перенес проблему их приближающегося супружества из плоскости любви в плоскость целесообразности.

— Дорогая, у тебя есть консервированная живая земляника «Типтри Литтл Скарлет»?

Андреа могла предложить только банку джема из супермаркета. Голд был ошеломлен. Я привожу ей ветчину «Блэк Форест» с горчицей «Поммери» и сочнейшую копченую семгу, а она мне подсовывает всякое говно! Хер его знает, что за такое с этим народом? Их что, кроме лошадей и денег, больше ничто не интересует? Едят калифорнийские апельсины, когда могут есть флоридские, и, кажется, даже не догадываются, что груши «комис» лучше груш «секкелс» и «анжу». Словно ядовитый туман, окутала его тоска при одной только мысли о попытке убедить Андреа в том, что их шансы на счастливый брак определяются различием между обычным джемом из супермаркета и консервированной живой земляникой «Типтри Литтл Скарлет».

Белл это прекрасно понимала. «Он гурман, хотя сам этого и не знает, — со смехом сказала Белл много месяцев назад, когда они еще понимали шутки друг друга. — Он считает, что он просто привереда. А вот пусть-ка хоть одна из этих молоденьких девчонок сумеет ублажать его дольше недели! Да ей нужно будет лет десять, чтобы научиться! Я бы с удовольствием посмотрела — пусть он попробует с кем-нибудь. Когда он просит варить яйцо две минуты, то на самом деле имеет в виду три минуты. Он любит носить глаженное нижнее белье, а думает, что любит неглаженное. Когда мы едем куда-нибудь в гости, он одевается дольше меня. Пусть бы какая-нибудь из его студенток догадалась, с какими семенами на горбушке он хочет ржаной хлеб — тминными или анисовыми. Если он просит на обед рыбу, то скорее всего хочет печень, а когда просит печень, то хочет обедать в ресторане. И упаси вас Господь дать ему когда-нибудь калифорнийский грейпфрут! Мне жаль ту девчонку, что уведет его у меня».

Голд с улыбкой вспомнил эту речь Белл. Единственная ошибка в этой характеристике состояла в простодушном убеждении, что его скорее всего пленят прелести какого-нибудь юного создания. Его любовница из нью-йоркского пригорода, как и Белл, была приблизительно его возраста. Андреа, с которой он уже спал, было за тридцать пять, и он испытывал большие сомнения в том, что его теперь может увлечь какая-нибудь молоденькая штучка. У Белл, вспомнил он с улыбкой, пробились слабенькие усики.

Голд целый час не мог уснуть, предаваясь печальным размышлениям о своем затруднительном положении. Счастье его и его страдание слились воедино: с болью в сердце собирался он уйти от Белл, с болью в сердце собирался он жениться на Андреа, на женщине, которая умела быть одновременно покорной и странным образом независимой, на женщине, которая одновременно пугала и нагоняла на него тоску; а еще он собирался начать новую непредсказуемую карьеру в правительстве и политике, и карьера эта, по крайней мере на первых шагах, в значительной мере зависела от покровительства и доброй воли нечеловечески эгоистичного и злобного тестя, садистски и всеми фибрами души ненавидевшего его. Но словно ему в жизни было мало этих трудностей, он на следующий день без памяти влюбился в женщину почти его возраста, ушедшую от громилы-мужа, обладавшего бешеным нравом; из четверых ее детей старший был уже достаточно взрослым и сильным, чтобы — приди эта мысль ему в голову — превратить Голда в отбивную котлету; следующая по возрасту была девочка, достаточно бойкая и хорошенькая, чтобы соблазнить его, появись у нее такое желание; младшими были двойняшки разного пола и возраста еще весьма нежного, подверженного истерикам, скарлатинам, поносам и всем прочим прелестям раннего детства, превращающим жизнь родителей в непрерывный ад.

Первым в ряду событий, загнавших его в этот тупик, был телефонный звонок Белл из Нью-Йорка, и Голд подумал, что она могла бы, по крайней мере, попытаться справиться с этим кризисом самостоятельно. Голд был ошарашен, когда, проснувшись в постели Андреа и сделав уже ставший привычным звонок в справочную службу отеля, узнал, что его ждет срочное сообщение от Белл. Его дочь Дину исключили из школы. Эта гадюка ужалила его в икру в самое неподходящее время.

ГОЛД в бешенстве ворвался в кабинет директора, потрясая вырезками из газет, подтверждавшими его возможное превращение в личность, обладающую огромным политическим влиянием. К делу он приступил с места в карьер, потому что директором была женщина, к тому же еще и черная.

— Ваша формулировка… — начал он, брызгая слюной и все больше распаляясь. — Вам придется ее изменить! Вы что, газет не читаете? Я не могу себе сейчас позволить, чтобы у моей дочери были неприятности в школе! Вы либо поможете ей выпутаться, либо измените формулировку, чтобы помочь ей выпутаться, и никаких нет. Фартиг! Я вас уничтожу! Я сделаю так, что вся финансовая помощь вашей школе прекратится. Я на весь свет раззвоню, что вы руководите частной школой, где процветает сегрегация и элитаризм, тогда как вы заявляете, что у вас интеграция и беспристрастность!