Мир пауков. Башня и Дельта - Колин Уилсон

Мостиг, лысый помощник Доггинза, выскочил из подземного кратера, что под зрительскими местами. К удивлению, он улыбался от уха до уха. С коротким смешком он шлепнул Доггинза по плечу.

— Чудесно! Тебя теперь повысят в чине!

Доггинз сердито сверкнул на него глазами, очевидно подозревая, что над ним подтрунивают.

— Ты о чем?

Мостиг понизил голос.

— Они полагают, что все так и было задумано. Я б на твоем месте все так и представил.

Из-под купола высыпала беспорядочная толпа жуков-бомбардиров и окружила Доггинза. Они размахивали щупиками и пронзительно цвиркали — даже Найл понимал, что выражают одобрение. Доггинз поворачивался от одного к другому с ошалелой, блуждающей улыбкой, всем своим видом выражая застенчивый протест. Найл опешил, когда самый крупный из жуков поднял переднюю лапу и возложил ее Доггинзу на голову, сам Доггинз тотчас простерся на полу.

— Что это значит? — шепотом спросил Найл у Мостига.

Мостиг наблюдал за происходящим так пристально, что пришлось повторить вопрос.

— Это значит… значит, что он говорит: дескать, относимся к тебе, Доггинз, как к равному, — выговорил наконец Мостиг. Он сам, похоже, не мог поверить своим глазам.

— А это что, большая честь?

— Какой разговор! Это все равно что… взять и короновать.

Доггинза подтолкнули, чтобы вставал на ноги, и он сделал это со смиренной покорностью. Найл на секунду повстречался с ним глазами и испуганно удивился стоящей в них горькой муке.

Дым понемногу начал рассеиваться, жуки и люди расходились со зрительской площадки. Лукреция, стряхивающая пыль со своей черной тоги, готова была разрыдаться. Лица у остальных жен и ребятишек были тоже совсем унылые. Увидев, что мужа обступили жуки, Лукреция взглянула с интересом, а когда вслушалась в высокое цвирканье, лицо ее выразило восторженное изумление; затем она, похоже, вообще перестала верить своим глазам. До остальных жен и детей тоже дошло, что происходит нечто важное, и они также приумолкли, навострив уши. Когда жуки повернулись уходить, Доггинз снова распростерся на земле и лежал, не поднимаясь, пока они не скрылись. К поднявшемуся мужу уже спешила Лукреция; подбежав, обвила ему руками шею, остальные жены и детвора стайкой стеснились вокруг.

— Эх, везет же кому-то с рождения, — пробормотал Мостиг Найлу на ухо.

Найл искал глазами Одину, через минуту увидел ее в толпе, потоком сходящей со зрительской площадки. Она, судя по всему, тоже разыскивала его. Найл начал протискиваться в ее сторону. Но не успел пройти и нескольких метров, как кто-то сзади схватил за руку. Доггинз:

— Не уходи. Мне надо тебя на пару слов.

— Хорошо. Только сначала переговорю с той вон служительницей.

Он махнул Одине, но та смотрела в другую сторону.

— Успеешь, — нетерпеливо перебил Доггинз.

Он крепко взял Найла за обе руки и решительно повел его в сторону эстрады. Она надежно скрыла их от толпы.

— Та Крепость — ты можешь мне показать, где она?

— В общем-то, могу. Только надо изобразить план.

— Да ну его, план. Ты провести меня туда можешь?

Найл посмотрел на него в замешательстве, такая напористость сбивала с толку.

— Но это же в городе, в квартале рабов.

— Знаю, знаю, — кивнул Доггинз нетерпеливо. — Так берешь меня?

— Когда? — Найл думал об Одине.

— Нынче вечером.

— Извини, но это невозможно.

— Почему? — не сказал, взвыл от отчаяния Доггинз.

— Потому что я обязан вернуться к паукам.

Доггинз потряс его за плечо.

— Ты о чем говоришь, дурище? Я же сказал, что все беру на себя.

— Но это было до того, как вон та служительница…

Доггинз досадливо застонал.

— Ты хочешь сказать, что взят под стражу?

— Не совсем так. Просто я ей обещал…

— Что между вами двоими происходит? — Найл смущенно отвел глаза. — А я вижу, и впрямь что-то заварилось.

— Она хочет взять меня в мужья, — тихо сказал Найл, словно извиняясь за Одину.

Доггинз, к удивлению, издал облегченный вздох.

— Слава богу! — Он хлопнул Найла по плечу. — В таком случае, коль ты ее будущий муж, она не подставит тебя раскорякам, да?

— Но она просит, чтобы я вернулся, и я обещал…

— На этот счет все в порядке. Ты можешь это сделать завтра. Ведь ты привел сюда рабов нынче утром, так что вечером вести их назад тоже тебе, верно?

— Рабов-то? — Найл растерялся.

— Так точно, рабов. — Доггинз лукаво подмигнул.

Тут до Найла стало доходить, что у того на уме, и его пробрало волнение. От нарождающейся надежды сердце забилось быстрее, Доггинз же истолковал это как нерешительность.

— Давай-давай, тут делов-то!

Найл глубоко вобрал воздух.

— Мне бы вначале переговорить с Одиной.

Доггинз стиснул ему руку.

— Я сам пойду ее приведу.

Пока Доггинз ходил, ум юноши метался. Он сам не смел поверить, что все складывается так удачно, в облегчении была доля сомнения. Несколько часов назад он размышлял, как склонить Доггинза к взаимодействию, а теперь, похоже, тот шел на это сам, совершенно добровольно. Вопрос был лишь в том, что подвигло его на такой риск.

Одина пришла одна. Едва увидев ее, Найл понял, что она сделает все, о чем бы он ни попросил. Вытянув руки, он взял ее ладони в свои, а Одина обняла его за шею.

— Слушай, мы нынче собираемся на вечер задержаться здесь, — сказал он. — Тебе это не запрещается?

Она покачала головой.

— Хорошо. А то я уже обещал Доггинзу, а от своего слова тоже отказываться неудобно.

И без того было понятно, что в объяснениях нет смысла: она согласится со всем, что он ей скажет.

— Другие служительницы тебя не хватятся?

— Нет. Мы можем оставаться где угодно.

Одина поцеловала его частыми мелкими поцелуями, и у Найла в голове сложился почему-то до смешного неуместный образ: вспомнилось о крохотной ложноножке, пытающейся обвиться вокруг пальца. Образ мелькнул и пропал, а Одина вот она, прижимается, да нежно так! Просто прелесть.

Из-за края эстрады вынырнул Доггинз, так неожиданно, что они оба вздрогнули.

— Прошу прощения, — улыбнулся он виновато. — Пора идти.

Когда вышли, над дорогой стоял легкий серебристый туман и тени на фоне взошедшей луны казались живыми. Влажная прохлада воздуха составляла приятный контраст мягкому, обволакивающему внутреннему теплу: прежде чем отправиться, они сообща распили чашу горячего вина с пряностями. Найл шагал впереди, остальные тянулись следом двумя разрозненными вереницами.

На всех были затасканные серые рубахи, и любой встречный принял бы их за измотанную колонну рабов, возвращающихся после долгого, утомительного дня. Кстати, за Найлом шел не кто иной, как давешний «предводитель» пиратов, у него в самом деле одно плечо было выше другого. А вон тот, горбатый (под рубаху специально пришит валик), — тоже неподалеку — помогал нынче Мостигу. Все были молоды, а выбраны в основном из-за небольшого роста.

Шли медленно, поскольку Доггинз — замыкающий — не позволял приближаться к паучьему городу обычным здесь быстрым шагом. Он настаивал, чтобы все прониклись мыслью, что они — усталые рабы, и плелись соответственно. Указаниям Доггинза следовали с такой методичностью, что прошло почти два часа, прежде чем добрели наконец до северной окраины.

Надо сказать, что Найл поначалу отнесся к этому рисковому предприятию с сомнением, но, по мере того как приближались к городу, уверенность крепла. Опасался он, в частности, потому, что не был уверен в стойкости этих неопытных юношей, но вскоре убедился, что недооценивает их. Слуги жуков никогда не держали перед пауками страха, потому и это вторжение в их твердыню принимали за некое забавное приключение. Вот почему, шагая в холодном дышащем лунном свете, вдыхая аромат листвы и сырой земли, он чувствовал облегченную радость от мысли, что обратного хода нет: свершилось, жребий брошен.

Главный проспект казался странно пустым, смутно белеющие полуразрушенные здания смотрелись как пейзаж пустыни. На этот раз ощущения, что за ними наблюдают незримые глаза, не возникало. Если пауки на них смотрели, то без любопытства.

Найл с Доггинзом уже согласовали меж собой план. Найл подводит их к небольшой площади, где сегодня утром собирали рабов. Там они расстаются и по двое-трое пробираются своим ходом к казармам, расположенным всего в трех кварталах к северо-востоку. Там прячутся в ближайшем заселенном доме и дожидаются, пока подтянутся все. Затем поутру начнется самое главное. Как рассудил Найл, когда весь квартал рабов погрузится в сон, у пауков не будет особой причины хранить бдительность.

Но уже по приближении к реке Найл начал испытывать первые опасения. Даром что за потрескавшимися оконными рамами горели масляные светильники, а из подъездов доносились запахи кухни, сами улицы были уже пусты. Найл почему-то считал, что в квартале рабов вечерами так же людно, как и на рассвете. Тишина улиц наполняла смутной тревогой. Если рабы не боятся пауков, почему они все хоронятся внутри помещения?