Творения - Лактанций

12. Гораций чуть лучше сказал:

Шаг к добродетели первый — стараться избегнуть порока,[588]

но нелепо, что добродетель он определил через противоположность, как если бы сказал: «добро есть то, что не является злом». Ведь если бы я не знал, что является добродетелью, то не знал бы и того, что является пороком. Итак, и то и другое нуждается в определении, так как природа мира такова, что неизбежно либо известно и то и другое, либо не известно ни того, ни другого. 13. Но мы сделаем то, что должен был сделать он, [Гораций]. Добродетель состоит в том, чтобы подавлять гнев, унимать жадность, охлаждать сладострастие. Это и значит избегнуть пороков. Ибо почти все, что происходит несправедливого и нечестивого, берет начало из тех страстей. 14. Ведь если будет сдержана сила того порыва, который называется гневом, утихнут все конфликты между людьми, никто не будет строить козни, никто [никому] не будет причинять вреда. 15. Также если будет умерена жадность, никто не будет разбойничать ни на земле, ни на море, никто не поведет войска грабить и опустошать чужое. 16. Также если будет усмирен пыл сладострастия, человек всякого возраста и пола сохранит свою нравственную чистоту, никто не претерпит и не совершит ничего срамного. 17. Стало быть, когда с помощью добродетели будут успокоены те страсти, всякое преступление и всякая гнусность удалятся из жизни и обычаев людей. Смысл этого усмирения порывов и страстей состоит в том, чтобы мы всякий раз поступали правильно. 18. Следовательно, весь долг добродетели заключается в том, чтобы мы не грешили. Этого совершенно не может исполнить тот, кто не знает [Всевышнего] Бога, поскольку незнание Того, от Кого происходит добро, неизбежно ввергает незнающего в пороки.

19. Итак, чтобы короче и нагляднее разграничить обязанности двух вещей, уточню, что знание является познанием Бога, добродетель же — служением Богу. В первом заключена мудрость, во второй — справедливость.

6. 1. Я сказал, во — первых, что знание добра не является добродетелью, во — вторых, что является добродетелью и в чем она состоит. Теперь следует, чтобы я кратко показал, что философы не знали, что является добром и злом, ведь уже достаточно было сказано об этом в третьей книге, когда я рассуждал о высшем благе.[589] 2. Они ведь не знали, что является высшим, и неизбежно блуждали в прочих благах и бедах, которые не являются высшими. Этого не может уяснить тот, кто не знает самого источника, из которого они происходят. 3. Источником же блага является Бог, а источником зол, разумеется, тот вечный враг божественного имени, о котором мы неоднократно говорили. Из этих двух начал проистекают и добро, и зло. 4. То, что происходит от Бога, служит тому, чтобы стяжать бессмертие, которое, в свою очередь, является высшим благом. То, что идет от того врага, служит тому, чтобы человека, оторванного от небесного и погруженного в земное, обречь на вечную муку, что является высшим злом. 5. Итак, неужели есть сомнения в том, что все те, кто не знали ни Бога, ни Его противника, не ведали, что является добром и злом? 6. И вот они связывали предел блага с телом и этой краткой жизнью, которая, разумеется, неизбежно угасает и заканчивается, и они не видели дальше, но все их предписания и все, что включает благо, относятся к земле и лежат, [так сказать], в грязи, так как умирают вместе с телом, которое является землей. 7. Ибо все эти предписания относятся не к устроению жизни человека, но к поиску и приумножению богатств, почестей, славы и могущества. Все это столь же смертно, как и те сами, кто стремится их себе стяжать. Оттого и следующая строка:

Доблесть — предел полагать и меру нашим желаньям.[590]

8. Ибо философы предписывали, каким образом и какими способами следует приобретать добро, ибо видели, что обычно его наживают дурным образом. Но добродетель такого рода не соответствует разумному человеку, ибо не является добродетелью стяжание богатства, ни обретение которого, ни обладание которым не зависят от нас. Итак, в стяжании и обладании [земными благами] больше злого, чем доброго. 9. Стало быть, не может добродетель заключаться в поиске того, в пренебрежении чем состоят сила и смысл [самой] добродетели. И она не относится к тому, что должно попираться и изгоняться великой и выдающейся душой. Нельзя, чтобы душа, созданная для небесных благ, отвлекалась от своих бессмертных богатств ради стяжания этих тленных благ. Напротив, смысл добродетели состоит прежде всего в приобретении того, что не мог бы у нас отнять ни один человек, ни даже сама смерть. 10. Итак, если бы они считали так, то следующая строка была бы верной:

Доблесть — способность познать настоящую цену богатства.

Эта строка имеет приблизительно тот же смысл, что и первые две. Однако ни сам Луцилий, ни какой‑либо другой философ не могли знать, ни какова эта награда, ни что она собой представляет. Ибо этот поэт и все те, кому он следовал, полагали, что нужно правильно пользоваться богатствами, т. е. быть благоразумными, не устраивать пышных пиров, не раздавать беспечно семейное добро, не тратить его на бесполезные или непристойные вещи. 11. Возможно, кто‑нибудь скажет: «Ты что? Неужели ты отрицаешь, что это добродетель?» Я, конечно, не отрицаю, ибо, если бы я отрицал, показалось бы, что я одобряю обратное. Но я отрицаю, что эта добродетель является истинной, ибо она не небесная, а целиком земная, к тому же она не дает ничего, кроме того, что пребывает на земле. Что же означает правильно пользоваться богатствами и какой результат следует ждать от них, я покажу более ясно, когда буду говорить о долге благочестия.[591]

12. Впрочем, и остальные добродетели, которые перечислены [Лу — цилием] далее, никоим образом не являются истинными. Ведь быть неприятелем людям зловредным и покровителем достойных может быть связано со злом. 13. Ибо некоторые прокладывают себе путь к могуществу с помощью ложной скромности и совершают многое из того, что обычно делают добрые люди, причем совершают это охотнее, когда стараются ради обмана. О, если бы столь же легко было быть добрым, сколь легко добрым притворяться! 14. Но как только они начнут реализовывать свои планы и желания и достигнут высшей степени могущества, тогда, отбросив притворство, они обнажат свои нравы, начнут всех грабить, бесчестить, мучить, и будут преследовать тех честных людей, благодаря которым получили власть, и уничтожат те ступени власти, по которым поднялись на ее вершину, чтобы никто на их беду не смог уподобиться им. 15. Впрочем, предположим, что только добрый человек может решиться защищать добрых людей. Однако на это легко решиться, но трудно осуществить, поскольку, когда ты завязываешь сражение или битву, во власти Бога, чтобы не на твоей стороне оказалась победа, и в большинстве случаев негодные люди и числом, и слаженностью более сильны, чем добрые, так что для одоления их нужна не столько добродетель, сколько удача. 16. Неужели кто‑то не знает, сколько раз лучшая и более справедливая партия оказывалась побежденной? Отсюда граждане постоянно терпели над собой жестокое правление. 17. История полна всевозможных примеров, но мы ограничимся лишь одним. Гней Помпей хотел быть защитником честных граждан, ибо ради республики, ради сената, ради свободы он взялся за оружие. Но все же, побежденный, он погиб вместе со свободой и, убитый египетскими скопцами, был брошен без погребения. 18. Стало быть, добродетель заключается не в том, чтобы быть неприятелем людям зловредным и покровителем достойных, так как добродетель не может быть подвластна шаткой случайности.

19. Сосредоточивать мысль всегда на пользе отчизны,

не обращая внимания на человеческие распри, — это лишено всякого смысла. Ведь что другое представляет собой польза отчизны, если не отсутствие пользы для другого государства или для другого народа, т. е. расширение пределов отчизны, когда насильственно захватываются чужие земли, т. е. укрепление своей власти, когда взимается большая дань?[592] Все это вовсе не добродетели, но ниспровержение добродетелей. 20. Действительно, уничтожается согласие человеческой общности, искореняется невинность, презирается бескорыстие чужого, уничтожается, в конце концов, и сама справедливость. Она не может вынести раздора в роде человеческом, и где бы ни засверкало оружие, оттуда она неизбежно бежит и удаляется. 21. Правильно ведь сказано у Цицерона: «Те, кто утверждают, что надо считаться с согражданами, а не с чужеземцами, разрывают общий союз рода человеческого, с устранением которого полностью уничтожаются доброта, радушие, милосердие, справедливость».[593] 22. Ведь каким образом может быть справедливым тот, кто причиняет вред, кто ненавидит, кто грабит и убивает? Все это совершают те, кто стремятся принести пользу отчизне. Однако что означает приносить [истинную] пользу, не знают те, кто не считают ничего полезным и выгодным, кроме того, что может быть захвачено силой. Но все, что может быть захвачено, может быть и отнято. 23. Всякий, кто таким образом приобретет для отечества эти блага, как они их называют, т. е. уничтожив государства и истребив народы, набьет казну деньгами, захватит земли, обогатит сограждан, того превозносят похвалами до небес и видят в нем высшую и совершенную доблесть. Таково заблуждение не только народа и неискушенных людей, но и философов, которые даже преподают наставления в несправедливости, дабы неразумие и злоба не были лишены обоснования и авторитета.[594] 24. Итак, когда они рассуждают об обязанностях, относящихся к военному делу, вся эта полемика не касается ни добродетели, ни истинной справедливости, но лишь гражданской жизни и нравов, которые, как показывает дело и как свидетельствует сам Цицерон, не являются справедливостью. 25. «Однако у нас, — говорит он, — нет подлинного и ясного представления об истинном праве и о настоящей справедливости, и мы пользуемся лишь их тенью и подобием. О, если бы мы следовали хотя бы им! Ведь они проистекают из наилучших примеров, поданных нам природой и правдой».[595] Итак, то. что те философы считают справедливостью, является [лишь] ее тенью и подобием. 26. Что же? Не показывает ли он, что у философов нет никакой мудрости? «Когда Фабриция, — говорит он, — или Аристида называют справедливым, то как в тех [Дециях или в Сципионах] не ищут примера храбрости, так и в этих — примера справедливости. Никто из них не мудр так, как мы хотим понимать слово мудрый. 27. И те, кого считали и называли мудрыми — Марк Катон и Гай Лелий, — не были мудры, и даже [не были мудры] те семь мудрецов, но ввиду исполнения ими множества важных обязанностей, они несли в себе некое подобие и образ мудрых людей».[596] 28. Если же у философов, судя по их признанию, нет мудрости, и у тех, кого считают справедливыми, нет справедливости, стало быть, все те определения добродетели являются ложными, ибо только справедливый и мудрый человек может знать, что является истинной добродетелью. Справедливым же и мудрым является только тот, кого небесными предписаниями наставил Бог.