Лунная соната для бластера - Владимир Серебряков

Часу на четвертом мной овладело тупое безразличие. Я почти дремал, позволив автоматике руководить движением. У меня не было никаких способов оценить пройденное расстояние — слишком оно незначительно. Никаких ориентиров нет, да и будь они видны — чтобы пробежать от горизонта до горизонта, достаточно двадцати минут, потом ориентир скроется, и ты останешься беспомощно перебирать ногами посреди сизой равнины. Земля все так же висела в зените. Чтобы она опустилась к горизонту, нужно пройти намного больше, чем я уже преодолел.

На обзорном экране я видел скорлупу Элис, повторяющую мои движения, точно двойник в кошмаре. Левой… правой… как во сне…

Пятый и шестой часы почти не отложились в моей памяти. Возможно, я даже отключался на несколько минут, приходя в себя, только когда скорлупа опасно кренилась, грозя потерять равновесие. Если бы не вогнутые стенки желоба, не дававшие свернуть с пути, сомневаюсь, что удержался бы на маршруте.

На седьмом часу, как я и предполагал, сдохли элементы. Мы с Элис остановились, помогли друг другу сменить топливные заряды, посидели немного. Я мучился от невозможности накачаться наркотиком. Листы с мушками так и покоились, нерасклееные, в кармане моих шорт, под металлокерамической броней, которую от этого хотелось проковыривать ногтями. Доза пситропа помогла бы преодолеть неимоверную скуку и депрессию, которую вызвал инфаб — информационная абстиненция, похмелье человека, всю жизнь следившего за новостями. Элис, казалось, эта проблема не заботила. Когда мы вновь пустились в путь, она принялась негромко напевать. Я хотел было переключиться на другой канал приема, но отказался от этой мысли. Потом обнаружилось, что с ее пением лунные равнины не так удручают, а через час я распевал вместе с ней. У нее оказался не только замечательный голос, но и не менее замечательный репертуар — старые добрые песни, почти забытые в наше время, из тех, что служили ключами полицейских репрограмм. Дважды мне приходилось прерывать Элис, чтобы мелодия не запустила во мне разворачивающееся спиралью знание.

Хоровое пение сделало свое дело — переключаться на новые баллоны пришлось на одиннадцатом часу пути, часом раньше, чем мы рассчитывали. Желоб пересекал краевой вал какого-то кратера; мне хотелось думать, что Лаланда, но ни подтвердить, ни опровергнуть этой мысли я не мог. В обычных условиях это операция нехитрая; но «обычные условия» — это когда вокруг тебя воздух. Когда его нет, смена баллонов требует нервов тигра и скорости лифтоносца.

Вопреки общему мнению, сквозь небольшое отверстие воздух мгновенно утечь не может — не успевает. Поэтому-то, оставшись без запаса о-два в скорлупе, можно заменить баллон на свежий — если не побоитесь, что вашего напарника чих проберет в самый ответственный момент, потому что тогда вам придется до ближайшего хирурга обходиться без барабанных перепонок в лучшем случае. До того, что кровь закипает, довести человека сложно, а вот кессонная болезнь не такая редкость среди любителей рискованных трюков.

Зайдя Элис со спины (вот почему в одиночку сменить баллон невозможно — крепятся они по каким-то причинам сзади), я осторожно ослабил крепления обоих патрубков, перекрыл ток газа, резко сорвал баллон и тут же поставил на его место новый. Вся процедура заняла несколько секунд. Когда Элис меняла баллон на моей скорлупе, у меня даже уши не заложило.

Дальше бежать стало легче — наверное, нас подгоняла надежда вскоре увидать конец пути. Желоб начал карабкаться вверх, прорезая стены Лаланда. Я вызвал на обзорный экран хронометр. Боюсь, что придется поднимать мистера Аббасона из постели — половина первого ночи по часам «Лаланда-2», они же гринвичские, по которым, за неимением удобного суточного ритма, живет вся Луна.

Если бы желоб не обрывался перед самым шлюзом, мы и не заметили бы купола — подумаешь, очередной лавовый пузырь вздыбил поверхность. Но врезанная в камень полированная титановая пластина недвусмысленно намекала на искусственное происхождение этого «пузыря». Рядом с дверной рамой выступал слепым круглым глазом хаб связи. Не было только одного — пульта ручного управления. А я на такой пульт очень рассчитывал, потому что командные пароли, позволяющие открыть любую дверь в зоне ответственности полиции лунного самоуправления, остались… правильно, в моем инфоре.

Открыть шлюз снаружи я не мог. И никто не смог бы — без применения плазменной пушки.

Проклятье и трижды проклятье! Все мое оружие — маневровый газомет на поясе, да инъекторы под скорлупой. Ни то, ни другое для вскрытия шлюзов не годится. Остается стучать.

Я ударил ногой по двери — с разворота, изо всех сил, так, что вибрация дошла до меня сквозь камень и изолированную подошву. Никакого эффекта.

Интелтроника скорлупы находилась в зачаточном состоянии. Поддерживать связь с информационным блоком капсулы и дирижировать радиосвязью она еще могла с грехом пополам, но пытаться с ее помощью выйти в (закрытый, кстати) лос, и оттуда хакерить что-то — это уже из области дурацких боевиков от Рими Эстель. А как прикажете передать сигнал на ту сторону, если нас упорно не желают слушать?

И тут меня осенило.

— Именами Сатандар и Асентакер — отворись! — заорал я в микрофон. — Отворись! — В подтверждение я пнул дверь шлюза еще раз.

С минуту мне казалось, что голосовые связки я напрягал не менее бесплодно, чем ноги. Но затем в шлемофоне зашуршала статика, и незнакомый голос произнес:

— Кто поминает священные имена?

— Офицер полиции Миша Макферсон! — проревел я, совершенно не осознавая, что кричать не обязательно, а офицер, поминающий священные имена — это вообще персонаж скорее комический.

— Но я не могу… — начал было невидимый диспетчер.

— Именами Сатандар и Асентакер! — грохнул я. — Отворите!

В наушниках завозился шуршавчик. Потом дверь шлюза неохотно поползла вниз.

Спустя полчаса мы с Элис уже сидели под убийственными взорами Аббасона, Ирейн Квилл (она же Госпожа) и Джеймса Слончевского (он же Черный Человек). Слово «убийственный» тут вполне уместно — если бы нам не угрожал общий противник, меня разодрали бы в клочья. Клыками и когтями. Беседа, однако, протекала вполне мирно. Миз Квилл даже отпустила в мой адрес несколько комплиментов; я хотел было ответить тем же, но, поглядев вначале на Элис, а потом на Аббасона, решил, что мои слова могут быть истолкованы превратно, а потому ограничился вежливой улыбкой и благодарностью, пустой, как вакуум-шлюз.

За время моего отсутствия ситуация на Луне изменилась к худшему весьма сильно.

Попробовав безнаказанности на вкус, Дэвро перешел от слов к делу. Пентовка его трудами была формально распущена, а фактически — уничтожена; немногие уцелевшие сидели тише воды и не путались под ногами. Нейтрализовав тем же способом администрацию, колониальщик официально объявил, что «вынужден» (интересно, хоть один самозванец готов был признать, что имел все возможности сидеть дома и починять примусы?) принять всю полноту власти, и тут же издал несколько приказов, повергших Город в информационный шок. Для начала он закрыл студию; в качестве причины указывалось «большое количество тунеядцев и антиобщественных элементов, связанных с полисенсом, а также потеря экономической целесообразности указанного рода деятельности в связи с последними событиями» (клянусь, я не выдумал ни единого слова). Затем, одно за другим, в глосе появились несколько довольно расплывчатых заявлений. Кто-то пропустил их через семантический фильтр и потом долго приглаживал вставшие дыбом волосы. По сути, Дэвро извещал лунарей, что хваленой свободы больше не будет, самоуправления больше не будет (не то, чтобы мы им часто пользовались, зато гордились страшно), зато будет долбежка тоннелей до посинения — «прогнозируемый рост населения» и все такое прочее под маркой послабления: повышались квоты рождаемости. О том, что запасы льда в подполярных шапках отнюдь не безграничны, голубец то ли не догадывался, то ли предпочел забыть.