Таинственное пламя царицы Лоаны - Умберто Эко

Нет. Ее туника будет смело раздвоена на боках, обнажены рамена, и осененные тенью тайны станут угадываться под покровами. Медлительно отстегнет что-то под густой гривой волос, и внезапно долгие, обвивающие, будто саван, шелка низойдут, и мой взгляд обежит все без утайки ее тело, укутанное только облегающим белым исподним, а поверх талии — поясом с двухголовой золотой змейкой, руки она скрестит на груди, я обезумею от ее андрогинных форм, сойду с ума по этой плоти, белой, точно сердцевина стеблей бамбука, по этим губам жертвы, по этой голубой ленте, обнимающей подбородок, это ангел из требника, переодетый богоматерью (святотатство извращенного иллюстратора): на плоской груди фигуры проклюнутся женские сосцы, небольшие, но явственные, они всхолмятся, разделенные, остренькие; линия, обозначив талию, чуть скруглится по направлению к бедрам, чтобы затем протянуться и сойти на нет, очертив чересчур долгие ноги Евы Луки Лейденского. Зеленые неискренние глаза, большеротая тревожащая улыбка, рыжеватые с отливом старого золота тяжелые волосы. Эта голова противоречит невинному абрису ее тела. И эта жаркая химера, плод непревзойденных потуг искусства и похотливости, это завораживающее чудовище откроется во всем своем тайном роскошестве. Ляпис-лазуревые ромбы перетекут в арабески, вьющиеся по куполу, где по перламутровым инкрустациям поскачут радужные блики, отраженные от призм. Она будет обнаженной, как герцогиня Джозиана. В порыве танца покрывала разойдутся и ниспадут узорочья. Она будет одета только в драгоценности, в сияющие минералы. Корсаж сожмет ее талию — он будет не шире кушака; и как великолепная застежка, под шейным кольцом адамантовый аграф разметает во все стороны сноп лучей из ложбинки между грудей. Ниже, на бедрах, пояс, обволокший верхнюю часть ляжек, по которому бьется, не зная покоя, огромная подвеска, изливающая карбункуло-смарагдовый водопад. В просвете между корсажем и поясом вскруглится живот с пупком, подобным ониксовой, молочных тонов, подкрашенной розоватым колером печати. От сияния лучей, рассеивающихся от ее гордой головы, воспалятся все грани ее камней. Драгоценности, ожив, озарят ее тело гаревыми контурами, огненные жала изъязвят шею, колени, локти — жала, рдяные, что угли, лиловые что газовое пламя, голубые, будто вспыхнувший спирт, белые, как свет далеких звезд. Она запросит отхлестать ее, подберет руками власяницу аббатисы, семихвосткой из шелковых бечевок в ознаменование семи смертных грехов, на каждой бечевке семь узлов в ознаменование семи способов творения греха каждого, розами покажутся капли крови, что выступят от бичевания на ее теле, она будет стройной, как церковные свечи, взор ее — мечами пронзающий взор, я стану умолять, чтобы дала мне взойти на костер, как монаху, стану умолять, чтобы, бледнее зимнего рассвета, белее воска, со сложенными на гладкой груди молитвенными руками, она бы восстала, выпрямившись, в белой сорочке, залитой кровью сердец, проливших кровь во имя Ея…

Нет, нет! Какой же дурной литературой я обольстился. Нет, я уже не подросток в чесотке раннего полового зуда. Мне нужно ту самую, простую, какую я любил в свое время, — лицо и желтый жакет. Ту, милую, что не выходит из головы, — а не роскошную, от которой теряют голову. Я приму и слабую, и больную, какой она была в свой последний месяц в Бразилии, и я повторю ей: ты прекраснейшая из созданий света, я не променяю твои грустные глаза и твою бледность на великолепие всех ангелов неба! Хочу видеть, как она парит над водяной струею, одинокая и неподвижная, со взглядом, устремленным на море, существо заключенное, колдовски превратившееся в странную, в неповторимую морскую птицу с длинными и топкими ногами,[413] напоминающими ноги аиста. Не беспокоя ее своим вожделением, я останусь от нее на расстоянии, как от далекой принцессы…

Не знаю, таинственное ли пламя царицы Лоаны гложет изнутри мои олубеневшие лобные доли, таинственный ли эликсир промывает закопченные страницы бумажной памяти, на которых такое множество поврежденных и нечитаемых мест, в том числе те, что мне совершенно необходимо прочитать. Или это я сам напруживаю нервы усилием на грани нестерпимости… Если бы я мог сотрястись в моем нынешнем состоянии, я бы сотрясся. Внутри такая болтанка, какая бывает на море в шторма. И в то же время вроде предвосхищения оргазма. Пещеристые тела мозга наполняет живая кровь, что-то готовится во мне лопнуть — или же распуститься.

В точности как в тот день в подъезде, готовлюсь наконец-таки увидеть Лилу, она сойдет еще целомудреннее, еще соблазнительней, в черном школьном переднике, светя, чем солнце даже, сильнее, и светлее, чем лупа, и белее, гибкая, не ведающая, что она есть средоточие и истинный пуп земли. Я увижу ее славное личико, прямой нос, губы, из-под которых при улыбке чуть выглядывают верхние резцы, как у кролика, она мой ангорский кролик, мой кот Мату, мурлычущий, легонько отряхивая мягкую шерсть, моя голубка, горностай, моя белочка. Она опустится на землю, как утренняя изморозь, и, увидев меня, сделает легкий знак рукой не то чтобы пригласить, но все же — чтобы удержать, чтоб воспрепятствовать моему повторному от нее бегству.

Наконец я узнаю, как играется бесконечно сцена развязки моего «Сирано», узнаю, кого же я искал всю на этой земле жизнь, от Паолы до Сибиллы. И воссоединюсь. И пребуду с покоем.

Только ни в коем случае не спрашивать: «Здесь проживает семейство Ванцетти?» Улучу наконец свою Оказию.

Однако fumifugium цвета мыши клубится на вершине лестницы, загораживая двери.

Чувствую наплыв холода, поднимаю глаза.

Отчего это солнце почернело?

Примечания

1

Мучительный месяц — название восходит к началу поэмы «Бесплодная земля» (1922) Томаса Стернза Элиота (1888–1965): «April is the cruellest month, breeding Lilacs out of the dead land, mixing Memory and desire, stirring Dull roots with spring rain». На русском языке имеется немало знаменитых переводов: «Апрель, беспощадный месяц, выводит Сирень из мертвой земли, мешает Воспоминанья и страсть, тревожит Сонные корни весенним дождем» (пер. с англ. А. Сергеева), «Апрель, жесточайший месяц, гонит Фиалки из мертвой земли, тянет Память к желанью, женит Дряблые корни с весенним дождем» (пер. С. Степанова); «Жестокий месяц апрель возрождает Подснежник из мертвой земли, смешивает Желанья и память, бередит Сонные корни весенним дождем» (пер. Я. Пробштейна); «Жестокий месяц апрель, выгоняющий Фиалки из мертвой земли, перемешивающий Память с желаньем, сочетающий Блеклые корни с весенним дождем» (пер. Регины).

2

Бывал ли я дотоле в Брюгге мертвом? — «Мертвый Брюгге» (Brugesla-morte, 1892) — название символистского романа бельгийца Жоржа Роденбаха (1855–1898), религиозного мистика. Следуют две цитаты оттуда же.

3

Мы мчимся прямо <… > Меня зовут Артур Гордон Пим. — Цитируются сперва заключительная, а потом первая фраза из «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» (1838) Эдгара Аллана По (1809–1849), пер. с англ. Г. Злобина.

4

Я жевал туман. — Из лирического цикла «Ноктюрн. Комментарий к сумеркам» (Notturno. Commentario delle tenebre, 1916) Габриеле Д'Аннунцио (1863–1938), итальянского поэта, писателя, драматурга, героя Первой мировой войны, идейного основоположника итальянского фашизма.

5

Проникает туман, будто кошка… — Первые строки поэмы «Туман» (Fog, 1916) американского поэта Карла Сандбурга (1878–1967).

6

Мегрэ ныряет в такой плотный туман… — Жорж Сименон (1903–1989), «Порт туманов» (1932), глава 1, пер. с франц. А. Шаталова.

7

Полоса белых паров поднялась над горизонтом… — Э. А. По, «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима», пер. с англ. Г. Злобина.

8

Жениховские машины — излюбленное выражение сюрреалистов начала XX в., в особенности Марселя Дюшана (1887–1968), автора произведения «Невеста, раздетая женихами донага, хотя…» (1915–1923). Книга Мишеля Карружа «Холостые машины» («Les machines celibataires», 1954) была посвящена притягательно-разрушительному облику механических устройств; машина стала главным героем рассказа Франца Кафки (1883–1924) «В исправительной колонии» (1914), который цитируется здесь же. В философских сочинениях на французском языке этот термин употребляется для определения бесплодной мужской любви, направленной на объект-женщину, но по сути эгоцентричной.

9

Странно бродить в тумане! — Из одноименного стихотворения 1905 г. Германа Гессе (1877–1962): Странно бродить в тумане! Деревья не видят друг друга, Одинок каждый куст и камень, Не выйти из этого круга! (пер. с нем. Р. Филипповой).