Дмитрий Лихачев - Валерий Попов

Дмитрий Сергеевич, конечно, такой «пошлости» бы не потерпел, и гнев его был бы ужасен — поэтому «подружкам» приходилось скрывать свои увлечения от него.

При всей его строгости — земных радостей он не чуждался. Любил вкусно поесть (на кухне с Зинаидой Александровной мало кто мог сравниться!), но презирал обжорство. И большую часть домашнего времени — работал. Стол его всегда был загроможден, и он многое там терял — от нужных документов до правительственных наград, — порой срывал досаду на ближних, хотя уделял общению с ними времени все меньше. И при этом — из последних сил продолжал свое главное дело, от которого ему уже было никуда не деться и которое мог делать только он. Даниил Александрович Гранин, с которым они тесно общались в Комарове, написал в своих воспоминаниях о Лихачеве: «Устало жаловался он на директоров библиотек, которые распродают раритеты, чтобы „помочь деньгами сотрудникам“. Со всех сторон обращались к нему, взывали: „Остановите вандалов! Сносят памятники! Нужны средства! Вырубают парки!“ Лавина просьб и обращений готова была погрести его. Как Сизиф, он продолжал толкать свой камень. Ему нельзя было помочь, можно было лишь сочувствовать безнадежности его усилий. Иногда он говорил мне: „Даже в случаях тупиковых, когда все глухо, когда вас не слышат, будьте добры высказывать свое мнение. Не отмалчивайтесь, выступайте. Я заставляю себя выступать, чтобы прозвучал хотя бы один голос. Пусть люди знают, что кто-то протестует, что не все смирились“».

Его выступления продолжались, они касались самых важных вопросов культуры, он постоянно цитировался, его образ служил как бы «индульгенцией властям»: вот — не так уж у нас плохо с культурой, раз есть Лихачев, который о ней так заботится!

Зинаида Александровна порой ревновала мужа к его славе (которая, как ей казалось, все больше удаляет его от нее), к его обширной переписке, иногда читала ее и обижалась. Ей казалось, что муж все меньше думает о ней. Однажды прочла в письме, как Лихачев, рассказывая о блокаде, и видимо, не имея времени входить во все подробности, сказал, что много времени приходилось стоять в очередях за хлебом… Зинаида Александровна вдруг обиделась: «Неправда — всегда одна я стояла!»

Все «три семьи», поначалу жившие под этой кровлей, семья «стариков» во главе с Дмитрием Сергеевичем, семья Милы с мужем Сергеем и дочкой Верой, Зина с папой — аккуратно сдавали ей установленную сумму, и она строго ею распоряжалась. Даже сам Дмитрий Сергеевич «запрашивал» у нее сумму на текущие расходы: «На чай в секторе», «на букет Белобровой». Теперь семья развалилась.

Зина, оставшись без мамы, особых нарядов не имела, долго носила джинсы и куртку, купленную еще мамой, и до сих пор нежно вспоминает, как бабушка ей дала в 9-м классе десять рублей на лакированные туфли.

Зина ревнивым взглядом подмечала, насколько скуп на чувства дед был дома и как выразителен, артистичен был «для всех» — «задумчиво долго молчал перед камерой, долго в своем знаменитом полушубке брел по снегу к комаровским могилам»…

Многое, как считает Зина, делалось в доме напоказ, без души: на Пасху обязательно были куличи, хотя и не постились, висело много икон, но никто, кроме Зинаиды Александровны, к ним не прикладывался и, входя, не крестился. В буфете была отличная старинная посуда, чашки костяного фарфора, но подавалось это лишь «для парада», для важных гостей — обычно же ели из каких-то черепков, были щербатые тарелки, но до покупки новых не доходило… Однажды Зины увидела в буфете шоколадки, но дед ей не дал: «Для гостей».

Было в доме что-то старообрядческое: не держали собак, и никто не курил. Было у деда и что-то наследственное, купеческое, мог вдруг дать таксисту или водопроводчику «на чай» (хотя навряд ли они так увлекались чаем) десять рублей…

Внучка Зина рассказывает об отчаянии Дмитрия Сергеевича, когда он начал чувствовать, что домашняя жизнь погибает, что все выходит из-под контроля: даже домработница не слышит его и готовит совсем не то, что он любит и считает полезным!

К концу жизни Дмитрия Сергеевича почти все домашние разъехались. Зина вышла замуж, но, не чувствуя уюта дома, ушла к мужу, хотя на тот момент он обладал лишь комнаткой в полуподвале: он учился в Академии художеств и одновременно работал там электриком, и комнатка эта была его «служебной площадью».

Юрий Иванович Курбатов после смерти Веры несколько лет жил еще вместе со всеми, поскольку дочь Зина еще не окончила школу, но потом, когда Зина вышла замуж, построил себе кооператив на Богатырском проспекте и уехал. Когда у Зины родилась дочка Вера, они переехали к нему.

Зина вспоминает о первом появлении Дмитрия Сергеевича у них. Он подошел к колыбельке (до этого он правнучку не видел), долго пристально смотрел на нее, потом повернулся и вышел, ничего не сказав. «Он умел так, — пишет Зина, — вдруг выйти, ничего не сказав».

Семья Зилитинкевичей уехала еще раньше — как только Сергей Сергеевич стал директором ленинградского отделения Института океанологии, он сразу сумел вступить в строительный кооператив Союза писателей, куда попасть, как я помню, было чрезвычайно сложно. Надо признать — человек это был феноменальный. По воспоминаниям Курбатова, дом этот строился по новому, чрезвычайно удачному проекту — однако Зилитинкевич сумел его еще более усовершенствовать. Он получил две квартиры на последнем этаже и соединил их, но, что самое поразительное, сумел совершить нечто невероятное для советского времени, когда все регламентировалось, контролировалось и запрещалось: сумел договориться со строителями — и они сделали стены его квартиры на два кирпича выше, чем в обычных квартирах! Это — при всех регламентах, при утвержденном всеми печатями проекте, при наличии ОБХСС и народного контроля! Всех победил!

Потом, как известно, он отбывал наказание за свою исключительную предприимчивость — и вскоре после того убыл за границу как пострадавший от властей.

Хеппи-энда в семье Лихачева не получилось. Дочь Мила была в растерзанном, нервном состоянии — муж за границей, дочка тоже, все ее бросили, положение отчаянное. Она то жила в кооперативе на Новороссийской улице, то появлялась у родителей. Дмитрий Сергеевич уже боялся ее бурных эмоций, старался делать все, что она просила. Внучка Зина, не ужившаяся с тетей Милой, из дома ушла и лишь иногда навещала. Супруга Зинаида Александровна, бывшая надежной его опорой, тяжело болела, сознание ее слабело, бывали неадекватные слова и поступки. Дмитрию Сергеевичу уже не от кого было ждать душевной подмоги, скорее — приходилось ему отдавать последние силы на то, чтобы в доме воцарился хоть какой-то покой. Но этого не было даже близко. Остро встал столь болезненный для старого человека вопрос о завещании. По словам внучки Зины, тетя Мила заставляла Дмитрия Сергеевича переписывать завещание, он боялся ее нервных срывов и потому подчинялся. Грустный конец!.. а разве бывают веселые концы?