Разговор в «Соборе» - Марио Льоса

— Я не мог посвящать его в мои дела: слишком рискованно — он очень близок к Ланде, — сказал он.

— Я тебя понимаю и не осуждаю, — сказал Паредес. — И именно по этой причине портфель должен получить ты. Отказываться сейчас ты не имеешь права. Льерена очень настаивал, чтобы в кресло Арбелаэса сел ты. Да и других членов кабинета тревожит, что у нас два министра: один — фиктивный, другой — настоящий.

— Сейчас я скрыт от глаз, никто не может загубить мою работу, — сказал он. — А министр — на виду и, значит, уязвим. Назначив меня министром, окажете большую услугу моим врагам: им только того и надо.

— После этого разгрома их можно в расчет не принимать, — сказал Паредес. — Теперь они притихнут надолго.

— Знаешь, уж друг другу-то мы можем мозги не крутить, — смеясь, сказал он. — Сила режима была в поддержке определенных групп. Теперь все изменилось. Ни Национальный клуб[58], ни армия, ни америкашки прежней страстью к нам не пылают. Пока они раздроблены и распылены, но когда объединятся — объединятся против нас, — можно будет собирать чемоданы. Если твой дядюшка не предпримет мер немедленно, все пойдет к черту.

— Что еще он, по-твоему, должен сделать? — сказал Паредес. — Кто вымел из страны коммунистов и апристов? Кто дал военным то, чего у них отродясь не было? Кто позвал этих господ из Национального клуба в министерства и посольства, кто разрешил им хозяйничать в казне? Кто во всем потрафлял и потакал американцам? Неужели этим сволочам мало? Чего им не хватает?

— Они не хотят, чтобы он менял курс, хотя сами, захватив власть, поменяют его тут же, — сказал он. — Они хотят, чтоб он ушел. Они его позвали, чтоб он выморил тараканов в доме. Теперь, когда это сделано, хотят, чтобы вернул им дом, ведь дом-то, как ни крути, — их.

— Нет, — сказал Паредес. — Президент завоевал народ. Понастроил ему школ и больниц, дал закон о страховании рабочих. Если он изменит конституцию и захочет, чтобы его переизбрали, выборы пройдут как по маслу. Посмотри, какие толпы собираются, когда он ездит по стране.

— Эти толпы собираю я, — зевнул он. — Заплати, и такие же манифестации пройдут в твою честь. Нет, по-настоящему популярна у нас только АПРА. Если апристам кое-чего пообещать, они отлично уживутся с режимом и будут ему опорой.

— С ума сошел? — сказал Паредес.

— АПРА теперь не та, что раньше, и коммунистов ненавидит сильней, чем ты, и Штаты ее больше не чураются, — сказал он. — Если к апристским массам добавить государственный аппарат и верных представителей правящих групп, Одрия действительно победит на выборах.

— Ты бредишь, — сказал Паредес. — Одрия — и АПРА. Перестань, ради бога.

— Лидеры АПРА одряхлели и упали в цене, — сказал он. — В обмен на статус легальности и еще кое-какие подачки они согласятся на это.

— Вооруженные силы никогда не пойдут на сделку с АПРА, — сказал Паредес.

— Так их воспитали правые: внушили, что нет врага страшнее, — сказал он. — Однако можно ведь и перевоспитать, объяснив, что АПРА преобразилась. Она даст военным любые гарантии.

— Знаешь что, — сказал Паредес, — не езди в аэропорт встречать Ланду, а сходи-ка ты лучше, Кайо, к психиатру. После этих бессонных ночей ты слегка повредился.

— Вот увидишь, в пятьдесят шестом году президентом станет какой-нибудь барин, — зевнул он. — А нам с тобой предложат передохнуть. Ну и прекрасно будет. Не знаю, для чего мы затеяли этот разговор. Высокая политика — не нашего ума дело. У твоего дядюшки есть советники. Всяк сверчок знай свой шесток. А который, кстати, час?

— У тебя еще есть время, — сказал Паредес. — А я поеду спать, эти два дня меня доконали, в постоянном напряжении, нервы как струны. А ночью возьму девицу, отведу душу. Не желаешь составить компанию?

— Не-е, дон Кайо, он так с самого Чаклакайо и не просыпался, — сказал Лудовико, показывая на Иполито. — Вы не смотрите, что так медленно едем, мне самому как песку в глаза сыпанули, боюсь, стукнемся. Не беспокойтесь, дон Кайо, в аэропорту будем вовремя.

— Самолет через десять минут, дон Кайо, — хриплым, измученным голосом сказал Лосано. — Я пригнал две машины с людьми. Самолет-то пассажирский, я не знаю, как бы его поаккуратней взять…

— Ланда не арестован, — сказал он. — Я сам его встречу и отвезу. Уберите своих, что они выстроились, как на парад? Все прочее — в порядке?

— Всех взяли, — сказал Лосано, позевывая, растирая небритое лицо. — Вот только в Арекипе небольшой прокольчик случился. Доктор Веларде, сочувствующий АПРА. Кто-то его предупредил, он смылся. Будет, наверно, пробиваться в Боливию. Пограничников предупредили.

— Ну и ладно, можете идти, — сказал он. — Вы посмотрите на Лудовико с Иполито: опять задрыхли.

— Они просили о переводе, — сказал Лосано. — Как прикажете, дон Кайо?

— Ничего удивительного, им надоели бессонные ночи, — улыбнулся он. — Ладно. Подыщите мне других, только чтоб были не такие сони. До свиданья, Лосано.

— Может быть, хотите пройти внутрь, присядете? — сказал, отдавая ему честь, лейтенант.

— Нет, спасибо, подышу воздухом, — сказал он. — Да вот он, идет на посадку. Лучше растолкайте этих лежебок, пусть подадут машину поближе. Я пойду вперед… Прошу вас, сенатор, в машину. Садитесь. Лудовико, мы едем в Сан-Исидро, к сенатору Ланде.

— Это отрадно, что в Сан-Исидро, а не в тюрьму, — пробурчал, не глядя на него, сенатор. — Надеюсь, мне хоть дадут переодеться и принять душ.

— Дадут, — сказал он. — Поверьте, я очень сожалею, что приходится причинять вам столько беспокойства, но другого выхода не было.

— Сирены, автоматы, как на штурм цитадели собрались, — сказал сенатор, приникнув к стеклу. — Когда они нагрянули в имение, я испугался, как бы жене не стало дурно. Это по вашему приказу, Бермудес, меня в мои шестьдесят заставили провести ночь в кресле?

— Это большой такой дом, с садом, да? — сказал Лудовико.

— Прошу вас, сенатор, — сказал он, указывая на широко раскинувшийся, густой сад, и через мгновение заметил их: белые нагие тела мелькали под лаврами, раздавался смех, белые проворные пятки топтали влажную траву. — После вас, после вас.

— Папа, папочка! — бросаясь на шею сенатору, закричала девушка: он увидел ее фарфоровое лицо, большие испуганные глаза, стриженые каштановые волосы. — Я только что говорила с мамой, она чуть жива от страха. Что случилось? Что случилось?

— Доброе утро, — пробормотал он и быстро раздел ее и швырнул на постель, где ее с жадностью подхватил, втянул в себя клубок женской плоти.

— Я потом тебе объясню. — Ланда осторожно развел ее руки, повернулся к нему: — Проходите, Бермудес. Кристина, позвони в Чиклайо, успокой мать. Проследи, чтоб нам не мешали. Садитесь, Бермудес.

— Буду с вами предельно откровенен, сенатор, — сказал он. — Если вы последуете моему примеру, мы выиграем время.

— Предисловие ваше — излишне, — сказал Ланда. — Я никогда не лгу.

— Генерал Эспина взят под арест, все офицеры, обещавшие ему помощь, подтвердили верность президенту, — сказал он. — Мы не хотим давать ход этому делу. А потому я вам предлагаю заявить о вашей безоговорочной поддержке режима и остаться на посту лидера большинства. Одним словом — забыть все, что произошло.

— Прежде всего я должен знать, что произошло, — сказал Ланда; он сидел совершенно неподвижно, положив руки на колени.

— Вы устали, сенатор, и я устал, — пробормотал он. — Не будем терять времени.

— Я должен знать, в чем меня обвиняют, — сухо повторил Ланда.

— В том, что вы осуществляли связь между Эспиной и вовлеченными в заговор гарнизонами, — сказал он, всем своим видом являя покорность судьбе. — В том, что обеспечивали мятежников деньгами — и своими собственными тоже. В том, что устраивали здесь и в своем имении «Олаве» тайные собрания с заговорщиками из числа штатских лиц, ныне арестованными. Мы располагаем доказательствами — есть и звукозапись, и подписанные показания. Но речь не об этом, объяснений от вас не требуется. Президент хочет предать этот случай забвению.

— Да, речь не об этом, а о том, чтобы в сенате не появился враг, знающий режим как свои пять пальцев, — сказал Ланда, пристально посмотрев ему в глаза.

— Речь о том, чтобы не дробить парламентское большинство, — сказал он. — Кроме того, режиму нужно ваше имя, ваш вес, ваше влияние. Итак, вы должны признать: ничего не было. И ничего не будет.

— А не соглашусь? — Голос Ланды был еле слышен.

— А не согласитесь — придется покинуть страну, — сказал он не без досады. — Мне, наверно, не надо вам напоминать, как тесно переплелись ваши интересы с интересами государства.

— Все правильно: сначала нахрапом, потом шантажом, — сказал Ланда. — Узнаю ваш стиль, Бермудес.

— Вы не новичок в политике и хороший игрок и прекрасно понимаете, как надо себя вести, — спокойно сказал он. — Не тяните, сенатор.