Лунная долина - Джек Лондон

— А кроме того, он очень терпелив, но не упрям. Предположим, он допустил ошибку — посадил какие-нибудь овощи, а затем узнал, что этот сорт не будет иметь сбыта, — в таких случаях белый обычно упрямится и не хочет признать свою ошибку, а китаец — признает. Он старается уменьшить потери. Земля должна работать и давать деньги. Как только он понял свою ошибку, он тут же, без всяких колебаний и сожалений, берется за плуг, перепахивает поле и сажает что-нибудь другое. У него есть смекалка. Китайцу достаточно взглянуть на побег, который чуть высунулся из земли, и он уже знает, вырастет этот побег или нет, и предскажет, какой он даст урожай — большой, средний или плохой. Это одно. А во-вторых, он регулирует созреванье овощей, — он ускоряет или задерживает его в зависимости от рынка. А когда настает подходящий момент, его урожай — пожалуйте — уже готов, и он выбрасывает его на рынок.

Они беседовали с Ганстоном несколько часов; и чем больше он рассказывал о китайцах и об их способах ведения хозяйства, тем сильнее росло в душе Саксон чувство досады. Она не сомневалась в фактах, которые приводил комиссионер, но эти факты не увлекали ее. Они не вязались с ее представлением о лунной долине. И лишь после того как их разговорчивый спутник сошел с поезда, Билл выразил словами волновавшие ее смутные мысли.

— Ну! Мы ведь с тобой не китайцы! Мы белые. Какому китайцу придет на ум носиться на лошади сломя голову ради своего удовольствия? Ты когда-нибудь видела, чтобы китаец проплывал через полосу прибоя в Кармеле? Или занимался боксом, борьбой, бегом, прыжками исключительно из любви к спорту? Ты когда-нибудь видела, чтобы китаец, взяв ружье, отмахал шесть миль и вернулся домой веселый и довольный с каким-нибудь тощим зайцем? Ведь что китаец делает? Работает до потери сознания. Ничего другого знать не хочет. Да к чертям всякую работу, если жить только ради этого! Я достаточно наработался в своей жизни и умею работать не хуже любого из них. Но какой в этом прок? С тех пор как мы с тобой странствуем, Саксон, я твердо понял одно: работа — далеко еще не все в жизни! Черт! Да если бы вся жизнь состояла только в работе, так нужно бы поскорее перерезать себе глотку, и прощайте. А я хочу, чтобы у меня был и дробовик, и ружье, и хорошая верховая лошадь, и я не желаю так изматываться, чтобы не иметь сил любить свою жену. Зачем это нужно — быть богатым, зарабатывать на картофеле двести сорок тысяч долларов?.. Смотри на Рокфеллера! Он вынужден сидеть на одном молоке. А мне подавай бифштекс и такой желудок, чтобы подошву переваривал! И мне нужна ты, и свободное время, и возможность вместе повеселиться. Зачем жизнь, если в ней нет радости?

— О Билл! — воскликнула Саксон. — Вот это я все время и чувствовала, только слов не находила, чтобы сказать. Именно это меня и мучило. Я уж решила, что мне, видно, чего-то не хватает и я не гожусь для деревни! Ни разу я не позавидовала этим португальцам в Сан-Леандро, я не хотела быть на их месте, и не хотела быть на месте далматинцев из Пахарской долины, и даже на месте миссис Мортимер. И ты тоже им не завидовал. Нам с тобой нужна лунная долина — не так уж много работы и чтобы можно было веселиться, сколько душа просит. И мы будем искать эту долину, пока не найдем. А если не найдем, так все равно будем жить интересно, как мы живем с самого ухода из Окленда. Знаешь, Билл… мы никогда, никогда не будем работать с тобой до потери сознания, правда?

— Никогда, — убежденно согласился Билл.

С вещами за спиной они вошли в Блэк Даймонд. Это была небольшая деревушка, состоявшая из разбросанных лачуг; на главной улице чернела непролазная грязь, еще не просохшая после весеннего дождя. Тротуары казались горбатыми из-за множества неровных ступенек и площадок. Ничто не напоминало Америку. Фамилии над темными грязными лавчонками были явно иностранные, американцу их и не выговорить. Единственную грязную гостиницу содержал грек. И греки сновали всюду — смуглые мужчины в высоких сапогах и беретах, пестро одетые простоволосые женщины, ватаги коренастых, крепких ребятишек. Все они говорили с чуждыми интонациями, перекликались резкими голосами и болтали с присущими жителям Средиземноморского побережья живостью и экспансивностью.

— Гм! Где же тут Соединенные Штаты? — пробормотал Билл.

По берегу стояли заводы рыбных и овощных консервов, и работа там кипела; но тщетно путники искали среди рабочих американские лица. Билл утверждал, что только счетоводы и мастера американцы; остальные — сплошь греки, итальянцы и китайцы.

Придя на пароходную пристань, они увидели, как подплывают ярко раскрашенные греческие лодки и, выгрузив груду сверкающего лосося, отходят от берега. Нью-Иоркский канал, — как называлась тинистая речка, на которой стояла пристань, — поворачивал на запад и на север, а затем терялся в общем русле двух слившихся рек — Сакраменто и Сан-Хоакин.

За пароходной пристанью тянулся ряд рыбачьих пристаней, а дальше шли мостки для сушки сетей; и здесь, вдали от шума и гама чужеземного поселка, Саксон и Билл сняли с плеч свою поклажу и расположились отдыхать. Высокий шуршащий камыш рос прямо из глубокой воды, у самых свай полусгнившей пристани. Против поселка лежал длинный плоский остров, и на фоне неба выступала зубчатая линия тополей.

— Совсем как на той голландской картине с ветряной мельницей, которая висит у Марка Холла, — заметила Саксон.

Билл показал рукой на устье речки и на белевшую за широкой водной поверхностью группу крошечных домиков, позади которых, подобно мерцающему миражу, развертывалась низкая гряда Монтезумских холмов.

— Вон те домики — это Коллинсвилл, — сказал он. — Сакраменто протекает мимо Коллинсвилла, оттуда можно подняться до Рио-Виста, Айлтона и Уолнот-Грова, да и вообще попасть во все те места, о которых нам рассказывал мистер Ганстон. Сакраменто отделен от Сан-Хоакина целой вереницей островов и узких рукавов.

— Хорошо на солнышке, — зевнула Саксон. — И как здесь тихо, хотя мы так близко от этих чудных иностранцев. Подумать только! В городах люди сейчас избивают и убивают друг друга из-за работы…

Время от времени вдали проносился пассажирский поезд, и на его грохот отзывались эхом отроги Чертовой горы, вздымавшей к небу свою грузную, покрытую лесом, раздвоенную вершину. И опять воцарилась сонная тишина, которую лишь изредка нарушал далекий возглас на чужом языке или постукивание моторного рыбачьего катера, медленно входившего в устье реки.

Шагах в ста от них, у самых тростников, стояла на якоре нарядная белая яхта. Несмотря на небольшие размеры, она казалась поместительной и удобной. Из трубы печурки поднимался дым. На корме было выведено золотыми буквами название яхты — «Скиталец». На рубке, греясь в лучах солнца, лежали женщина в розовом шарфе и мужчина. Мужчина читал вслух, женщина шила. Рядом с ними растянулся фокстерьер.

— Да, им не нужно торчать в городах, чтобы быть счастливыми, — заметил Билл.

Из каюты на палубу вышел японец, сел на носу и принялся ощипывать курицу. Перья уплывали длинной вереницей к устью реки.

— Посмотри, Билл! Он ловит рыбу! Он привязал лесу к пальцу ноги! — удивленно воскликнула Саксон.

Мужчина отложил книгу и взялся за лесу, женщина подняла глаза, терьер залаял. Рыболов, перебирая руками, стал вытягивать лесу, и на крючке оказалась крупная рыба. Когда рыба была снята с крючка и леса с новой приманкой закинута в воду, мужчина снова обмотал ее вокруг пальца ноги и снова взялся за книгу.

С берега на мостки сошел другой японец, остановился рядом с Саксон и Биллом и окликнул людей на яхте. Он нес свертки с мясом и овощами; один карман его был набит письмами, другой — газетами. В ответ на его зов сидевший на носу японец встал, продолжая держать в руках полуощипанную курицу. Лежавший на крыше каюты человек сказал ему что-то, отложил книгу и, вскочив в привязанный к корме белый ялик, принялся грести к берегу. Подведя лодку к мосткам, он сложил весла, взялся за причал и приветливо поздоровался с Биллом и Саксон.

— О, я ведь вас знаю! — к немалому изумлению Билла воскликнула Саксон. — Вы…

Но тут она смутилась и смолкла.

— Что же вы? Продолжайте, — еще приветливее улыбнулся незнакомец.

— Вы — Джон Хастингс, я уверена. Я видела вашу фотографию в газетах, когда вы были корреспондентом во время русско-японской войны. Вы написали очень много книг, хотя я ни одной из них не читала.

— И хорошо сделали, — отозвался он. — А как вас зовут?

Саксон назвала себя и представила Билла; заметив, что писатель смотрит на их поклажу, она вкратце описала все их странствие. Ферма в лунной долине, видимо, пленила его воображение, и хотя японец со всеми пакетами уже благополучно сидел в ялике, Хастингс все еще медлил. Когда Саксон упомянула Кармел, то оказалось, что он знает всю компанию Холла, а услышав, что они собираются в Рио-Виста, немедленно пригласил их на яхту.