Изгнанники, или Топ и Харри - Лизелотта Вельскопф-Генрих

Джо. Он взял ту шкуру, на которой лежал Джо, положил на нее убитого, еще раз посмотрел на худенькую детскую фигурку в праздничной одежде, вышитой Уиноной, на его лицо, освещенное луной, изможденное, как лицо старика, и перехлестнул края шкуры так, как они когда-то закрыли лицо матери Харки и Харпстенны. Этот покойник принадлежал Харке; никто не имел права к нему прикоснуться, изувечить или бросить останки на корм собакам. Харпстенна должен быть похоронен в своей нарядной одежде и со своим оружием; он пал в бою. Харка походил вокруг, подобрал четыре обломка шестов для вигвама и несколько кожаных шнуров, поставил штанги попарно, скрестив их. К точкам скрещения он подвесил мертвое обернутое тело за изголовье и за изножье, чтобы оно больше не касалось земли. Таков был обычай дакота хоронить своих мертвых, чтобы хищники не достали до них и не растерзали.

Харка остался сидеть при покойнике. Он подтянул к себе колени, обхватив их руками. Он складывал губами погребальную песнь своему младшему брату, не издавая при этом ни звука. Он пел для себя самого песнь о детях Маттотаупы, который некогда был великим вождем. Дух Харпстенны должен был примириться.

Белые мужчины, которые спали на деревенской площади и которые стояли в дозоре снаружи, не заметили ничего из произошедшего. Не прозвучало ни выстрела, ни вскрика. Только постовые у лошадей подняли головы, но поскольку Маттотаупа отошел оттуда, а Джо никого не окликнул, значит не было никакой тревоги и не требовалось никакого вмешательства.

Джо Браун хотел всего лишь взять себе другую шкуру, но потом оставил это намерение и двинулся к одному из вигвамов. Внутри было темно, и, когда он вошел, кто-то крикнул сердито: «Эй!» – потому что его разбудили. Джо упал среди спящих мужчин. Оставаться со своими индейскими разведчиками ему было жутковато.

Когда забрезжило утро, все проснулись. Мужчины пошли к ручью, чтобы освежиться. Маттотаупа и Харка тоже пошли. Но они не смотрели друг на друга, а поскольку говорить было не о чем, они и не разговаривали.

Но еще до того, как белые мужчины покончили со своим завтраком и собрались в дорогу, Маттотаупа уже объезжал округу верхом и осматривался. Щеки его и виски ввалились, а волосы в свете восходящего солнца казались более седыми, чем были в вечернем свете заката.

Отряд из пятидесяти всадников двинулся в обратный путь домой, а Джо предстояла дорога в противоположную сторону – догонять своих товарищей и подыскивать новое место работы. Инженер не тронулся одновременно с милицией, а позволил себе еще полчаса утреннего покоя, когда отряд ускакал. Тишина уединения снова легла над прерией у Конского ручья. Синева весеннего небосвода простиралась над далекими, еще заснеженными вершинами Скалистых гор и над суровой степью. Харка повел трех мустангов на водопой и прогнал собак.

Когда он пришел с лошадями, поднялся Маттотаупа, уже вернувшийся и сидевший рядом с Джо, куря трубку. Поскольку Маттотаупа внимательно смотрел на запад, наморщив лоб, Харка тоже оглянулся и раньше, чем инженер, узнал, что занимало отца. По прерии шел пешком одинокий человек – быстрым шагом и не таясь. Два индейца скоро поняли, что это была женщина – или, по крайней мере, человек был одет в женское платье. Маттотаупа взял в руки ружье, и, когда Джо заметил это, он тоже встал и приготовил оружие. Харка подвел обоим мужчинам коней так, чтобы они при случае сразу могли на них вскочить.

Сам он встал позади Чалого и смотрел вдаль через его спину. Когда охотничий зоркий глаз уже мог различить детали, Маттотаупа и Харка одновременно узнали Унчиду. Губы Маттотаупы враждебно сжались: он вспомнил о том, что она требовала от него скальп Рыжего Джима и что видела позор его поражения в вигваме. Харка же ничего не думал и не чувствовал. Его нервы были в таком напряжении, при котором думать было невозможно.

Когда женщина приблизилась настолько, что и Джо различил ее седые волосы и женский облик, инженер поставил ружье на землю и оглянулся на Маттотаупу, чтобы знать, как в таком случае должны себя вести достойные мужчины. Но индеец не заметил его взгляда и продолжал сжимать ружье.

Женщина знала этот ручей и, дойдя до западного берега, просто перешла его вброд на мелком месте, не обращая внимания на намокший подол платья. Она выбралась на восточный берег и, должно быть, уже могла видеть погребенный труп, завернутый в кожу, и немного дальше по течению реки – изувеченные трупы. На мгновение задержавшись на берегу, она направилась к центру деревенской площади и прошла дальше к подвешенному покойнику. У этой детской могилы она издала один-единственный жалобный, протяжный стон. Потом подобрала с земли кожаное полотнище от вигвама и быстро двинулась к тому месту, где лежали неприбранные трупы. Она завернула их в полотнище всех вместе. Это была защита на короткое время.

Проделав все это, она пустилась в обратный путь. При этом она не стала обходить стороной группу мужчин и прошла рядом с ними. Она повернула лицо к Маттотаупе и Харке и заглянула им в глаза. Маттотаупа потупился, а Харка выдержал ее взгляд и не скрывал ничего, что его глаза могли сказать Унчиде – и больше никому, кроме нее. Это была скорбь, которая ждала ответной скорби.

Унчида двинулась дальше. Она снова перешла через ручей и направилась на запад, в прерию, к лесам, где скрывались ее соплеменники и где ее возвращения ждала Уинона.

Только когда она скрылась от всех глаз, Джо снова пошевелился.

– Какая странная местность и какие удивительные люди, – сказал он. – Какое лицо! Может быть, она искала своего сына?

– Она его не нашла, – ответил Маттотаупа.

Лагерь

Маттотаупа вскочил на своего мустанга и направил его в ту сторону, куда за ним должен был последовать и Джо. Инженер снова скакал вторым, а Харка замыкал порядок. Хорошо, что Харке не приходилось идти пешком, и хорошо, что конь сам шел за остальными. Язык сухо прилипал к нёбу, хотя юноша напился в дорогу. В глазах было жжение, в висках жар, а во лбу боль. Прерия расплывалась у него перед глазами, так что он больше не различал небо и землю.

Когда через несколько часов они сделали привал у воды, Харка с трудом сполз с коня, и оба мужчины обратили внимание на его состояние.

– У него жар, – сказал Джо. – Что делают в таких случаях индейцы?