Несовместимость - Илана Л

Уже подъезжая к кладбищу, я написала Тане, что сама вечером к ней заеду. Самой себе сказала, что только десять-пятнадцать минут, потом к гинекологу, а после к Роме.

Заменив цветы, я коленями опустилась на еще немного сырую после ночного дождя землю. Даты рождения и смерти нелепо смотрелись на белом граните. Он будто дышал, а цифры насильно заталкивали его обратно в темную пучину.

– Здравствуй, моя хорошая, – пальцами дотронулась до белого камня, слегка провела по шершавым выступам, – до сих пор не могу поверить, что тебя нет с нами, и время вспять не повернуть, а если повернуть, смогли бы мы что-то исправить? Знаешь, врачи твердят, что произойти это может с абсолютно любой парой. А я поверить не могу – почему мы? Почему именно ты? Я, когда узнала, что жду тебя, даже в мыслях боялась жуткого слова "аборт". Это противоестественно и не для меня. Ты наша! Но порой я понимаю, как эгоистично мыслю. И, возможно, аборт не позволил бы тебе страдать те несчастные минуты, которые тебе подарили. Я пытаюсь представить, какой бы ты сейчас была, какого цвета твои глаза и как часто улыбаешься. Ты мне снишься, но нередко твой образ размыт, и я сама раз за разом складываю картинки. Додумываю. В итоге ты оказываешься полной копией своего папы, – меня душили слезы и голос становился приглушенным. – В прошлый раз я тебе рассказывала, что учудила Катя, как она решила челку подравнять, – я негромко засмеялась, снова вспоминая, как, пыхтя, она стояла возле зеркала, держала застывшую руку с ножницами и с ужасом взирала на неровные волоски, торчавшие в разные стороны, уже не напоминавшие ту пышную челку, – представляешь до сих пор отрастает. Такой проказницей растет, – остановилась, перевела дыхание, потому что говорить становилось труднее, да и начинала ощущать резкие удары сердца. Безостановочно стирала льющиеся слезы, – думаю вы бы поладили. Она очень смышленая девочка, уже по слогам читает. А пару недель назад ей исполнилось шесть лет. Мы с твоим папой думали, что же такое подарить, а потом поехали все вместе в Диснейленд. Катя пищала от восторга.

Я привстала, обошла вокруг белого камня. Как мне хотелось, чтобы он ожил, произнес хоть одно малюсенькое слово в ответ.

Небольшой ветерок трепал цветы, и я не с первого раза смогла зажечь свечу, пламя колыхалось в такт ветру.

Пересела на скамейку, смотря, как лучи солнца красиво поблескивали на камне, плавно падая на траву вокруг оградки.

– Моя хорошая, я снова беременна, – и против воли улыбнулась сквозь слезы. Не могла иначе. Тоска и радость одновременно дробили, хоть порядком и точило изнутри.

Перед глазами – красные полоски тестa, которые сильно выделялись на белом фоне раковины, и я опять мысленно смотрела на них, гипнотизировала.

Дотронулась до живота, погладила его. Я помнила, не смогла забыть то ощущения вакуума, когда вместо радости испытала сумасшедшую боль. Мне даже на минуту не позволили подержать дочь, неонатолог мгновенно перехватил еле живое тело моей малышки и подключил к аппарату искусственного дыхания.

– Я не знаю, что делать, мой ангел. Хочется смеяться, но не могу.  Страшно совершить непоправимое, – робко посмотрела на руки, лежащие на животе.

Раздалась телефонная трель. Я сбросила знакомую мелодию и несмело встала. Снова поправила цветы и погладила холодный, белый камень. Беззвучно взирала на него, впитывая каждое колебания ветра и игру солнца. Меня колотило и трясло. Мучительный, невыносимый выбор когтистыми лапами сжимал сердце.

– Пока, доченька, – заставила сделать себя пару шагов назад и, не оглядываясь, направилась к воротам кладбища.

Кровь стучала в висках, когда снова зазвонил телефон. Рука дернулась, но перезванивать Роме не имело смысла. Он увидел меня, и пошел навстречу. Я на секунду застыла, а потом аккуратно ладонями начала стирать остатки слез.

– Хорошо, когда лучшая подруга жены работает рядом. Сразу узнаешь о каких -то мифических делах, – вроде бы спокойно произнес он. И даже улыбка коснулась губ, только глаза смотрели настороженно.

Мы стояли в нескольких шагах друг от друга, я прятала руки в карманах пальто, а Рома сжимал сотовый.

– Привет, – наконец-то выдавила я.

– Могла бы предупредить, что поедешь... – последнее слово Рома будто намеренно опустил и посмотрел в сторону, куда вела тропа, – я бы тоже...

– Я не собиралась...Прости... – замолкла, – прости... – еще раз повторила и потянулась рукой к его щеке.

Рома подхватил руку, переплетая с его горячими пальцами. Другой – сжал переносицу.

– Ты почему плакала? – нахмурился он. Притянул к себе за плечи, вглядываясь в лицо.

Я замерла в его руках. Не хотела говорить, вот так с обрыва огорошивать, да и не место для серьезных разговоров, только знала, что тянуть нельзя. Можно дотянуть, а потом труднее и труднее будет...

– Я хотела поговорить с тобой...

Рома наклонился и поцеловал, прижимая рукой за затылок.

– Слушаю, – с легкой улыбкой в голосе, сказал он и сильнее запахнул на мне пальто, застегнув на пару верхних пуговиц.

– Я беременна, Ром, – выдохнула в голос.

И земля не покачнулась, и ничего вокруг не остановилось. Мы оба дышали, как и прежде. Только так странно друг на друга смотрели.

Горьковатый страх сменился ужасом. На виске пульсировала вена, было видно, как менялся Ромин взгляд.

– Ты же понимаешь, что это значит? – мой вопрос пронесся эхом, вызывая нервную дрожь. Чувствовала, как проклятущие слезы рвались наружу, – мы не имеем право рисковать, – почти шепотом произнесла я, боясь сказать это в полный голос.

Рома сильно стиснул губы и сам того не осознавая сжал до хруста мою ладонь.

– Нет! – решительно, оглушающе сообщил он. Странный холод внутри живота поднимался.  Я вздрогнула, когда услышала более спокойное: – Мы сейчас поедем к врачу и с ним поговорим, – Рома обнял меня за талию и положил руку на живот. Теплую, сильную, ласковую. Его касания и медленные поглаживания обрушились на меня снежной лавиной. И я скривилась, будто от удара пощечины.  

– Ничего нового нам не скажут, – я втянула воздух, зажмурилась и сильно обвила его за шею. – Не даст он никаких гарантий. Понимаешь, любимый? – шептала я на ухо. – Врач скажет, что бессмысленно что-либо прогнозировать. И ребенок может родиться больным.

– Не здоровый ребенок не приговор и не конец