Плачь, Маргарита - Елена Евгеньевна Съянова

Она покачала головой.

Он выпустил ее руку, но она, как будто не заметив, продолжала стоять, чуть наклонившись к нему.

— Гели!

— Да? Нет, ничего.

Она выпрямилась.

— Как ты себя чувствуешь? Эльза сказала, не очень хорошо?

— Да, я… можно мне…

— Иди, побудь с подругами. Я понимаю.

— Спокойной ночи, — попрощалась она, как некогда, в бытность примерной девочкой, присылаемой матерью перед сном к дяде в редкие приезды его домой в Линц или в Вену.

Когда Гесс около полуночи вернулся домой, его встретил один Лей, сказавший, что дамы уже спят, а ужин в столовой. Рудольф до того вымотался за день, что поначалу не обратил внимания на то, что Эльза его не встретила, а Роберт остался у них на ночь, хотя всегда говорил, что в чужом доме ему снятся кошмары. Рудольф поинтересовался, как дети, и направился в столовую. Лей прошел за ним следом и сел у другого конце стола. Рудольф несколько раз вопросительно взглядывал на него, наконец спросил, не случилось ли чего.

— Прожуй сначала, — буркнул тот. — Фюрер хочет объявить завтра о помолвке с Ангеликой.

— Да? — Гесс покрутил в пальцах ножку бокала. — Пожалуй, стоит выпить за это?

— Я не буду. А ты пей.

— Чего ты мрачный такой?

— Голова болит.

— У меня тоже раскалывается. Вообще этого следовало ожидать. Он еще осенью говорил. Что тут поделаешь? Он любит ее.

— Руди, как ты думаешь, — осторожно начал Лей, — если она ему откажет, это будет очень тяжело?

— Не откажет.

— А если…

— Не откажет. Я знаю, что говорю.

— И все-таки ответь на мой вопрос.

Гесс пожал плечами.

— Если ты сейчас откажешься от Маргариты, как ты думаешь, будет ей тяжело?

— Да черт тебя подери! — Лей болезненно поморщился. — Что за сравнение?

— Сравнение, в том, что из двоих один всегда любит сильнее. А почему ты спрашиваешь?

— Ладно, ты мне ответил. Хотя я спросил о другом.

— Фюрер не Маргарита, конечно, а Маргарита — не фюрер, — заметил Гесс. — Она, я думаю, пережила бы, а вот Адольфу еще одно разочарование ни к чему. Нужно его поберечь. Я завтра поговорю с Ангеликой, чтобы не дурила.

— Я уже с ней говорил.

— И что же?

— Молчала, слушала. Я сказал ей, что даже отказать можно по-разному.

— Вот это правильно. — Гесс зевнул. — Вообще, между нами, это черт знает что! Если б можно было его отговорить… Эти жены столько крови пьют.

— Бывают исключения — Эльза твоя, Магда, Карин…

— Да, бывают. Знаешь, а ты, пожалуй, прав. Я так устал сегодня, что туго соображаю.

— В чем я прав?

— Девчонка в самом деле может отказать. И главный вопрос — как! Если бережно…

Лей молча курил. Он понимал, что тонкий и деликатный Гесс завтра устыдится этого разговора.

Обычно дни рождения Лея в Кёльне отмечались многолюдно и с пышностью. В прошлом году в этот день сорок раз прозвонил соборный колокол. Которой из поклонниц гауляйтера пришла в голову подобная идея, осталось неизвестным, но только Роберт вспоминал об этом с раздражением — было неловко перед старыми бойцами и ребятами из СА, которые, как ему показалось, начали глядеть на него не теми глазами.

Из всех наци лишь Герман Геринг был в этом плане универсал — мог блистать среди послов и принцев крови, а затем пить горькое пиво, плевать по углам и обниматься с работягами.

Роберт вчера сказал Эльзе, что никакого торжества не хочет: траур по Полине, недавнее нездоровье детей, собственное плохое самочувствие… Была и еще причина — оба знали о ней.

Вечером пятнадцатого собрались только близкие — Геринг, Геббельсы, Гиммлер, Борманы, Ганфштенгль, Хаусхоферы, Грегор Штрассер. Все они приехали без приглашения, которого им, за исключением Бормана, не требовалось. Борману Лей позвонил накануне по поводу рейнских должников (провинциальные партийцы терпеть не могли платить взносы в Фонд пособий, который возглавлял Борман), в заключение разговора добавил неожиданно для себя, что желал бы видеть их с Гердой на небольшом торжестве, и передал трубку Эльзе, сделавшей в качестве хозяйки дома официальное приглашение.

— Сколько церемоний! — забавлялся поневоле слышавший все это Гесс. — Ай да Мартин! Ну не молодец?

Лей на это не реагировал. Отшучиваться ему лень было, а сказать правду он не мог — пришлось бы сказать всю правду. Про себя он решил, что Борману лучше официально быть в курсе дела, потому что как шпион он опасен, но как тайный шпион опасен вдвойне.

Праздник получился своеобразный. После казенной толчеи Коричневого Дома всем хотелось покоя, теплоты, и уютный дом Гессов к этому располагал. И виновник торжества умел не только вносить нервозность, но и снимать ее, если хотел, конечно.

Все уже знали, какое сообщение намерен сделать фюрер. Отношение к этому было однозначное: ни один из соратников по борьбе не одобрял решения Гитлера жениться на собственной племяннице, да еще такой неспокойной и непредсказуемой, как Ангелика Раубаль.

Подобный брак, как ни верти, не добавлял популярности лидеру партии, и самым разумным было бы вообще его скрыть от наибольшего числа приближенных.

Объявление о помолвке Гитлера и Ангелики Раубаль состоялось около одиннадцати вечера, и поздравления были приняты. Адольф был возбужден, Гели — спокойна и задумчива, старалась ни на кого не смотреть. Лишь на троих она поднимала глаза, не страшась выдать свои чувства, и трижды вставал в них немой вопрос: «Что же дальше?»

Эти трое, Эльза, Маргарита и Лей, хоть и в разной степени, но были ее союзниками; она верила им. Они сказали: «нужно подождать», «нужно щадить Адольфа». Она ждала, щадила.

Вальтер находился в Мюнхене. Они уже виделись, но она внушала себе: нас двое, а Адольф один; нас ждет счастье, а его — страдание, которое нужно облегчить. И она готова была слушаться своих союзников и дышать дальше. Она только не понимала, отчего эти трое как будто сторонятся друг друга — Лей и Эльза почти не разговаривали и какая-то тень встала между Гретой и Робертом.

— Я начну с того, что верну немцам Рейн! Я клянусь вам, что добьюсь этого в первые же годы! Вы слышите, Роберт, я начну с Рейна!.. — Голос Адольфа в соседней гостиной от волнения взвивался до высоких нот. — Я обещаю вам этот подарок к сорокапятилетию!

Ангелика вышла вслед за Гретой в маленькую курительную и прикрыла дверь.

— Давай покурим. Вот хотя бы эти, — предложила она и взяла со столика начатую пачку американских сигарет.

— Я пробовала, мне не нравится.

— Что с тобой?

— Не знаю, — слабо улыбнулась Маргарита. — Странное какое-то чувство. Мне всегда так хотелось домой, в Германию. Я всегда торопила родителей, а сейчас… хочется уехать. Неуютно здесь иногда.

— Здесь — это в Мюнхене? Или вообще?

— Сама не пойму.