Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович

Но когда, наконец, наступил давно ожидаемый день заседания совета, Савва все-таки испытывал необычайное волнение.

Он не знал, что делать. Ехать было некуда. Он то и дело посматривал на часы и чувствовал, как бьется его сердце и жилы наливаются на широкой шее.

Ему становилось душно в комнате. Хотелось на воздух, на свежий, морозный воздух.

Надо было как-нибудь убить время до вечера. Время сегодня, казалось, тянулось необыкновенно медленно.

Савва подошел к окну. Белым, мягким снегом были покрыты улицы. Утро было солнечное, блестящее, морозное.

— Эй! — гаркнул Савва. — Запречь Молодчика, да поскорее!

«Молодчик» был кровный, гоночный рысак, на котором Савва почти никогда не ездил.

Через четверть часа Савва вышел на подъезд в черном тысячном медведе и большой боярской шапке. Просто любо было смотреть на этого чернобрового красавца.

А другой красавец нетерпеливо бил копытами и встряхивал красивой, породистой головой. Это был превосходный караковый жеребец, особенно любимый Леонтьевым. Толстый молодец-кучер держал коня на тугих вожжах.

— Застоялся, видно, Молодчик? — промолвил Савва и с любовью потрепал красиво изогнутую шею благородного животного.

Конь фыркал, обдавая Савву теплым дыханием.

— Застоялся, Савва Лукич! Промять его не мешает!

— Промнем коня!.. — отвечал Савва, отходя от коня.

Он сел в маленькие санки, и конь рванул.

— Куда прикажете?

— На острова пошел! да промни, промни, Степан, коня-то! — крикнул Савва.

Первопуток был отличный. В городе кучер не давал ходу Молодчику, но когда выехали на острова, то рысак понесся вихрем. Савва откинул шубу и не чувствовал холода. Чем-то давно прошедшим пахнуло на него, когда он быстро мчался по гладкому снегу. Прежний ямщик проснулся в нем, и он как-то залихватски крикнул, выгнувшись из саней:

— Нажигай… нажигай, Степан!

Конь был весь в мыле, когда после двухчасовой езды он остановился у загородного ресторана. Конь тяжело дышал и вздрагивал.

— Промяли, Степан?

— Промяли, Савва Лукич!..

— Эко славный конь-то какой!

Савва пошел в комнаты и велел подать себе завтракать.

Он выпил целый графин водки, съел две селедки, но до блюда не дотронулся… Есть ему не хотелось…

Савва взглянул на часы… «Эко как тянется время. Еще всего четвертый час!»

В соседней комнате раздался веселый смех вошедшей компании. Савва увидал в окно пустую тройку. Из-за тонкой стены слышны были мужские и женские голоса.

Кто-то заглянул к нему в комнату и извинился, Савва узнал знакомого офицера.

— Милый человек! — окликнул он. — Али приятеля не признал?

Офицер весело приветствовал Савву.

— С кем вы здесь путаетесь, а?

— С веселыми барыньками…

— Пустишь в вашу компанию, что ли?

— С большим удовольствием, Савва Лукич…

Савву представили дамам. Мужчины почти все знали Леонтьева, и Савва тотчас же приказал нести дюжину шампанского и пил за троих.

Был шестой час, когда Савва возвращался в город, оставив компанию за пиром…

Хмель быстро выскочил у него из головы, когда, остановившись против дома, где заседал совет, он увидал ярко освещенные окна. У подъезда стояли кареты и сани.

«Верно, не решили еще!» — вздрогнул Савва и стал креститься, обратившись к Петропавловской крепости…

В окнах мелькнули тени… Скоро из подъезда стали выходить члены, и швейцар выкрикивал кучеров.

Савва бросился к подъезду и, шатаясь от волнения, подошел к одному знакомому господину.

— И вы здесь?.. Ну, поздравляю, дорога за вами!

Тяжело вздохнул Савва и не оказал ни слова. Счастие подействовало на него очень сильно. Когда он садился в сани, приказывая кучеру ехать домой, мимо него шмыгнула толстая фигура Хрисашки. При свете фонаря Савва увидал злую рожу соперника и отвернулся.

— Ну, матушка, бог не оставил раба своего, — прошептал Савва, припадая к руке старухи.

Старуха глядела на сына и недоумевала:

— Я снова человек, маменька!

Через две недели Савва с подписанным уставом ехал за границу, в сопровождении целой свиты инженеров и мелких дельцов.

XIV

ЕВДОКИЯ

На руках у Никольского остался маленький Коля.

Петр Николаевич дал себе слово свято выполнить обещание, данное покойному неудачнику. Он позаботится об участи мальчика и ни за что не отдаст его Валентине.

«Быть может, и человека вырастим!» — говорил про себя Никольский, с любовью поглядывая на приемыша.

Какое-то особенно нежное, теплое чувство сказалось в отношениях молодого человека к сироте. Он, бывало подсмеивавшийся над чересчур сильной любовью к детям, сам сделался нежным, заботливым отцом. Он старался всячески развлекать горевавшего ребенка, не отходил от него ни на шаг, сажал к себе на колени и рассказывал сказки, а по ночам на цыпочках входил в комнату, где спал Коля, и заглядывал в его лицо, прислушиваясь к дыханию ребенка.

Добрая Прасковья Ивановна ревновала даже Колю к своему племяннику и ссорилась с Петром Николаевичем, находя, что все эти заботы — дело не мужское, а бабье. Она сама отдавала все время своему Колюнчику и не знала, чем бы потешить сиротинку. Одним словом, и тетка и племянник, наперерыв друг перед другом, спешили приласкать и приголубить Колю и хотя сколько-нибудь утешить ребенка в его тяжелой потере.

— Ты хочешь всегда с нами жить, Коля? — спрашивал Петр Николаевич, покачивая в своих объятиях мальчика.

— Еще бы. Разумеется, хочу! — ласково шептал ребенок, прижимаясь крепче к груди Никольского. — После папы я тебя да тетю больше всех на свете люблю…

Никольский крепче сжимал мальчика в своих руках, и детский ласковый лепет каким-то теплом охватывал его сердце.

— Тетя наша, брат, славная тетя… Такой другой и не сыскать…

— Ну уж и не сыскать! — подскакивала откуда-то Прасковья Ивановна, ревниво поглядывая на племянника. — Что ты все на руках да на руках ребенка-то носишь… Дай-ка мне…

— Она в обиду тебя не даст! — продолжал Никольский, — ты с тетей в деревню поедешь… Хочешь ехать в деревню?

— Хочу.

— А через месяц и я к вам приеду… Вместе отлично заживем.

— Ты приедешь?

— Еще бы. Не бойся, мальчик, не обману — приеду!

Через неделю после похорон Трамбецкого Петр Николаевич отправил тетку с Колей из Петербурга в одну из южных губерний, в имение Евдокии, и только тогда известил Валентину о смерти и похоронах мужа, причем написал «доброй малютке», что если она желает его видеть, то он к ее услугам.

Валентина, однако, не высказала этого желания.

Посоветовавшись, по обыкновению, с Евгением Николаевичем, она отказалась от мысли требовать сына к себе, да и, по правде говоря, не особенно на этом настаивала, когда Евгений Николаевич почему-то горячо отсоветовал ей поднимать дело. По-видимому, он знал, где находится ребенок, и утешал мать тем, что сын ее в хороших руках.

При