Правила вежливости - Амор Тоулз

стены должен был бы находиться камин. А после этого старательно изучила свой гардероб, думая, что же мне надеть.

Для чего, собственно, соблюдать все эти церемонии? Разве мы не находимся уже в нескольких сотнях морских миль от всяческой показухи? Хотя Эркюль Пуаро, конечно же, подобное приглашение не отверг бы, надеясь – мало того, рассчитывая, – что столь непредвиденное развитие событий способно приблизить торжество справедливости.

И потом, я никогда не могла сопротивляться двум словечкам в конце письма: «с уважением». А также людям, которые сразу и так точно запоминают мои коктейльные предпочтения.

Когда я ровно в четверть пятого позвонила в дверь номера 1801, ее с елейной улыбкой распахнул передо мной все тот же Брайс.

– Здравствуйте, Брайс-с-с, – сказала я, растягивая «с» до тех пор, пока оно не превратилось в шипение.

– Мисс КонТЕНТ, – сказал он, давая сдачи. – Мы вас так жда-али.

Он указал в сторону холла, но я, словно не заметив этого, прошла мимо него прямо в гостиную.

Анна сидела за рабочим столом. На ней были очки в такой полуоправе, какие носят не в меру благонравные женщины – очень показательная деталь. Она оторвала взгляд от письма, которое писала, и удивленно приподняла бровь, показывая этим, что я несколько превысила нормы вежливости. Чтобы сравнять счет, она указала мне на диван, а сама продолжала писать. На диван я не села, а прошла мимо ее стола и встала у окна.

Вдоль всего Сентрал-Парк-Вест среди густых крон деревьев торчали отдельные многоквартирные дома – точно жители пригорода на железнодорожной платформе в те ранние утренние часы, что предшествуют обычному часу пик. Небо было ярко-синим, как на картинах Тьеполо[166]. После недели неожиданных холодов листва на деревьях сменила окраску, и теперь ярко-оранжевый покров раскинулся до самого Гарлема. Казалось, будто парк, светящийся теплыми тонами, – это внутренность шкатулки с драгоценностями, а небо – крышка. Надо отдать должное Олмстеду[167], думала я: он был абсолютно прав, когда сровнял с землей кварталы бедноты, расчищая место для своего великолепного парка.

Я слышала, как у меня за спиной Анна, дописав письмо, сворачивает листок, запечатывает конверт и быстро надписывает адрес. Наверняка, очередная повестка кому-нибудь.

– Благодарю вас, Брайс, – сказала она, вручая ему письмо. – На сегодня это все.

Я обернулась как раз в тот момент, когда Брайс выходил из комнаты. Анна одарила меня благожелательной улыбкой. Выглядела она, как всегда, роскошно – глаз не отвести. И явно не испытывала ни малейшей растерянности.

– Ваш секретарь, пожалуй, излишне педантичен, – заметила я, садясь на диван.

– Кто, Брайс? Да, вполне возможно. Но он способный и со всем вполне справляется. Он, пожалуй, даже мой протеже.

– Протеже? Вот как? В чем же вы ему покровительствуете? В фаустианских сделках?

Анна иронично приподняла бровь и двинулась к бару.

– Вы весьма начитанны для девушки из рабочего класса, – сказала она, стоя ко мне спиной.

– Вы находите? А я обнаружила, что все мои сколько-нибудь начитанные знакомые исключительно из рабочего класса.

– Да неужели? И о чем это, по-вашему, свидетельствует? О том, что бедность чиста и непорочна?

– Ну что вы! Просто чтение – это самое дешевое из развлечений.

– Но только не в этом доме! – сказала Анна и захохотала как матрос.

Затем она обернулась, держа в руках два бокала с мартини, уселась в кресло в пол-оборота ко мне и поставила напитки на стол. В центре стола стояла большая ваза с фруктами, настолько разнообразными, что половина из них была мне совершенно незнакома. Например, какой-то зеленый мохнатый шарик и странноватого вида желтый суккулент, похожий на миниатюрный футбольный мяч. Наверное, подумала я, эти фрукты, чтобы оказаться у Анны на столе, проделали куда более длинное путешествие, чем я за всю мою жизнь.

Рядом с фруктами стояла тарелочка с обещанными оливками. Анна взяла тарелочку и ссыпала половину оливок в мой бокал. Их там оказалось слишком много, и они всплыли на поверхность подобно вулканическому острову.

– Кейт, – сказала Анна, – давайте попробуем обойтись без кошачьей свары. Я понимаю, это искушение и весьма сладкое, но это недостойно нас обеих.

Она подняла свой бокал и потянулась ко мне:

– Ну что, мир?

– Конечно, – сказала я и чокнулась с ней.

Мы выпили, помолчали, и я спросила:

– Может быть, вы все-таки объясните, зачем просили меня прийти?

– Вот это правильно, – сказала она и, вытянув руку, ловко сняла верхнюю оливку с моего «вулканического острова», сунула в рот, задумчиво прожевала, засмеялась и, тряхнув головой, сказала: – Вам это, возможно, покажется смешным, но у меня не было ни малейших подозрений насчет вас и Тинкера. А потому, когда вы бросились вон из «Шинуазри», я на мгновение подумала, что вы просто шокированы. Пожилая женщина и молодой человек. Или что там еще вы могли вообразить. И, лишь увидев, какое у Тинкера стало лицо, я наконец сложила два и два.

– Жизнь полна всевозможных знаков, приводящих к заблуждениям.

Она заговорщицки улыбнулась.

– Да. Ребусы и лабиринты. Мы редко в точности представляем себе, какое именно место занимаем в душе или жизни кого-то другого. И уж точно никогда не известно, как в действительности друг к другу относятся двое союзников. Однако сумма углов треугольника всегда равна ста восьмидесяти градусам – не так ли?

– Ну, я, по-моему, теперь стала чуть лучше понимать, какое место по отношению друг к другу занимаете вы с Тинкером.

– Я этому только рада, Кейти. Да и почему бы вам этого не понять? Какое-то время у меня была моя маленькая забава. Но на самом деле мы никогда не делали тайны из наших отношений. Да они никогда и не были так уж сложны. Во всяком случае, они гораздо проще ваших взаимоотношений с Тинкером или моих – с вами. У нас с Тинкером все столь же ясно и четко, как строка в гроссбухе.

И Анна воображаемой ручкой написала что-то в воздухе, словно подчеркивая четкость и правильность бухгалтерских расчетов.

– Существует весьма очевидная разница между физическими и духовными потребностями, – продолжала она. – Такие женщины, как вы и я, это понимают. Но большинство женщин либо не способны это понять, либо просто не желают это признавать. Когда речь заходит о любви, такие женщины обычно настаивают на том, чтобы эмоциональный и физический аспекты взаимоотношений в браке были нерушимо переплетены. Предлагать им нечто иное – все равно что пытаться их убедить, что в один прекрасный день их дети, вполне возможно, перестанут их любить. Само их выживание зависит от веры в нечто совершенно противоположное. Для них не имеет