Слепой. Обратной дороги нет - Андрей Воронин

чтобы держал постоянную точку или, скажем, нарочно искал клиентов, но и случая не упускал, если таковой подворачивался. И вот однажды тормозит его на трассе какой-то приличного вида дяденька – как водится в таких случаях, во всеоружии, с канистрой и шлангом наготове. Ну и с кошельком, конечно… Паречин, естественно, наливает ему в эту канистру солярки под самую пробку, а дяденька вместо денег достает из кармана корочки и сует их своему благодетелю под нос: попался, мол, проклятый расхититель социалистической… то бишь федеральной собственности!

– Ты хочешь сказать, что это была вербовка? Не слишком остроумно…

– А в данном случае большого остроумия и не понадобилось. Этому Паречину достаточно показать «козу» из пальцев, и готово, он уже поплыл – делай с ним что хочешь.

– Ну и кому может понадобиться такой агент? Да еще и в каком-то «Спецтрансе»…

– А вот тут вы, Федор Филиппович, ошибаетесь. Именно в «Спецтрансе» и именно такой – тупой, послушный и исполнительный. Дурак, одним словом. Потому что и работа ему предстояла как раз такая, для дурака: регулярно отзваниваться шефу с дороги, докладывать о каждом мало-мальски важном происшествии и делать, что скажут. Именно так он и поступил тогда, под Черниговом: доложил, что я только что свалил двоих вооруженных типов на милицейской машине, получил приказ настучать на меня ментам и немедленно этот приказ выполнил. Кстати, последний свой доклад он сделал уже с борта «Донецка»: так, мол, и так, ценный груз доставлен к месту назначения, несмотря на яростное вооруженное противодействие превосходящих сил противника… В общем, согласен на медаль… А его вместо медали обложили по матушке и бросили трубку. Я понял это так, что он здорово разочаровал своего шефа тем, что остался жив после перестрелки на таможенном складе. Ему полагалось, избавившись от меня, довести грузовик до Ильичевска, а там тихо отдать концы.

– Да, – подумав, согласился Федор Филиппович, – это выглядит просто и эффектно. Неплохо задумано, черт подери! Хотелось бы мне познакомиться с этим его таинственным куратором.

– Думаю, это совсем несложно, – небрежно заявил Сиверов. – К тому же вы наверняка знакомы, и притом очень хорошо. Погодите, – сделав вид, что спохватился, испуганно воскликнул он, – я что, до сих пор вам не сказал?! Я ведь знаю, как его зовут! Ведь он же показал Паречину свое служебное удостоверение, да и вообще не скрывал ни своего имени, ни того, где и кем работает…

Глеб сделал эффектную паузу, но генерал на это не купился – он промолчал, тем более что разговор оплачивался не из его кармана. Впрочем, Сиверов по этому поводу не особенно расстроился: сюрприз, который он приготовил для Федора Филипповича, должен был с лихвой искупить это маленькое разочарование.

– Словом, как я и предполагал, московский друг наших албанцев служит на Лубянке, – сказал он. – По описанию Паречина, он моложе вас лет на десять-пятнадцать, но звание у него солидное, прямо как у вас, – генерал-майор. Генерал-майор ФСБ Потапчук Федор Филиппович – не знаете такого?

Глава 22

Подполковник Котов сидел на совещании и убивал время, рисуя в своем рабочем блокноте профили товарищей по работе. Способность к рисованию проявилась у него еще в раннем детстве, но художественного образования он не получил никакого, а потому никогда не брался за такое серьезное дело, как настоящий портрет, ограничиваясь тем, что принято называть дружескими шаржами. Как правило, получалось очень похоже, но на суд общественности Котов выносил свои творения крайне редко. И вовсе не потому, что стеснялся; просто в этих шаржах было так мало дружеского, что они, по правде говоря, больше смахивали на злые карикатуры. Времена, когда Петр Сергеевич Котов был настолько глуп и наивен, что позволял себе иметь друзей, давно канули в Лету. Да и где вы видели офицера госбезопасности, который, достигнув определенного профессионального уровня, не утратил бы детской веры в человечество?

В данный момент, сохраняя на лице выражение сосредоточенного внимания, подполковник Котов заканчивал рисовать шарж на генерала Потапчука. Два-три резких, уверенных вертикальных штриха, и изображенная на листке блокнота обыкновенной шариковой ручкой унылая физиономия приобрела окончательный, совершенный вид – ни прибавить, ни отнять. Как и все творения Котова, этот рисунок производил странное, двойственное впечатление: при несомненном портретном сходстве с генералом Потапчуком в данном изображении явственно проступали черты какого-то другого, низшего существа – старого, опустившегося алкоголика, давно впавшего в маразм и полное, окончательное ничтожество, но при этом, по явному недосмотру высшего начальства, все еще остающегося у власти. Это был Потапчук, каким его хотелось бы видеть подполковнику Котову; рисунок свидетельствовал об этом его желании так красноречиво и точно, что Петр Сергеевич, нанеся последний штрих, поспешно перевернул страницу, пока его художества никто не увидел.

– Таким образом, – продолжал бубнить Потапчук, по свойственной ему привычке внимательно изучая собственные ногти, – операцию по обеспечению безопасности известного вам груза можно считать благополучно завершенной. Судно уже миновало Босфор и к завтрашнему утру должно пройти Дарданеллы. Средиземное море надежно контролируется боевыми кораблями НАТО, так что нападение в пути я считаю маловероятным. Открытым остается только вопрос об источнике утечки информации. Полагаю, что после инцидента на таможенном складе Ильичевского морского порта существование такого источника можно считать доказанным…

Котов был готов услышать эту фразу, но чувство, испытанное им, когда она прозвучала, было трудно назвать приятным. Он жил с этим чувством уже не первый день, но сейчас оно достигло небывалой остроты. Подполковнику лишь с огромным трудом удалось сохранить на лице сосредоточенное и вместе с тем скучающее выражение – такое же, как у его коллег, сидевших бок о бок с ним за длинным столом в генеральском кабинете. Коллегам явно было невдомек, зачем товарищ генерал так многословно и нудно излагает прописные истины; Котов этого, кстати, тоже не понимал, но, поскольку упомянутые азбучные истины имели к нему самое прямое и непосредственное отношение, подполковнику было не до скуки.

Он снова, в который уже раз, попытался мысленно поставить себя на место Потапчука и с этой позиции трезво оценить шансы товарища генерала вычислить пресловутый источник утечки информации. Если бы все шло по разработанному Котовым сценарию, обнаружить и уличить его в связях с албанцами было бы очень трудно, если вообще возможно. Для этого нужно было в первую очередь заподозрить, что кто-то сливает противнику информацию, а подполковник продумал все так, чтобы ни у кого не возникло