Портрет в коричневых тонах - Исабель Альенде

Ведь мысль, согласно которой половина населения Сантьяго увидела бы меня входящей в собор под руку с Фредериком Вильямсом либо же с Северо дель Валье непременно под копной из белого органди, к чему изначально так стремилась бабушка, честно говоря, не покидала меня ни на секунду.

Что же я могу сказать о своём первом любовном свидании с Диего Домингесом? Да практически ничего, потому что человеческая память запечатлевает события в чёрно-белом варианте, теряя со временем различные оттенки серого. Возможно, наша с ним встреча и не была столь несчастной, как я её себе помню, хотя теперь малейшие нюансы, конечно же, забыты, а от события у меня осталось лишь общее ощущение полного краха и необъяснимых приступов ярости. После частной свадебной церемонии в доме на улице Армии Освободителей, мы поехали в гостиницу, чтобы провести там оставшуюся ночь, а потом отправились на пару недель в Буэнос-Айрес, где решили устроить себе медовый месяц. Наш выбор пал на этот замечательный город ввиду того, что пошатнувшееся здоровье доньи Элвиры не позволяло уезжать от дома слишком далеко. Когда я попрощалась с бабушкой, то сразу же почувствовала, как какая-то часть моей жизни закончилась раз и навсегда. Обняв её, я сама лишний раз убедилась, как сильно любила дорогого мне человека, и до чего та теперь уменьшилась в размерах. Одежда на женщине скорее висела, а не сидела, я же была выше её всего лишь на полголовы. Так, во мне зародилась мысль, что женщине осталось жить не слишком долго. Она уже стала небольшого роста, превратясь в ранимое создание и представляя собой настоящую старушенцию с дрожащим голосом и ослабевшими, чересчур мягкими, коленями. Мало что осталось от прежней замечательной матроны, которая более семидесяти лет жила по принципу – своя рука владыка – и манипулировала судьбами всех своих домочадцев как только ей заблагорассудится. На фоне этой сеньоры Фредерик Вильямс казался вечным сыном, ведь годы на нём практически не отражались, словно обыденная суматоха смертных обходила мужчину стороной. Вплоть до предыдущего дня добрый дядя Фредерик умолял меня, делая то за бабушкиной спиной, что, мол, если я всё ещё не уверена, то и не стоит выходить замуж. И каждый раз ему в ответ я лишь возражала, что я ни в чём другом и никогда не чувствовала себя столь уверенной. В любви Диего ко мне ни у кого не было никаких сомнений. По мере того, как приближался сам момент свадьбы, росла и моя нетерпеливость. Я смотрела на себя в зеркало, полностью обнажившись либо же едва прикрывшись тончайшими кружевными ночными рубашками, что купила мне бабушка ещё во Франции и, сильно переживая, то и дело спрашивала себя, а что если я вдруг показалась бы ему весьма и весьма симпатичной. Родинку на шее или же тёмные соски я считала своими ужасными недостатками. А желал ли молодой человек меня так, как хотела его я? Именно это я и выяснила в первую, проведённую в гостинице, ночь. Тогда мы оба очень устали, помню, что плотно поели: он выпил куда больше положенного, да и во мне со временем оказались три бокала шампанского. Войдя в гостиницу, мы с ним изобразили некоторое безразличие, и лишь след от риса, что ненарочно появился на полу, явно сказал всем окружающим о том, что перед ними молодожёны. Мне было так стыдно остаться с Диего наедине и постоянно думать, будто за дверями есть тот, кто непременно себе воображает, как мы занимаемся любовью. Вот почему, мучимая тошнотой, я заперлась в ванне, где и сидела до тех пор, пока по прошествии немалого времени в дверь тактично не постучал мой новоявленный супруг, чтобы выяснить, жива ли я ещё. Тот взял меня за руку и отвёл в комнату, где помог снять замысловатую шляпу, а также вынул шпильки из моего пучка и освободил меня от короткого замшевого жакета. Затем молодой человек расстегнул множество жемчужных пуговок на моей блузке, избавил меня от тяжёлой юбки и находившихся под ней множества коротких, пока, наконец, я не осталась одетой лишь в изящную батистовую рубашку, которую носила под корсетом. По мере того, как он сбрасывал с меня одежду, я чувствовала, будто куда-то утекаю, точно вода, будто я постепенно исчезаю и уменьшаюсь в размерах аж до самого скелета, чуть ли не превращаясь в воздух. Диего целовал меня в губы, хотя и несколько иначе, нежели я не раз ещё за месяцы до самих поцелуев себе те представляла. Мужчина делал это с силой и крайне быстро; и чем далее, тем его поцелуи становились всё более властными, а руки же в то время постоянно теребили ночную сорочку. Невесомую вещицу я крепко пыталась удержать на себе, потому что мысль предстать перед ним обнажённой в ближайшем будущем наводила на меня неподдельный ужас. Поспешные ласки и явное преобладание его тела над моим никак не давали мне расслабиться, напротив, я постоянно держалась начеку и от чрезмерного напряжения дрожала так, будто испытывала жуткий холод. Он то и дело спрашивал, что же со мной происходит и, чувствуя, что причиняет мне неудобство, приказывал пытаться расслабиться. Когда же молодой человек увидел, что данный метод лишь ухудшает дело, он, сменив тон, добавил, что мне нечего бояться, и что впредь обещает быть более внимательным. Вскоре Диего потушил свет и неведомым образом устроил всё так, что без всяких проблем проводил меня до кровати, где крайне быстро уже случилось всё остальное. Я, в свою очередь, совершенно ничего не сделала, чтобы хоть как-то ему помочь. Более того, всё время я лежала, замерев, точно загипнотизированная курица, напрасно пытаясь лихорадочно вспомнить советы Нивеи. В какой-то момент в меня проник его меч - тогда мне просто чудом удалось сдержать крик, и я тут же почувствовала во рту вкус крови. Разочарование – вот, пожалуй, как можно назвать самое яркое воспоминание, которое осталось у меня от этой ночи. И это ли страсть, на которую поэты тратят невообразимое количество чернил? Диего, стараясь меня утешить, говорил, что в первый раз всё всегда происходит именно так, и что со временем мы непременно приноровимся друг к другу, а наши отношения значительно улучшатся. Затем я почувствовала лишь целомудренный поцелуй в лоб и его обычное проникновение в меня в полной тишине. После него молодой человек заснул, точно ребёнок, а я же, напротив, не сомкнула глаза, лёжа в темноте с куском ткани между ног и жгучей болью, одинаково пронизывающей как живот, так и