Звездочеты - Анатолий Марченко

Глеб не отзывался. Семен, обессилев от долгого разговора, нервно дрожал, тщетно пытался сомкнуть веки. Где-то в стороне заставы все еще дыбила земля, лес вздрагивал, будто невидимый леший нещадно тряс стволы деревьев.

— А хочешь, я им скажу, что ты никакой и не командир, — вдруг нервно спросил Глеб. — Боец, и все. Рядовой из рядовых. Глядишь, все обойдется, колесница мимо прогрохочет. Кому охота под колеса-то? А там мы свое возьмем. Придет времечко. Главное, момент не пропустить. Как обернется не по-ихнему — мы им в спину…

— Значит, и нашим, и вашим? — очнулся Семен. Он помолчал и добавил: — Всяких видал. Такого, как ты, — первый раз.

И, сказав это, умолк, будто Глеба больше не существовало. «Вот отлежусь и поползу. На заставу», — облегченно подумал Семен.

— На плюс всегда свой минус имеется, — медленно, будто каждое слово приходилось выталкивать изо рта, продолжал говорить Глеб. — Возьми, к примеру, людей. Один смеется, другой горькими слезами умывается. Один родился, а другой в тот же миг богу душу отдал. На день ночь имеется, на тишину — гром, на солнце — тень… Вот и война — она для чего? Природа равновесия требует. Войны нет — и мир не за понюх табаку. Грош ему цена в базарный день… — Он помолчал, ожидая возражений Семена, но не дождался. — Слушаешь небось и диву даешься — чего это он разговорился? А чего тут не уразуметь? Молчал я долго, ох как долго — вот в чем стержень-то! А теперь выговориться желаю. Досыта! То, что думаю, а не то, что требуется, хочу сказать. Не слушаешь… — укоризненно добавил он. — А вот ногу зря не даешь перевязать. Кровью изойдешь, пожалеешь: поел бы репки, да зубы редки…

Если бы в эти минуты Семен не сомкнул веки, то, к своей радости, он бы увидел, как на изгибе лесной дороги, раздвигая длинным, настороженным стволом нависшие над ней кусты, появилась пушка, которую на руках тащили артиллеристы. Увидел бы он и то, как дернулся было со своего пня Глеб, но тут же застыл на нем.

— Эй, артиллерия! — вскочил на ноги Глеб, словно артиллеристы намеревались без остановки катить пушку дальше. — Раненому помогите. Тут у меня лейтенант, пограничник.

Артиллеристов было четверо — неполный расчет. Двое тащили пушку, упираясь руками в колеса, двое, положив изогнутые правила станин на плечи, направляли ее движение, помогая катить. Увидев вскочившего на ноги Глеба, они остановились, опустили на дорогу лафет и, вытирая потные лица рукавами гимнастерок и пилотками, подошли к нему. Один из них, щуплый, гибкий, как прут лозы, наклонился к Семену, нащупал пульс.

— Жив, — не столько произнес, сколько высказал он радостно сверкнувшим взглядом.

— Товарищ младший сержант, — умоляющим тоном сказал Глеб, заметив в петличках артиллериста по эмалевому треугольничку. — Его в медсанбат надо, а он ногу перевязать не дает.

— Где он, тот медсанбат? — удивленно спросил младший сержант. — Ты что, марсианин? В тылу у немцев мы. Вот, — он кивнул на пушку, — вот что от дивизиона осталось…

Артиллеристы настелили на станины веток, сверху положили плащ-палатку. Получилось походное ложе, на которое перенесли все еще не пришедшего в создание Семена.

— А ты что одет не по форме? — спросил Глеба младший сержант. — Первый день войны, а ты на кого похож? Как фамилия?

— Чуть что — так фамилия, — недовольно пробурчал Глеб. — Который раз уж спрашивают. Будто легче станет. Ну, Зимоглядов моя фамилия. Глеб Зимоглядов.

— Младший сержант Провоторов, — представился артиллерист. — Поступаешь в мое распоряжение.

— А куда денешься? — ухмыльнулся Глеб.

— Повтори приказание! — потребовал Провоторов.

— Есть поступить в ваше распоряжение!

— Становись к щиту, — распорядился младший сержант. — Раз, два — взяли!

Чтобы не потревожить Семена, пушку катили медленно. На остановках Провоторов подходил к нему, вглядывался в лицо и как бы узнавал в нем самого себя. «Такой же мальчишка, совсем еще мальчишка, — думал он, волнуясь. — Только у него два кубаря да петлички зеленые, а у меня черные. А так все сходится, — одного мы года рождения, на одной войне повстречались».

На спусках пушку приходилось притормаживать, упираясь ногами в глубокую колею лесной дорог». Вскоре они спустились в поросший мелколесьем овраг. В кустарнике звенел ручей. Бойцы, остановив пушку, приникли к воде, жадно пили, зачерпывая ее потными пилотками. Провоторов смочил лицо Семена, смыл загустевшую кровь. Тот медленно открыл глаза.

— Пейте, товарищ лейтенант, — сказал Провоторов, думая о том, что и сам он мог бы оказаться в таком же положении, как и этот незнакомый ему пограничник.

Тонкая прерывистая струйка воды потекла из наклоненной пилотки в приоткрытый рот Семена, он глотал воду жадно, словно это были последние капли воды.

— Артиллерист? — прошептал Семен, будто в тумане увидев два перекрещенных пушечных ствола на петлицах Провоторова. — Артиллерия подошла?

— Артиллерия, — подтвердил Провоторов, чтобы не омрачить его радость.

— Семьдесят шесть миллиметров? — еще возбужденнее спросил Семен, приметив вблизи себя пушку.

— Семьдесят шесть.

— Вот теперь повоюем! — воскликнул Семен. — Спасибо тебе, сержант!

Глеб не выдержал:

— Спасибо… А за что? Вот ее, эту бандуру, теперь наверх тащить придется, из оврага она стрелять не приучена — не гаубица. Траектория у нее настильная, не навесная — изучал. А наверху — там лесу конец, там поле ржаное до самого хутора; помню, в самоволку не раз бегал. Вот и сообрази, как дальше жить.

— Это ты, гад? — Семена передернуло от голоса Глеба. — Прикончить его надо, сержант. Пятая колонна…

— Вот так та́к, — укоризненно качая головой, вздохнул Глеб. — Я его, можно сказать, из-под танка вытащил, а он меня — прикончить. Вот это, называется, людская благодарность…

— Брешет, — резко сказал Семен. — Не верю я ему.

— Не волнуйтесь, товарищ лейтенант, — сказал Провоторов. — Разберемся. А пока пусть орудие тащит, нам физическая сила нужна.

— А куда его тащить? — разозлился Глеб. — Куда вас несет? Гитлер небось уже под Смоленском, а вы за эту железяку уцепились, как черти за грешную душу. Да сейчас кулак покрепче вашей пушки. Кулаком по крайней мере можно в скулу врезать.

— А ну, речистый, — грозно навис над Глебом высоченный наводчик Решетников. — Ты не митингуй, а берись-ка за колесо — пушка, она сама не катится.

— Была когда-то пушка, а сейчас металлолом, — огрызнулся Глеб.

— Ты вот что, деятель, — вышел из себя Решетников. — Учти, я нервный. У меня карабин заряжен.

— Физической силы лишитесь, — криво усмехнулся Глеб, но за колесо взялся.