Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах. - Алексей Вышеславцев

Рассматривая картины японцев, я убедился, что у них больше способности к рисованию, нежели у китайцев. Особенно отличаются японцы бойкими эскизами. О тенях они не имеют никакого понятия, грешат также и в изображении нагих людей, особенно если приходится рисовать ноги или руки в ракурсе. Поэтому, большая часть их рисунков сначала поражает безобразием, но потом в редком рисунке не найдешь двух-трех черт, которые бы не остановили внимание любителя. To грациозный поворот головы, то милая фигура какой-нибудь молоденькой девушки, подбирающей рукою обширные складки длинного халата и спешащей идти, может быть, на свидание. фигуры всегда размещены прекрасно, я при том в них почти всегда виден оттенок легкого юмора. Громко смеяться японец не смеет, но по юмору его можно обо многом догадываться. Рисунки, требующие точности, выполнены в совершенстве, как например, рисунки растений, птиц, оружия, джонки, планы и т. д. Едва ли есть в Европе лучшее издание ботаники и орнитологии, нежели у японцев!

Японцы (Эддо).

Ходя по разным лавкам, сопровождаемые теперь двумя чиновниками и целою толпой полиции, — предосторожность, вызванная происшествиями прежних прогулок, — мы пришли, между прочим, в огромный магазин шелковых товаров. Это было большое двухэтажное здание, увешанное широкими занавесами, с различными изображениями; в нижнем этаже было столько мальчиков и приказчиков, что сначала мы приняли магазин этот за школу. Нас попросили наверх, и, пока носили материи, угощали чаем и грушами. В стороне была небольшая комната, где сидел хозяин за столиком и, вероятно, сводил счеты; сидел он, разумеется, поджавший под себя ноги, на полу. Это был человек, как казалось, уверенный в себе; по магазину можно было судить о его состоянии; по уважению окружавших его, видно было его значение. Всякий приходивший к нему повергался ниц, как перед божеством, и, лежа в прахе, несколько отделив от земли склоненную на бок голову, подобострастно выслушивал приказания, ежеминутно втягивая в себя воздух, отрывисто как будто с наслаждением, приговаривая после каждого втягивания так же отрывочно: «хе, хе…» Но вот послышался какой-то шум внизу, приказчики что-то тревожно забегали: по лестнице поднималось новое лицо, вероятно, столько же значительное, как и хозяин. Оба они поклонились друг другу в ноги, и долго я любовался утонченною их вежливостью. Ни один не хотел уронить себя. Что сцена Манилова с Чичиковым в дверях!.. Предложит один другому трубку, затянется воздухом, тоном человека, расслабленного от истомы наслаждения, какое доставляет ему гость, даже со взглядом, выражающим упоение, что-то такое скажет и припадет к земле. Тот возьмет трубку с тою же процедурой и в свою очередь припадет к земле. Церемония эта продолжалась с полчаса; наконец, обоюдные поклоны стали чаще, втягивание в себя воздуха сделалось до того сильным, что, казалось, эти живые воздушные насосы задушат нас, невинных свидетелей; дело, однако, шло к концу, к прощанью. Как жаль, что мы не знали японского языка. Интересно бы послушать, что они друг другу наговорили. Гость ушел, a хозяин по-прежнему, приняв свой уверенный вид, занялся делом. Пока я любовался изъявлениями японской вежливости перед нами раскладывались богатства шелковых произведений. Выбор был так велик, что мы решительно ничего не выбрали, сказав, что придем «завтра». Слово это так необходимо для русского, что всякий из нас знает его даже по-японски: «мионитци», говорили мы, уходя…

На улице встретила мы длинную процессию: около пятидесяти норимонов (носилок) следовали один за другим. Норимоны все были по одному образцу, — красные, покрытые превосходным лаком и обитые по углам бронзовыми украшениями; за каждым, кроме обычной прислуги, шли по две молодые женщины, одинаково одетые: некоторые из них были очень хороши собою. Можно было думать, что эхо был гарем какого-нибудь князя, отправлявшийся, может быть, с визитом. Через сквозившиеся занавески, сделанные из тонкой соломы, видны были фигуры сидевших женщин; некоторые приподнимали занавески, и мы видели старух и женщин средних лет, с черными зубами; ни одной не было молодой, по крайней мере, из тех, которых мы видели. Одеты они были скромнее служанок; бесцветность их халатов отличалась от ярких поясов прислужниц, стягивавших легкие складки светло-синих тюник, в которых щеголяли молоденькие мусуме, к сожалению страшно набеленные и нарумяненные.

Я назвал это собрание женщин гаремом. Но гаремов, в настоящем значении, с их законами и заключением, в Японии нет. Положение женщин, хотя они и подчинены мужьям, сноснее здесь, нежели где-нибудь в Азии; они занимают место в обществе и разделяют все удовольствия с своими мужьями, братьями и отцами; вообще, они пользуются известною свободой и редко употребляют ее во зло. Женщины непринужденны в обхождении и умеют сдерживать себя в известных границах благопристойности. Даже у простых женщин есть своего рода элегантность; у всех есть, конечно, некоторая доза кокетства, но за то есть и уменье управлять домом. Кроме законной супруги, японец может иметь несколько наложниц (число не ограничено); имеет право удалить жену, которую, однако, обязав кормить, если она не бесплодна и не сделала какого-нибудь проступка.

Хотя хозяйка управляет домом, во она не принимает участия во всех делах мужа; на нее смотрят скорее, как на игрушку, нежели как на участницу радостей, забот и печалей. «Когда муж посещает покой жены своей, говорят японцы, то оставляет все свои заботы за собою и желает только насладиться удовольствием.»

Японцы женятся в молодости и избегают неравных браков; часто свадьба решается выбором родителей. Если же молодой человек выбирает сам, то, в виде объяснения, втыкает в дом родителей своей любезной ветвь Eclastrus alatus. Убранная ветвь означает согласие. Женщина, для выражения чувства взаимности, красит свои зубы черного краскою. Все церемонии свадьбы сопровождаются подарками. Когда невесту вводят в дом жениха, она покрывается белым покрывалом, в знак того, что она умерла для своего семейства и должна жить только для мужа. Говорят, что при свадьбах нет никаких религиозных церемоний (Фитзинг); не знаю наверное, правда ли это.

Как скоро замечают, что женщина готова быть матерью, ей делают вокруг чресл широкую повязку из красного крепа и стягивают ею живот, с соблюдением различных церемоний; ибо «если её не стянут, то ребенок привлечет к себе все соки, и мать умрет с голоду.» Обычай этот ведется с одной вдовы микадо, которая в последнем месяце беременности повязкою замедлила роды и, став в главе армии, победила корейцев (?). С родами шарф этот снимается. Девять дней после родов женщина проводит непременно сидя. обложенная со всех сторон мешками с рисом, и еще сто дней смотрят на нее, как на больную, a по истечении их, она идет в храм, для принесения молитв и для исполнения обетов, если она их давала.