Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек

Может быть, надо было прекратить борьбу, подчинить себя его воле?.. Наш поединок давно приобрел характер одной лишь видимости. И какие приемы могли бы помочь мне? Ведь Карина научила нас только нападать, защищаться же мы не умели.

Наверное, эти упражнения на пустыре и выработали у меня то самое чувство сопротивления любому прикосновению к моему телу, ибо я воспринимала его не иначе как нападение, как попытку изнасилования. А была ли я вообще способна на другое?

Сейчас я твердо знаю: моя страсть к Герду вспыхнула только из-за того, что он ходил с Каролой. Они всегда были вместе. Из раздобытых нами припасов, которые мы тащили в свой лагерь, она выбирала ему самые вкусные вещи. Раздираемая ревностью, я пожаловалась Карине. Та постучала себя по лбу: у тебя, видно, не все дома!

Когда случилась эта трагедия с противотанковой миной, чего я никак не желала Кароле, плакать я все равно не могла и была уверена, что Герд теперь придет ко мне. Жажда обладать им рисовала в моем воображении самые вожделенные картины. Однако после похорон Каролы Герд мог целыми днями не проронить ни единого слова. И вдруг — о боже! — я увидела, что они прогуливаются вдвоем с Кариной, взявшись за руки. Самообладание покинуло меня, я была готова добровольно попасть к нему в «замок», лишь бы он остался со мной. Но он уже принадлежал Карине — весь, без остатка.

Все вечера я проводила теперь на крыше, откуда наблюдала, как они целовались в кустах терновника. Поведение нашей предводительницы казалось мне подлым предательством, и я пробовала подбить мальчишек взбунтоваться против нее. Когда я заговорила об этом с Дитером, тот лишь ухмыльнулся: если тебе так хочется, приходи ко мне…

В ночь отъезда Карины в окружную школу молодежного актива я забралась в сарай и была немой свидетельницей того, что происходило между ними. Мне хотелось умереть, но я знала, что это их последняя ночь — Карина уедет, а я останусь.

Утром мы проводили ее на вокзал. Мы клялись друг другу никогда не забывать того, что связывало нас все эти годы. У меня не выходила из головы ночная сцена в сарае, но я не обмолвилась об этом ни словом. На прощанье мы с Кариной обнялись и расцеловались. В тот же вечер Герд сделал из меня женщину. На том самом месте, где провел последнюю ночь с Кариной. Большего удовлетворения в нашей последующей жизни с Гердом я уже никогда не испытывала.

Разжечь бы печку…

Лезвие ножа легко отсекает щепку за щепкой — для растопки. Кухня пропитывается смолистым ароматом.

В глазах у меня — упругие икры Анны, мелькающие под задравшейся юбкой. Ее голые ноги хлюпают по мокрой траве луговины. Они имитируют бегство, хотя напряженная спина и приподнятые плечи выдают ожидание момента, когда я ее настигну. И она легко отдается во власть моих рук. Я обхватываю ее сзади, чувствую, как под пальцами твердеют ее груди, кладу руки ей на затылок. «Замок» защелкивается! Анна прижимается ко мне своим плотным телом. Разбуженная плоть. Детская игра… Она соблазняла меня с какой-то ненасытностью.

— Дай, пожалуйста, прикурить!

Анна, закутанная в кофту и шарф, протягивает мне спичечный коробок. Испуганно вздрагивает, когда наши руки на мгновение соприкасаются. Коробок падает на пол. Из распахнутой печной дверцы веет холодом.

…Да, мы больше не те, какими были когда-то. Вокруг нас кружат обрывки воспоминаний, которые ничто уже не сможет связать воедино.

Порой у меня закрадывается подозрение, что никаких историй, которыми было отмечено наше детство, вовсе не существовало. Просто мы сами возвели в своем воображении эти конструкции прошлого, чтобы заполнить ими пустоты настоящего.

Взрослея и разъезжаясь в разные стороны, мы обещали друг другу постоянно давать о себе знать. Когда поезд, в котором я покидал родные места, тронулся, у меня заныло сердце — я готов был выпрыгнуть из вагона, чтобы остаться… Но жизнь есть жизнь. Хеннер вскоре женился, Анна и Герд начали жить вместе.

В сущности, я никогда не любил писать писем. Став студентами, мы время от времени еще обменивались открытками, да и то обычно во время каникул. Что касается Феликса, то он вообще бесследно исчез. Как это случилось, для меня до сих пор остается загадкой. От Карины приходили иногда новогодние открытки с напечатанными типографским шрифтом стандартными поздравлениями, потом и они прекратились. До нас дошли слухи о ее продвижении в высокие сферы.

Ну а с тех пор, как я начал преподавать в институте, я полностью утратил связь со всеми членами нашей компании. Честно признаться, при не столь гигантских размерах нашего государства умудриться потерять связь с друзьями не так-то просто. К тому же в последнее время годы, проведенные в усадьбе Фронхаг, как бы вновь приблизились, опять обрели значимость. Они для меня как источник питания, от которого я могу подзаряжать аккумулятор своей душевной энергии. Разве понять это Марге, выросшей в скучном однообразии детской!

И вдруг — это приглашение. Я не имел ни малейшего понятия, как складывалась все эти годы жизнь Герда. Насколько мне было известно, он работал где-то в газете и, в общем-то, процветал. Если бы мне сказали, как все обстояло на самом деле, кто знает, решился ли бы я на эту встречу.

Я знал, что Герд попал в серьезную переделку. Наша переписка прекратилась много лет назад, лишь время от времени мне попадалась в газете его фамилия.

Однажды вечером жена принесла мне конверт — она его уже распечатала. Это была одна из ее отвратительных привычек — полагать, что она имеет право читать все приходящие мне письма. Я и без того не собирался от нее ничего скрывать, но это абсолютное отсутствие внутреннего такта приводило меня в бешенство.

Под письмом стояла подпись Герда. Видимо, он сам бросил его в наш почтовый ящик, потому что на конверте не было ни марки, ни почтового штемпеля. Никогда не забуду охватившего меня странного чувства, с которым я торопливо пробегал глазами строчки. Как будто через дистанцию во многие годы мне навязывали воспоминания, которых я совсем не хотел. Воспоминания о той поре, когда для нас, казалось, не было ничего невозможного.

Герд писал, что очень хотел поговорить со мной, но что меня не было дома. Его уволили из газеты, читал я дальше, и ему грозит партийное разбирательство. Причиной было, по его словам, то, что он опубликовал интервью, не завизировав его у своего собеседника — врача, которому самовольно приписал высказывание о верности идеям социализма. Когда интервью уже появилось в газете, врач, оказывается, подал заявление на выезд в Австрию.

Конечно, писал Герд, как журналист я виноват в искажении высказываний врача. Но мне же пытаются приписать умышленный подлог! Что остается теперь делать? Другой профессии я не имею. А ведь если вылетишь из газеты, тебя больше не возьмет уже ни один редактор.

Держись-ка лучше в стороне, заявила, узнав обо всем, жена. Несчастья передаются, как зараза, а партийное разбирательство не шутка. Можно и самому запросто влипнуть в историю, хоть ты ни в чем не замешан.

Такой подход тоже был типичным для моей супруги. Держись в стороне! Как часто приходилось мне выслушивать от нее эту фразу во время нашей совместной жизни. Связывает ли меня с кем что-либо, обязаны ли мы чем-то друг другу — это ее совершенно не интересовало.

Разумеется, я не собирался держаться в стороне. В тот же вечер я написал Герду ответ. Что я возмущен несправедливостью по отношению к нему — если, конечно, все обстоит на самом деле именно так, как он утверждает. И что, по моему глубокому убеждению, должны найтись пути и средства, чтобы восстановить справедливость. Я писал, что сам, правда, в моем скромном положении среднеоплачиваемой ученой крысы, вряд ли могу быть чем-нибудь ему полезен. И что советую обратиться к Карине, которая занимает какое-то влиятельное положение, тем более что раньше между Гердом и ею…

Не знаю, пытался ли он разыскать Карину. Во всяком случае, на мое письмо он не ответил. Да и о делах Герда я больше ничего не слышал, к тому же мне хватало собственных забот — и на работе, и в связи с разводом… И вдруг я получил приглашение Герда. Тогда я впервые узнал, что он купил имение Фронхаг. В таком случае, подумал я, дела его не так уж плохи.

Он пришел в редакцию и увидел, что его стол опечатан. Зарплату, сказали ему, он будет пока получать как и раньше.

— Социализм!.. — бросил Герд в ответ.

Такого цинизма за ним раньше не замечали. Ему предложили работу в архиве или экспедиции, но он отверг все предложения.

Только не носись со своей обидой, как курица с яйцом, сказала я.

Писать я смогу и без должности, за гонорары, заявил Герд. Но он просчитался. Как раз тогда он готовил репортаж о восстановлении почв, подвергшихся эрозии. Все редакции, в которые он направил свой материал, прислали его обратно без каких-либо комментариев. Rien ne va plus![15]