Песочные часы - Ольга Романовская

Мне удалось снять комнату у одной старушки на тихой улочке. Даже с пансионом. Поживу здесь несколько дней, может, потом найду что-то другое.

Нужно выяснить, какие деньги в ходу в Дортаге, не переплатила ли я. Со старушкой договорились за серебрушку в день, но лучше знать, что здесь почём. И обменять деньги — цейхи вызовут подозрение.

Драгоценности пока продавать не буду, но о местных ростовщиках и ювелирах расспрошу.

Хорошо бы купить собственный домик — но разумно ли это? Не потрачу ли я на него все свои сбережения? А мне следует быть разумной в тратах.

Мысли отступили, когда нахлынула тошнота. Видимо, виной всему не только беременность, но и падение. Никогда ещё меня не рвало вечерами, а тошнота не сопровождалась головной болью. Так что прописанный постельный режим я соблюдала, пользуясь добротой хозяйки, которая не только готовила, но и кормила меня. Правда, есть я могла только жидкое или мелко нарезанное, поэтому все три дня провела на курином бульоне с какой-то заправкой и овощных салатах.

Потом полегчало. Врач не зря взял с меня деньги за услуги — голова гудеть и кружиться перестала. Ума ни приложу, как я в тот день не упала в обморок, как смогла ходить по улицам, разговаривать с людьми?

Прописанные лекарства исправно пила, приплачивала старушке несколько медяков в неделю, чтобы на столе было мясо, а не только курица. Фруктами, увы, баловать себя каждый день не могла — слишком дорого, так что довольствовалась яблоками прошлого урожая.

К поискам работы приступила, когда приступы тошноты практически прекратились, то есть в апреле.

Апрель — месяц рождения Рагнара… Через три недели ему исполнится годик. Без меня. Меня, которую он не будет помнить, меня, которую ему заменит норина Мирабель. Это её он станет называть матерью.

Скучает ли он по мне, плачет ли так, как иногда, уткнувшись лицом в подушку, рыдаю я? А потом принимаю двойную дозу успокоительного, потому что боюсь навредить малышу внутри себя. Я всё чаще думаю о нём, гадаю, кто родится, на кого он будет похож. Если бы не он, я бы, наверное, сошла с ума. Только любовь к нему, мысли о нём помогают пережить двойную потерю.

Они снятся мне по ночам, и я теперь покупаю снотворное, чтобы не видеть их лиц, не слышать последних слов, эхом отдающихся в голове.

Слёзы… Когда никто не видит, я позволяю себе плакать и днём. Пару минут, не больше. На людях стараюсь держать себя в руках: жалость только бередит раны.

Работу я нашла, но, разумеется, не продавщицей в лавке — туда без документов девушку с улицы не возьмут. Так что мне была прямая дорога либо на постоялый двор, либо трактир.

Устроилась в «Сломанной подкове» — мыла посуду, прибиралась, помогала кухарке с готовкой. Кроме меня там работала ещё одна девушка, подавальщица.

От старушки пришлось съехать — мой постоялый двор находился на другом конце города.

Продав серьги с бриллиантами и потратив часть своих денежных сбережений, купила домик в паре минутх ходьбы от места работы. Он не шёл ни в какое сравнение с нашим в Кеваре, но и такая крыша над головой подойдёт. Маленький, втиснутый между табачной лавкой и домом молочника. Из окон виден мой постоялый двор. Кухонка, кладовка, нечто вроде прихожей и две комнаты в мезонине.

С соседями я ладила, особенно с женой молочника, которая частенько приносила мне что-то вкусненькое, вроде домашнего пирога.

Ела в «Сломанной подкове» в счёт жалования. Хозяину я приглянулась, и он взял меня под свою защиту. Без него пришлось бы туго: посетители бывают разные. Да и одинокая женщина привлекает внимание, совсем не то, что мне нужно. Могут и изнасиловать, и ограбить. Пару раз ведь порывались — спасало, что ночевала не одна. А что поделаешь? Правда, моя беременность не способствовала развитию любовной связи, чему я была несказанно рада.

Хозяин, к слову, оказался человеком порядочным: и в начале перед фактом не поставил, просто предложил свои услуги, а я согласилась, понимая, чем придётся платить, а после продолжал защищать.

Чтобы выправить документы, недели две провела, обивая разные пороги, десятки раз рассказывая душещипательную историю о вдове, то есть мне. То, что кеварийка, говорить не стала, назвав в качестве родины другое государство в долине Старвея. Якобы мы ехали в Дортаг по делам мужа, но в горах нас накрыла лавина, под которой сгинули почти все мои спутники, в том числе, супруг, и наши вещи.

Поверили. Впрочем, за деньги не могли не поверить, и внесли в списки жителей Сорры.

Цейхи просачивались сквозь пальцы, как вода. Казалось, что их так много, но всё когда-нибудь кончается. Мне повезло, что они закончились уже после родов.

В последние два месяца я не работала — тяжело было. Пришлось даже нанять временную помощницу — не могла ходить на рынок, прибираться в доме, воды принести и нагреть. Готовила сама, но что-то простое, не требовавшее усилий.

Помощница сначала была приходящей, потом жила со мной — чтобы было, кому акушерку позвать. Не мышей же просить! А до соседей могу не дойти — вдруг ещё с лестницы упаду?

Утром двенадцатого сентября (дату узнала от акушерки, у меня календаря не было) я родила девочку. Родила быстро, гораздо легче, чем Рагнара. Назвала её Сагарой. Имя было дортагским, но мне понравилось. А ещё в нём были первые две буквы родителей малышки — меня в Сорре знали как Арону.

Мы с Сагарой обе были свободными — мой браслет торхи легко снялся, стоило мне оказаться в Дортаге. Я не выбросила его, а закопала за городом, чтобы никто не нашёл. И чтобы не напоминал о прошлом.

Первые три месяца после родов Латиша, моя помощница, всё ещё жила у меня. Теперь на её долю выпала и готовка: я едва справлялась со стиркой, кормлением и заботой о дочке. Она, кстати, была больше похожа на меня, чем на отца, родилась не чистой нориной, а с несколькими прядями обыкновенных, однотонных волос. Но это я узнала позднее, пока же видела только её сине-зелёные глазки, которые постепенно темнели, но пока не грозили стать карими. Наверное, будут, болотными.

Но нос, всё же, его.

В отличие от Рагнара, Сагара часто плакала, плохо спала и, в довершение моих бед, умудрилась заболеть в первый же месяц своей жизни. На её здоровье я истратила почти все свои сбережения. Здоровье, одежду, игрушки, коляску — хотелось, чтобы у дочки было всё самое лучшее. У моего маленького чуда.

Себя я не баловала, одевалась просто, если вещь по какой-то причине приходила в негодность, не выбрасывала, а пыталась починить. Только ела хорошо, чтобы молоко не пропало.

Потом с Латишей пришлось расстаться — слишком накладно. Жемчуг продавать не хотелось, а без жемчуга мы помощницу не потянем. Да и Сагара покрепче стала. Посидев с ней ещё месяц, решила, что пора снова выйти на работу.

Безусловно, легче было бы завести любовника. На меня посматривали, некоторые казались приятными людьми, но как знакомые, не более, не настолько, чтобы пустить их в свою жизнь. Прошла минута слабости, прошло время, когда мне нужна была поддержка, когда выбора не было и пришлось пересилить себя, теперь я дала себе слово, что не стану встречаться с тем, кого не люблю. Не пущу никого в свою постель, хотя никто бы не осудил, наоборот, соседи всячески намекали, что неплохо бы Сагаре отца найти.

Так что никого у меня после короткой интрижки в самом начале жизни в Сорре у меня не было. Я и о ней-то жалела.

Дочку брала с собой, благо хозяин не возражал. Спасибо ему, что разрешил вернуться.

Потом, когда Сагара ещё немного подросла, начала есть тщательно протёртую пищу и понемногу пить что-то, помимо грудного молока, я стала отдавать её на полдня соседке: знала, что на неё можно положиться. Забегала к дочке, кормила её и снова убегала на работу. Всё-таки она мне в «Сломанной подкове» мешала, делала вполовину меньше, чем должна была, всё время отвлекалась.

Сейчас, правда, беспокоилась, в первые недели сердце было не на месте, всё казалось, что с Сагарой что-то случилось, что она заболела, бегала к молочнице по десять раз на дню, но потом успокоилась.

Малышке у неё нравилось, за ней хорошо приглядывали, сказки рассказывали, даже гуляли и пелёнки меняли. У соседки ведь трое детей, опыт куда больше моего. Кажется, с ней дочка даже здоровее стала. И активнее — я-то с ней играть не могла, времени не было, а молочница не одна домашнее хозяйство вела.

Вот так мы и встретили март, мой второй март в Дортаге и первый март моей Сагары. Ей исполнилось шесть месяцев, и мои предположения о цвете глаз оправдались. Так и есть — болотные. У зрачка — папины, небольшой янтарный кружок, постепенно переходящий к краям в мою зелень.

Соседка сказала, что цвет глаз может ещё поменяться. Не хотелось бы, пусть уж лучше болотный. Змеиный, редкий. Её отец называл меня «змейкой»… А теперь я родила дочку с такими глазами. Красавицу. Маленькая — а уже такая хорошенькая!