История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2) - Уильям Теккерей

— Ради всего святого, о чем ты? — воскликнул майор.

— О том, что есть предел подлости, которого я не могу преступить, — сказал Артур. — Других слов для этого я не нахожу, простите, если они вас оскорбляют. Я уже давно чувствую, что моя роль в этой истории некрасивая, гнусная, грязная. Поделом мне — продался за деньги и за место в парламенте и лишился того и другого.

— Как это лишился? — вскрикнул майор. — Кто может отнять у тебя состояние или это место? Клянусь богом, Клеверинг тебе все отдаст. Ты получишь восемьдесят тысяч, не меньше.

— Я сдержу слово, которое дал мисс Амори, сэр.

— А ее родители, черт возьми, сдержат слово, которое дали тебе.

— Нет, этого бог не допустит. Я согрешил, но больше грешить не хочу. Я освобожу Клеверинга от сделки, заключенной без моего ведома. Я не возьму за Бланш никаких денег, кроме тех, что всегда ей предназначались, и постараюсь составить ее счастье. Это ваших рук дело. Я обязан этим вам, сэр. Но у вас были добрые намерения, и я прощаю…

— Артур! Ради бога! Ради твоего отца, благороднейшего человека, который всегда радел о чести семьи… ради меня, бедного, больного старика, который всегда тебя любил… не упускай свое счастье, прошу тебя, заклинаю, мой милый, дорогой, не упускай свое счастье. Ведь это — обеспеченная карьера. Верный успех. Ты будешь баронетом… три тысячи годовых… на коленях тебя молю… вот… не делай этого!

И старик вправду упал на колени и, схватив руку Артура, поднял к нему молящий взгляд. Тяжело было видеть его трясущиеся руки, морщинистое, подрагивающее лицо, слезы в моргающих старых глазах.

— Ах, сэр, зачем это, вы и так причинили мне достаточно горя. Вы хотели, чтобы я женился на Бланш. Я на ней женюсь. Ради бога, встаньте, сэр, это невыносимо.

— Ты… ты хочешь сказать, что возьмешь ее нищей и сам останешься нищим? — проговорил старик, поднимаясь и надсадно кашляя.

— Для меня она — женщина, на которую свалилось страшное несчастье и с которой я обручен. Она не виновата. Я дал ей слово, когда она была обеспечена, и не нарушу его теперь, когда она бедна. Я не займу место Клеверинга в парламенте, разве что когда-нибудь потом он сам мне уступит его по доброй воле. Я не возьму за Бланш ни шиллинга сверх того, что на нее всегда было записано.

— Дерни, пожалуйста, сонетку, — сказал майор. — Я сделал, что мог, я свое сказал; я старик и… и… ну, все равно. И… и Шекспир был прав… кардинал Вулси… ей-богу… "если б я служил богу так, как служил тебе"… да, на коленях, перед родным племянником… я бы, может… Прощайте, сэр. Больше не трудитесь навещать меня.

Артур пожал его руку, вялую и влажную. Майор выглядел дряхлым стариком; казалось, схватка и поражение совсем его сломили.

На следующий день он не встал с постели и отказался принять племянника.

Глава LXXI

Надвигаются решающие события

Когда Пен, накинув халат, поднялся на следующее утро к Уорингтону, чтобы рассказать ему об исходе своего разговора с дядюшкой и, как всегда, спросить его мнения и совета, — единственной, кого он застал в милой старой квартирке, была уборщица миссис Фланаган.

Джордж уехал, забрав небольшой саквояж. Адрес он оставил своего брата в Саффолке. На столе лежали пакеты со статьями, за которыми должны были прислать из редакций.

— Я когда пришла, — рассказала миссис Фланаган, вижу, он, голубчик, сидит за столом и пишет свои бумаги. Свечка одна уже догорела, а он и не ложился всю ночь, сэр, даром, что постель у него такая жесткая.

А Джордж и в самом деле пробыл в клубе, пока не почувствовал, что больше не вынесет этого гама, а тогда пошел домой и до утра просидел над начатой статьей, сосредоточив на ней все силы своего ума. И вот работа была закончена, и ночь прошла, и поздний ноябрьский рассвет заглянул в окно к молодому человеку, склоненному над столом. Читая на следующий день газету или номер журнала, многие из нас, вероятно, восхитились его талантом, богатством его примеров, силой сатирического обличения, глубиною доказательств. Другие мысли, занимавшие его всегда, даже во время работы, никак не отразились в его писаниях: лишь те немногие, кому был знаком его слог и его имя, могли отметить в его работах этой поры более грустный тон, более горькую и раздраженную иронию, чем была ему свойственна позднее. Мы уже говорили — если бы можно было узнавать из книг не только мысли автора, но и чувства человека, как интересно было бы читать — интересно, но невесело. Думается мне, что лицо арлекина под маской всегда серьезно, если не печально — и, уж конечно, всякий, кто зарабатывает на жизнь своим пером, прочитав эти строки, вспомнит собственный опыт, и в памяти его воскреснут долгие часы, проведенные в одиночестве и трудах. Как неотступно сидела у его стола забота! Возможно, в соседней комнате поселилась болезнь — там лежал в горячке ребенок, и мать сидела у его изголовья, снедаемая страхом, пытаясь молиться; либо его постигло тяжелое горе, и жестокий туман застилал глаза, так что он еле видел бумагу, на которой писал, и только неумолимая нужда подгоняла его перо. У кого из нас не было таких часов, таких ночей? Но мужественное сердце выдержит эти страдания, как они ни тяжки: как ни долго тянется ночь, за нею все же настает утро; и раны затягиваются, лихорадка спадает, приходит покой, и уже можно без горького чувства оглянуться на пережитые муки.

Несколько справочников, разорванные листки рукописей, выдвинутые ящики, перья в чернильнице, еле видные строчки на промокательной бумаге, кусок сургуча, смятый, надкусанный, сломанный пополам, — все эти мелочи Пен, как всегда, невольно отметил, когда опустился в покинутое Джорджем кресло. На книжной полке, около старого Платона с гербом колледжа на корешке, зияло пустое место. Там стояла Библия, подарок Элен, вспомнил Пен. Значит, он взял ее с собой. Пен знал, почему его друг уехал. Милый, милый старина Джордж!

Он провел рукой по глазам. "Насколько же Джордж умнее, лучше, благороднее меня, — думал он. — Где еще найдешь такого друга, такое стойкое сердце! Где еще услышишь такой честный голос и добрый смех? Где увидишь такого подлинного джентльмена? Не удивительно, что она его полюбила. Храни его бог. Что я по сравнению с ним? Как ей было не полюбить его? Мы до гроба будем ей братьями, раз иного нам не суждено. Мы будем ее рыцарями, будем служить ей; а когда состаримся, расскажем, как мы ее любили. Милый, милый старина Джордж".

Спустившись к себе, Пен взглянул на почтовый ящик и только теперь заметил записку, адресованную знакомым почерком "А. П., эскв.", — как видно, Джордж бросил ее сюда, уходя.

"Милый Пен,

Когда ты соберешься завтракать, я буду уже на полпути домой. Рождество проведу в Саффолке или еще где-нибудь.

Я остаюсь при своем мнении относительно предмета, который мы вчера обсуждали, и считаю, что мое присутствие de trop [73].

Vale. Дж.

Передай от меня низкий поклон твоей кузине".

Итак, Джордж уехал, и уборщица миссис Фланаган безраздельно царила в его опустевшей квартире.

Пену, конечно, захотелось навестить дядюшку после их ссоры, а когда тот его не принял, он, естественно, зашел к леди Рокминстер, и старуха первым делом справилась о Синей Бороде и пожелала, чтобы он явился к ней обедать.

— Синяя Борода уехал, — сказал Пен и, достав из кармана записку бедного Джорджа, протянул ее Лоре, а та взглянула на записку, не взглянула на Пена и, вернув ему листок, вышла из комнаты. Оставшись наедине с леди Рокминстер, Пен принялся расхваливать Джорджа так красноречиво и с таким жаром, что старая леди только диву давалась. Ей еще не приходилось слышать, чтобы он так восторженно о ком-нибудь отзывался, и с присущей ей откровенностью она заявила, что не ожидала от него столь горячих чувств к кому бы то ни было.

Однажды на Ватерлоо-Плейс, по дороге в гостиницу, где жила Лора и куда Артур ежедневно ходил справляться о здоровье дядюшки, он увидел, как из знаменитого магазина братьев Мишур вышел один его старинный знакомый и направился к своей коляске, сопровождаемый подобострастным приказчиком с пакетами. Джентльмен этот был в глубоком трауре; в трауре была и коляска, и кучер, и лошадь. Весь выезд, а также низенький джентльмен, им владевший, как бы олицетворяли скорбь, не стесненную в средствах, покоящуюся на мягчайших рессорах и подушках.

— Эй, Фокер! Здорово, Фокер! — крикнул Пен (читатель, вероятно, тоже успел узнать его школьного товарища) и протянул руку наследнику покойного Джона Генри Фокера, владельцу Логвуда и другой недвижимости, главному пайщику прославленных пивоваренных заводов "Фокер и Кo".

В ответ на приветствие Артура к нему протянулась маленькая ручка в черной, как ночь, перчатке, над которой сверкала белизной широкая манжета. Другая ручка держала сафьяновый футляр, драгоценное содержимое которого мистер Фокер только что приобрел у братьев Мишур. Зоркие глаза и насмешливый ум тотчас подсказали Пену, с какой целью приезжал сюда мистер Фокер, и, вспомнив, как у Горация наследник выливает вино из отцовских чанов, он подумал, что человеческая природа одинакова и на Риджент-стрит и на Виа Сакра.