История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2) - Уильям Теккерей

— Побывал в Швейцарии? — спрашивает Пен.

— Да, — отвечает Уорингтон. — Не мог найти там порядочного табака, только в Страсбурге купил наконец "Капораля".

Память его, вероятно, полна великолепных видов, которых он насмотрелся, душа полна высоких чувств, на которые вдохновили его грандиозные творения природы. Но восторги его застенчивы, они стесняются даже его лучшего друга, и он завешивает их облаком табачного дыма. Впрочем, за вечерним стаканом вина он немного разговорится, и напишет он о том, что не решается сказать, горячо и откровенно. Путевые впечатления и мысли найдут свое место в его писаниях, подобно тому как эрудиция, которую он никогда не выставляет напоказ в разговоре, обогащает его слог глубокими иносказаниями и блестящими примерами, придает вес его красноречию и оттачивает его остроты.

Старший бегло рассказывает свой маршрут. Он проехал Швейцарию, Северную Италию и Тироль, возвращался через Вену и Дрезден, а потом по Рейну. Обо всех этих местах он говорит равнодушным, недовольным тоном, словно ему и не хотелось бы их поминать, словно посещение их доставило ему одни неприятности. Но вот старший закончил этот мрачный обзор своего путешествия и слово берет младший. Он жил в провинции… надоело… предвыборные хлопоты… скука смертная… здесь он дня на два, а потом поедет к… к одним знакомым на дачу близ Танбридж-Уэлза… там тоже будет скука. Как трудно заставить англичанина признаться, что он счастлив!

— А как с парламентом, Пен? Все в порядке?

— Все в порядке. Как только парламент откроется и будут назначены выборы, Клеверинг уходит, и я занимаю его место.

— И что же, "какому королю, мошенник, служишь"? Примкнешь к левому крылу консерваторов, или будешь поддерживать правительство, или останешься сам по себе?

— Гм… Политических программ, собственно, сейчас нет; вернее, все они более или менее одинаковы. В протекционисты я не гожусь — земли мало; да владей я хоть всей землей в графстве, это было бы не по мне. В общих чертах буду поддерживать правительство, и даже пойду дальше его в некоторых социальных вопросах, которыми я занялся во время каникул… ну, чего ты ухмыляешься, старый циник, я в самом деле штудировал Синие книги и намерен очень решительно высказаться по вопросам санитарии и колоний.

— Значит, мы оставляем за собой право голосовать против правительства, хотя, в общем, ему сочувствуем. Однако avant tout [67] мы — друзья народа. Мы читаем лекции в клеверингском институте и здороваемся за руку с грамотными рабочими. Мы считаем, что избирательное право следует значительно расширить. Но в то же время мы готовы занять правительственную должность, когда палата убедится в нашем красноречии, а начальство оценит наши достоинства.

— Я не Моисей, — сказал Пен, как всегда, с некоторой грустью. — Я не могу принести народу готовые заповеди с горы Синайской. Я и не стремлюсь на гору, и не притязаю на роль вождя и преобразователя. Для этого мне недостает, с одной стороны, веры, с другой — честолюбия и лицемерия. Лгать я не буду, Джордж, это я тебе обещаю; и с чужой ложью буду соглашаться, только если она необходима, и общепринята, и без нее нарушится вся система. Дай человеку хоть извлечь пользу из своего скептического склада ума. Если я увижу, что могу сказать в палате что-нибудь полезное, то скажу; если предложат полезную меру — поддержу ее; если подвернется хорошая должность — займу ее и порадуюсь своей удаче. Но льстить я не буду — ни великим мира сего, ни черни. Теперь моя политическая программа тебе ясна так же, как мне. К чему мне быть вигом? Виги — это не божественное установление. Почему не голосовать с левыми консерваторами? Они сделали для страны то, на что виги без них никогда бы не пошли. А кто подстегнул и тех и других? Радикалы и общественное мнение. По-моему, "Морнинг пост" часто права, а "Панч" часто не прав. Я не кричу о призвании, я просто пользуюсь случаем. Parlons d'autre chose [68].

— После политики тебя, вероятно, больше всего занимает любовь? Как же обстоят дела с нашей юной любовью? Решили мы покончить с холостой жизнью и переменить адрес? Решил ты развестись со мной, Артур, и взять себе жену?

— Похоже на то. Она не строгая и не скучная. Хорошо поет и не сердится, когда я курю. За ней дают неплохое приданое, сколько — не знаю, но дядюшка твердо уповает на щедрость бегум, говорит, что она не поскупится… И Бланш, мне кажется, ужасно меня любит, — добавил Артур со вздохом.

— Иными словами, мы принимаем ее ласки и ее деньги.

— Не говорил я тебе разве, что жизнь — это сделка? Я не притворяюсь, будто схожу по ней с ума. Я и ей дал понять, каковы мои чувства, и… обручился с нею. И с тех пор как мы последний раз виделись, особенно за те два месяца, что я провел у себя в деревне, она, по-моему, все больше ко мне привязывается, — это видно из ее писем ко мне и особенно к Лоре. Я-то пишу к ней просто — никаких восторгов, никаких клятв, как будто это — une affaire faite [69], - и не тороплю со свадьбой, и не стремлюсь ее отсрочить.

— А как Лора? — без обиняков спросил Уорингтон.

— Лора, — отвечал Пен, прямо глядя в лицо другу, — Лора, Джордж, — самая лучшая, самая благородная, самая милая девушка в мире.

Голос его сорвался: казалось, он еле мог выговорить эти слова; он протянул Джорджу руку, а тот пожал ее и кивнул головой.

— Ты это только сейчас понял, умница? — сказал он, помолчав.

— Кому не случалось понимать что-то слишком поздно, Джордж! — вскричал Пен и продолжал все более воодушевляясь: — Чья жизнь — не сплошное разочарование? Кому удается сохранить свое сердце целым, не изувеченным? Я еще не видел человека вполне счастливого или такого, чтобы откупился от судьбы, не заплатив ей самым драгоценным своим сокровищем. Хорошо еще, если потом, когда мы заплатили штраф, она оставляет нас в покое и больше не тиранит. Ну, а если я понял теперь, когда уже ничего не поправишь, что упустил свое счастье, что годами под моим кровом обитал ангел, и я дал ему улететь? Разве я один такой, скажи мне, друг, разве один? И если я признаюсь, что заслужил свою участь, думаешь, мне от этого легче? Она ушла от нас. Да хранит ее бог! Она могла бы остаться, а я ее упустил. Как Ундину — верно, Джордж?

— Когда-то она была в этой комнате, — сказал Джордж.

Он снова видел ее здесь — слышал милый низкий голос — видел ласковую улыбку и ясные глаза — лицо, которое так его пленило, которое он вспоминал в бессонные ночи, всегда благословлял и любил… и больше не увидит! Кувшин от цветов, Библия с надписью Элен — вот все, что у него осталось от недолгого цветения его жизни. Пусть это был сон; пусть он быстротечен; лучше вспоминать прекрасные сны, чем пробуждаться, неведомо зачем, от одуряющей спячки.

Друзья помолчали — каждый был занят своими мыслями и чувствовал, о чем думает другой. Потом Пен сказал, что ему нужно идти к дядюшке, докладывать о своих успехах. Майор прислал ему очень недовольное письмо; майор стареет. "Мне бы хотелось, чтобы ты, пока я жив, прошел в парламент, обзавелся приличным домом и дал наследника нашему имени. А потом, — писал майор, — старый Артур Пенденнис может уступить дорогу младшему поколению — довольно он погулял по тротуарам Пэл-Мэл".

— Что-то есть подкупающее в этом старом язычнике, — сказал Уорингтон. — Он радеет о ком-то, кроме себя самого, или, по крайней мере, о какой-то другой части себя, кроме той, которую облекает его сюртук, — о тебе и твоем потомстве. Ему хочется, чтобы отпрыски Пенденнисов плодились и множились, и он надеется, что они наследуют землю. Старый патриарх благословляет тебя из окна клуба Бэя, а затем его уносят и погребают под плитами церкви в приходе Сент-Джеймс, откуда видна Пикадилли, и стоянка кебов, и кареты, поспешающие на высочайший прием. Конец возвышенный и назидательный.

— Новая кровь, которую я принесу в семью, сильно подпорчена, — задумчиво произнес Пен. — Будь моя воля, я не выбрал бы в основатели своего рода моего тестя Амори, или дедушку Снэлла, или наших восточных предков. Кстати, кем был этот Амори? Амори служил на корабле Ост-Индской компании. Бланш сочинила про него стихи — буря на море, несутся облака, могила моряка, герой-отец и прочее. Амори утонул где-то между Калькуттой и Сиднеем, когда плавал шкипером на местном корабле. Амори не ладил с бегум. Не везло ей, бедняжке, на мужей — ведь между нами говоря, сэр Фрэнсис Клеверинг, баронет — это червяк, каких…

— Каких еще не бывало среди наших законодателей, — закончил Уорингтон к немалому смущению Пена.

— Между прочим, — продолжал Уорингтон, — в Бадене я встретил нашего приятеля шевалье Стронга, в полном параде, при всех орденах. Он рассказал мне, что рассорился с Клеверингом, причем отзывался о нем примерно так же лестно, как ты, более того — дал мне понять — по-моему так, хотя не ручаюсь, — что, по его мнению, Клеверинг — отъявленный мерзавец. С ним был этот Блаундел, который в Оксбридже учил тебя играть в карты; время выявило все его достоинства — сейчас он более законченный мошенник, чем был в твои студенческие годы. Но всех там затмил знаменитый полковник Алтамонт — тот пользовался бешеным успехом, закатывал пиры всему обществу и, говорят, только и делал, что срывал банк.